О ком же еще? Как увижу женщину, ни о чем другом уж и думать не могу. Да и со всяким мужчиной то же самое происходит, разве не так? Может, по-вашему, это болезнь какая?
Не совсем так. Это лишь симптом. Подобное чаще встречается в землях, где люди не слишком утруждают себя работой.
Он повторил жест сержанта, потерев ладони – фру-фру. Ну, вы понимаете, о чем я.
Сержанту Гарсиа такой ответ пришелся по душе. Он захохотал и глянул в сторону Эрбаля. Ловко срезал, а, капрал?
Я неважно себя чувствовал, продолжал рассказывать Эрбаль Марии да Виситасау.
Чуть больше года назад они проделали путь в тюремный санаторий. Теперь в Мадриде, на Северном вокзале, пересели на экспресс, отправляющийся в Галисию. Им предстояло в обратном направлении повторить маршрут того, заблудившегося в снегах состава. Дело было весной, и солнце играло бликами на наручниках доктора, так что их можно было принять за часы с металлическим браслетом. Но Эрбаль чувствовал себя неважно. Он вдруг ощутил собственную бледность, словно прилег на холодную и влажную подушку.
Все в порядке, капрал?
Да, сержант. Просто в поезде меня всегда укачивает.
Наверное, это у вас из-за пониженного давления. А что там, кстати, творится с этим давлением, доктор? Правда, что оно каким-то образом связано с сахаром?
Сержант Гарсиа был весьма словоохотлив. Когда беседа затихала и доктор Да Барка снова пытался найти укрытие в книге, сержант придумывал новую тему, словно желая отвлечься от монотонного стука колес. Они с доктором заняли места у окна, друг против друга, а Эрбаль дремал чуть поодаль, положив винтовку на колени. Больше в купе никого не было. На одной из станций, уже в сумерки, Эрбаля разбудил скрип двери. В их купе заглянула женщина, которая одного ребенка прижимала к груди, а второго вела за руку. На голове у нее был повязан платок. Она очень тихо сказала: Иди, сынок, иди. Нам не сюда.
Снова задремав, Эрбаль услышал, как доктор Да Барка разговаривает с той самой монахиней, с матерью Исарне. Он говорил: Воспоминания – это энграмы. А что такое энграмы? Это вроде рубцов или шрамов в голове. И Эрбаль тотчас увидел выстроившихся в очередь людей с зубилом в руке, и каждый сделал ему в голове по зарубке. А он почти всех молил: Не делайте мне в голове зарубок. Пока не появилась Мариса, девочка Мариса, и тогда он сказал ей: А вот ты сделай мне в голове зарубку. Потом возник Нан. Голова – словно из ольхи. Нан сделал ему лишь легкий надрез и сунулся туда носом, чтобы понюхать. Потом явился его дядя-охотник и занес над ним руку с ножом, промолвив: Мне очень жаль, Эрбаль. И тот ответил: Если надо ударить, ударь, дядя. Но потом оказалось, что голова его испачкана вроде как сажей, и дело происходит в Астурии, и женщина кричит, а офицер приказывает: Пли! Пли! Сукины дети! А он все повторял: Нет, не делайте мне этой зарубки.
Потом он увидел себя в лесу, у дороги, и была лунная августовская ночь. Перед ним стоял парень в форме с лицом дяди-охотника, и Эрбаль хотел спросить его: Зачем? Зачем ты делаешь мне эту зарубку? Он вспомнил про карандаш. Карандаш плотника. Женщина, повязанная платком, сказала: Иди, сынок, иди дальше. Нам не сюда. И он проснулся, обливаясь потом, и стал рыться в вещевом мешке.
Эй, капрал! А мы ведь уже едем по вашей галисийской земле. Разве не видите – вон какой дождь льет? Вы мне задолжали три ночных дежурства!
И добавил тихим голосом:
Охранник хренов! Хоть под бомбами будет дрыхнуть.
