А что делать в темноте - не знают. Этот Митрофан умел крикнуть: "Ребята, дороги мостить!" И сам в гати лез с хворостом. Его и заметили, продвинули. Ну и что? Дороги-то мостить и дурак сумеет. А ты попробуй определи - где выбоины будут? Ничего, Митрофан Ефимович, поглядим еще, кто на крутых поворотах вперед уедет, а кто и в канаву свалится.
Он дождался возвращения из округа Возвышаева и утречком, пораньше, смиренно поджидал его на просиженном диване возле Банчихи. Никанор Степанович громко поздоровался с Сенечкой:
- Привет передовой комсомолии! Ну, комса, по какому вопросу?
- Вопрос, Никанор Степанович, всеобщий, - о классовой борьбе и ее отклонениях.
Сенечка, с одной стороны, как бы с почтением наклонил голову, с другой стороны, нахмурился, придавая лицу своему выражение озабоченное и скорбное. Возвышаев тоже нахмурился и, в широком отмахе указав ладонью на дверь, решительно произнес:
- Прошу проследовать!
В кабинете Сенечка вынул из бокового кармана двойной тетрадный листок, аккуратно обернутый газетой, и протянул его Возвышаеву:
- Это копия моего донесения на имя бюро. Отчет о поездке в Гордеево и Веретье. Я хочу, чтобы вы познакомились с ним заранее.
- Гм, - Возвышаев со значением посмотрел на Сенечку, но листок взял и прочел.
- Очень правильно сделали! - Возвышаев не пояснил - что правильно? То, что он сделал там, в Гордееве, или то, что передал ему копию донесения. Но лицом подобрел, пригласил Сенечку сесть в кожаное кресло и даже улыбнулся.
Сенечка хоть и присел в кресло, но на самый краешек, да еще подавшись туловищем к Возвышаеву, как бы подчеркивая всем существом своим, что не беседовать на равных он пришел сюда, а выслушать дельный совет, в любую минуту может встать и двинуться в том направлении, куда ему укажут.
- Мы живем в такое время, когда нас призывают к действию, а некоторые товарищи упираются обеими руками и ногами, как парнокопытные животные.
- Не только упираются, дорогой товарищ, - с чувством отозвался Возвышаев. - Более того, толкают нас в сторону и под уклон. А этот уклон называется правым.
- На стихию работают, - со вздохом подтвердил Сенечка.
Возвышаев встал, крупно зашагал по комнате и, глядя себе под ноги, сердито рассуждал:
- Советская власть дала нам всеобщее право жить в братском равенстве и отвечать друг за друга. Поэтому все эти подоходные налоги, индивидуальные обложения есть повестка на приглашение - стать в строй. Идти не к личному обогащению, а всеобщему.
- Правильно, Никанор Степанович! У нас не мирное прозябание, а культурная революция, как сказал поэт.
- Хорошо мыслишь, комса, хорошо! Побольше бы нам таких горячих сторонников.
- А вы действуйте смелее. Пора ударить по кулаку и по всей этой зажиточной сволочи.
- Но, но, не забывайтесь. На все есть установленные сроки и свои приказы. Раз приказа нет, сиди и жди. Но готовиться к этому нужно.
Возвышаев сел за стол и как-то неожиданно спросил:
- Вы член партии?
- Кандидат.
- Тоже неплохо. С каким стажем?
- Да уж на второй год перевалил.
- Пора в члены переходить... Инициативные товарищи нам нужны. Местная низовая партячейка, прямо скажем, плетется в хвосте событий... - Возвышаев одним глазом смерил Сенечку, другим уперся в его донесение, лежащее на столе. - А что, не засиделись ли вы на комсомольской работе?
- Так ведь наше дело известное - где бы ты ни находился, а держи четкую пролетарскую линию в повседневной работе, - уклончиво ответил Сенечка.
- Верно! А если сказать конкрекно, - на последнем слове Возвышаев словно споткнулся, и Сенечка уловил это "конкрекно", - то теперешняя пролетарская линия заключается в том, чтобы ни одно кулацкое хозяйство не ускользнуло от индивидуального обложения.
- Действовать конкрекно, - повторил Сенечка, - значит привлечь бедноту к выявлению кулацких хозяйств. Так я вас понимаю?
- Именно! Вы который год у нас в Тиханове?
- Четвертый пошел.
- Срок подходящий. Местное население, надеюсь, знаете?
- Как не знать! Я ведь учитель - вроде попа по дворам хожу...
- Ну да, в целях, так сказать, культурного переворота... революции то есть. Родственники есть?
- Какие у меня родственники? Я же ведь из детдома.
- Да, да... я припоминаю... Мы вас в школу определяли... Еще в волости. Значит, вы безродный?
- Безродный.
- Это хорошо. Объективная мера действия и никаких материальных оснований. - Возвышаев глянул на Сенечкино донесение, прочел в конце его подпись и в скобках полное имя-отчество. - Вот так, Семен Васильевич... А как вы на это посмотрите, если мы предложим вам поработать секретарем местной партячейки?
- Но секретарем работает Кадыков. Как-то неловко, - Сенечка приподнял плечи и широко развел руками.
- Он уходит... В Пантюхино переезжает.
- Ну, если он уходит, тогда другой оборот. - Внутри у Сенечки все ликовало, но он смиренно глядел себе под ноги и тихо шевелил носками.
- Там выберут тебя или нет... Я надеюсь, конечно, что выберут.
- Никанор Степанович, я всегда готов...
- Обожди, не перебивай! Обстановку готовить надо теперь. Среду прояснять. С массой работать. А то получится вон как на гордеевском активе. Собрались выявить кандидатуры на индивидуальное обложение, а проголосовали против.