На дне вещмешка он отыскал карандаш.
Привет, Эрбаль! – сказал ему художник. Мы уже в Монфорте. Тут наши с тобой дорожки разбегаются. Я – на север, в Корунью, а ты – на юг. Смотри, береги этого человека!
А что я могу сделать? – пробормотал Эрбаль. Тут у меня добрых покровителей нету. В Сан-Симоне меня никто не оставит. Пошлют куда-нибудь в другое место.
Гляди, сказал художник. Вот и она!
И это на самом деле была она. Рыжеватые волосы и сияющие глаза, которые словно развеивали туман, устилавший перрон. Доктор поднял скованные вместе руки и принялся костяшками пальцев стучать в окно.
Мариса!
Не умолкавший ни на миг сержант Гарсиа разом онемел, как будто окно было и не окном вовсе, а экраном кинотеатра.
Ну прощай, Эрбаль, я хочу проведать сына, поглядеть, как там у него дела.
Это моя жена! – закричал доктор, тряся сержанта закованными руками, и с таким восторгом, словно возвещал прибытие королевы.
Она и на самом деле была королевой, точнее, королевой швей.
Такого поворота событий сержант Гарсиа никак не ожидал, сказал Эрбаль Марии да Виситасау. Да и я тоже. Когда она заглянула в купе, мы не знали, то ли дать в ее честь торжественный залп, то ли пасть на колени. Я скорчил недовольную мину.
Мариса держала корзинку, с какими у нас ходят в лавку или на рынок. На Марисе было платье в цветочек, красиво обтягивающее фигуру, без рукавов. Впечатление получалось такое, словно в тюремную камеру ворвался настоящий весенний сад – с пчелами и всем прочим. Надо ли говорить, что Мариса и доктор сразу кинулись друг к другу. Плетеная корзинка скрипела между их телами, как скелет какого-то фантастического воздушного существа.
Я глядел на это объятие, и что-то всколыхнулось в моей душе, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Цепочка, скрепляющая пару наручников, скользнула у Марисы по спине и замерла где-то у поясницы, над самыми ягодицами.
Поезд уже тронулся, и сержант Гарсиа посчитал, что пора вмешаться. На прежде дружелюбной физиономии вдруг появилось грозное, как стальной клинок, выражение. Мариса и доктор разомкнули объятия.
Это моя жена, сержант, сказал доктор Да Барка, как будто нарекая именем воду.
Мы с вами, доктор, уже тысячу лет едем в этом паскудном поезде, а вы и словом не обмолвились, что у вас тут назначено свидание с женой. Потом, указав на перронную толпу, воскликнул: Чего ради вы устроили весь этот спектакль?
Он ничего не знал, сказала Мариса.
Сержант глядел на нее ошалело, словно с ним заговорили по-французски, затем взял телеграмму, которую она ему протянула. Телеграмма была подписана матерью Исарне и отправлена из санатория в Портасели, в ней сообщалось о том, каким поездом повезут доктора.
Не сочтите за неучтивость, доктор, сказал сержант Гарсиа, но откуда мне знать, что вы и на самом деле муж и жена? Вашего слова тут никак не достаточно. Нужны бумаги.
А я в тот миг повел себя как последний трус, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Не знаю, что со мной приключилось. Я хотел было подтвердить: Да, они муж и жена, мне это доподлинно известно. Но слова почему-то застряли в горле.
Все бумаги у меня с собой, с достоинством произнесла Мариса. И вынула документы из корзинки.
После чего сержант Гарсиа повел себя уже совсем иначе. Впечатление, конечно, было сильным, что, собственно, меня совсем не удивило, сказал Эрбаль. Эта женщина ночь превращала в день, или vivecersa, как сказал бы Чингисхан. Сержант помотал головой, словно отгоняя последние сомнения, и снял с доктора наручники.
Можете сесть рядом, сказал он, указывая на окно. А сам завладел корзинкой. Поесть он, по всей видимости, любил.
Доктор Да Барка взял руки Марисы в свои, сказал Эрбаль, не дожидаясь, пока Мария да Виситасау спросит его, что же было дальше. Он перебирал ее пальцы, будто пересчитывал их, проверяя, не пропал ли какой. Она плакала, словно ей было больно видеть его.
Вдруг он встал и сказал: Сержант, не хотите ли. выкурить по сигаретке?
Они вышли в коридор и выкурили не по одной сигаретке, а по полдюжине сигарет, не меньше. Поезд мчался по берегу Миньо, окрашенному в зеленый и сиреневый, а сержант с доктором оживленно болтали, будто стояли у стойки последнего кабака, завершая ночную гулянку.
Я сидел в своем углу, сказал Эрбаль, и глядел на нее с жалостью, мне нестерпимо хотелось отшвырнуть подальше винтовку и обнять Марису. Она плакала, не понимая, что происходит. Я тоже ничего не понимал. До следующей станции оставалось всего несколько минут. Потом – конец. Годы и годы тюрьмы, когда он даже прикоснуться не сможет к своей королеве, королеве швей. А они знай себе болтают с сержантом, словно два приятеля, встретившихся на ярмарке. И так до самого нашего прибытия в Виго.
Меня удивило, что сержант не надел на доктора наручников. Сержант отозвал меня в сторону.
Прошу вас держать язык за зубами и никогда никому не рассказывать о том, что мы сейчас сделаем. Если вы проболтаетесь, я отыщу вас даже в преисподней и пристрелю как собаку. Ясно изложил?
Во мне можете не сомневаться, сержант, я не подведу.
Вот, берите свою долю. Да прячьте поскорей, черт недоделанный!
Эрбаль почувствовал в руке купюры и не глядя сунул в карман брюк.
Итак, значит, договорились?
Эрбаль молча посмотрел на него. По правде говоря, он не понимал, о чем идет речь.
Ладно. Мы сейчас окажем этой паре услугу. В конце-то концов, они ведь муж и жена.
Эрбаль подумал, что сержант Гарсиа рехнулся, околдованный красноречием и гипнотическим взглядом доктора Да Барки. Этого следовало ожидать. Ну чем, чем, кроме денег, которые доктор, будь он неладен, дал сержанту и которых не могло быть много, сумел он его обольстить?
Этот Даниэль – уникум, сказал художник на ухо Эрбалю.
А ты разве еще не ушел? – спросил Эрбаль удивленно.
Да я подумал-подумал… Не могу пропустить такой момент!
Ну, что будем делать, капрал? – спросил сержант. Доктор сказал мне, что вы хорошо знаете Виго… И дадите дельный совет.
Художник двинул ему кулаком в висок:
Пришел час истины, Эрбаль. Действуй! Покажи, что и ты чего-то стоишь!
Есть тут неподалеку одна гостиница, можно отвести их туда, сеньор. Пусть и у них наконец-то будет первая брачная ночь.
Выйдя на перрон, Мариса, ведать не ведавшая обо всех этих интригах, ускорила шаг. Она тихо плакала. Эрбалю она казалась очень красивой – как камелия перед осыпанием. Да Барка с нежностью во взоре приблизился к ней, но она сердито отпрянула.
А ты кто такой? Уж конечно не тот Даниэль, которого я ждала все это время.
Но тут он властно схватил ее за плечи, притянул к себе, заглянул в глаза, обнял и зашептал на ухо:
Тихо. Не задавай вопросов. И делай, что велят.
Мариса преображалась по мере того, как до нее доходил смысл происходящего. Вид у нее стал церемонным и торжественным, как у невесты, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Они молча дошли до улицы Принсипе. Тем временем вокруг загорались вечерние огни. Мариса и доктор изредка и с деланным интересом окидывали взглядом витрины. Мы остановились у дверей маленькой гостиницы. Доктор Да Барка посмотрел на сержанта. Тот кивнул. И пара с решительным видом переступила порог.
Добрый вечер. Я майор Да Барка, невозмутимо отрекомендовался он портье. Две комнаты, пожалуйста, одну нам с женой, другую – для сопровождающих. Хорошо. Тогда мы поднимемся туда. Нужные сведения вы получите у сержанта.
К вашим услугам, господин майор! Спокойной ночи, сеньора. Приятного отдыха.
Спокойной ночи, майор Да Барка, сказал Эрбаль, щелкнув каблуками, как предписано уставом. Потом слегка наклонил голову: Спокойной ночи, сеньора.
Сержант Гарсиа предъявил свои документы. Он сказал портье:
Просьба не беспокоить майора ни в коем случае. По любому срочному делу обращайтесь ко мне.
Это была очень длинная ночь, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. По крайней мере для нас. А им она, надо полагать, показалась куда какой короткой.
Не думаю, что наши голубки захотят упорхнуть, сказал сержант, заходя к себе в номер. Но рисковать не стоит.
Так что всю ночь они по очереди подслушивали под дверью.
Я вызываюсь добровольцем – буду дежурить в первую смену, заявил сержант Гарсиа и многозначительно подмигнул Эрбалю. Три раза! – с довольным видом сообщил он, вернувшись. Жаль только, что в двери нет дырочки.
Если бы в двери была дырочка, конвоиры увидели бы на постели два обнаженных тела, а еще они увидели бы, что на шее у нее повязана та самая косынка, которую когда-то она приносила Даниэлю в тюрьму.
Мне показалось, будто кто-то плакал, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Правда, ночь была ветреной и море громко играло на своем аккордеоне.
Потом и я услышал скрип пружинного матраса.
Очень рано, на рассвете, сержант постучал в их дверь. После долгой бессонной ночи он уже не был так твердо, как накануне, уверен в том, что поступил правильно. Под утро он нервно кружил вокруг собственной кровати.
Капрал, вы и вправду знали, что задумал доктор?
Кое-что знал, соврал Эрбаль.
Только не проболтайтесь об этом никогда и никому, даже собственной жене, предупредил сержант, вдруг сделавшись очень серьезным.
У меня нет жены, сказал Эрбаль.
Тем лучше. Пора!
Продолжая играть взятые на себя роли, они с видом заговорщиков покинули гостиницу. Если бы портьє вышел следом за ними, то увидел бы, как Да Барка снова превратился в арестанта и как на него надели наручники. По улицам вяло слонялись рассветные тени, словно нелепый и унылый мусор, оставшийся после развеселой ночи, наполненной пением аккордеонов на набережной.
У пристани фотограф из эмигрантов, не успев сообразить что к чему, предложил им сфотографироваться. Сержант резко его одернул:
Не видишь, что это арестант?
Его везут в Сан-Симон?
А тебе какое дело?
Оттуда почти никто не возвращается. Позвольте, я их сфотографирую.
Никто не возвращается? – переспросил доктор, и в улыбке его мелькнула неожиданная бесшабашность. А ведь этот остров – колыбель романтизма, сеньоры! Там написано одно из лучших стихотворений – лучших за всю историю человечества!
Теперь это могила, прошептал фотограф.
Ну? – прикрикнул на него сержант. Чего ты ждешь? Снимай побыстрей, только чтобы наручников не было видно!
Он обнял ее за плечи, а она повернулась так, чтобы заслонить наручники. Они словно срослись друг с другом на фоне моря. Круги под глазами – след первой брачной ночи. Неуверенно, будто выполняя непреложный ритуал, фотограф попросил их улыбнуться.
В последний раз я видел ее с якорной стоянки, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Мы поднялись на баркас. А она застыла там, на причале, одинокая, рядом с причальной тумбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17