- Ну, в Тиханове этот номер не пройдет, - Сенечка шумно вздохнул и покрутил головой.
- Это легко сказать... В сельских учетных комиссиях есть зажиточные элементы. И они пользуются влиянием в народе.
- В таком случае их не надо привлекать, - спокойно возразил Сенечка.
- Они же члены комиссий, голова два уха! Как ты их не привлечешь? Сначала их исключить надо.
- Да не членов комиссии, - мягко пояснил Сенечка. - Сами комиссии не нужно привлекать. Да, да. Комиссии в полном составе.
- Как? Без комсода начислять хлебопоставки и обложения?
- Ну и что? Поручить это активу бедноты да партячейке. Проще будет.
Возвышаев с удивлением поглядел на Сенечку, словно впервые видел его, тот сидел, коленки вместе, носки врозь, по команде смирно, и тоже глядел на Возвышаева с детским простодушием - чему тут удивляться-то? - будто спрашивал он. - Это ж ясно само собой. Вот как дважды два - четыре.
- Я согласен. А теперь слушайте меня: встретьтесь с активистами из бедноты с глазу на глаз... Кандидатов сами подберите. И потолкуйте с ними. Подготовьте их насчет выявления хозяйств к индивидуальному обложению. Вы меня поняли?
Сенечка кивнул головой:
- То есть прикинуть, кого именно, и неплохо бы список составить. Я имею в виду обложенцев.
- Именно, именно, - подтвердил Возвышаев.
Сенечка вышел из РИКа окрыленным. Ну, что вы теперь скажете, Андрей Иванович и Митрофан Ефимович? Да, Зенин - Сенечка! Да, он в лаптях гармонь носил менять. Да, его били и в передний угол не сажали! Он что же - глупее вас?
Он зашел в магазин, отозвал из-за прилавка Зинку и шепнул ей на ухо:
- Есть предложение устроить нынче вечером уразуалямс. Так что не заговаривайся тут...
- Сеня, милый! Я - одна нога здесь, другая - там.
Сенечка сбегал к Левке Головастому в сельсовет, переписал всех лишенцев - держателей патента на заведения и торговлю, да от себя еще двух добавил. И получилось шестнадцать человек. Вот вам и кандидаты на обложение. Потом спросил: по скольку излишков сена начисляли в прошлом году? "И по десять пудов и по двадцать, - отвечал Левка, - это смотря по едокам". - "Так как налог у нас прогрессивный, излишки тоже должны начисляться в геометрической прогрессии", - изрек Сенечка. Левка не понял, что такое "геометрическая прогрессия", но согласно кивнул головой: "Это уж само собой".
Пригласил Сенечка к себе в гости Якушу Ротастенького и Ванятку Бородина. Выбрал их в собеседники Сенечка не случайно, - Якуша был не просто бедняком-активистом, но еще и членом сельсовета, а Ванятка на все Тиханово славится своей честностью и прямотой. Недаром фондовый хлеб и семена для сортоучастка Кречев доверил хранить в первую очередь Ванятке. К тому же он был партийный, умел не только повеселить народ, но и вдарить словом, как свинчаткой. Да и Зинка хорошо знала его и доверяла. На этот счет у Сенечки было особое соображение.
Он купил литровку рыковки, да килограмм копченой селедки, да у Пашки Долбача штуку колбасы, сам нажарил картошки на тагане, отварил яйца и даже самовар поставил.
Зинка прибежала домой возбужденной от любопытства и спросила, не успев дверь за собой притворить:
- Сень, куда тебя повысили?
- На кудыкины горы. Ты бы еще с улицы крикнула.
- А что, это секрет?
- Нет, ступай скажи Матрене Кривобокой. Она семи кобелям на хвост навяжет.
- Ну вот, у тебя всегда одно и то же: секреты и намеки. - Зинка сняла красную шелковую косыночку, взбила рукой навитые железными щипцами мелкие кудряшки, прошла к столу. - А между прочим, от жены секретов не бывает.
Она потянулась к нему целоваться.
Но Сенечка подал ей белую скатерть (из Зинкиной корзины достал) и приказал:
- Накрывай!
Потом, нарезая в тарелки колбасу и селедку, сказал нравоучительно:
- И когда ты, Зина, бросишь эти мещанские замашки и понятия? Уходишь на работу - целоваться лезешь, с работы приходишь - тебе вынь да положь, где был, отчитайся - что без тебя делал, с кем виделся? А как же? Я, мол, жена... А между прочим, жена есть понятие старорежимное. Это понятие сковывает свободные отношения в равноправной любви. Дружба превыше любого брачного союза. А если мы друзья, то и веди себя с достоинством - никогда не выпытывай, а располагай к себе доверие.
- Ну ладно, ладно! - Зинка потупилась, разгоняя рукой складки на скатерти. - Я знаю - ты образованный, умный, и взгляды у тебя передовые, и живешь правильно. Ну, так научи! Ты же обещал меня учить, когда уговаривал пожениться... - Она подняла голову и смотрела на него с легкой растерянностью.
Сенечка улыбнулся:
- Ну, ну... Не обижайся, - подошел и поцеловал ее в губы.
Зинка обхватила его за шею, шумно вздохнула:
- Тебя не поймешь, то целоваться не велишь, то сам лезешь.
- Это я любовь твою испытываю.
- Глупый! Чего меня испытывать. Кабы я не любила, не пошла бы самоходкой.
- Опять ты это гадкое словцо...
- Да ну тебя. Возьму вот сейчас и задушу!
- Эй-эй! Тише! Ты и в самом деле задушишь, - Сенечка попытался выскользнуть из мощных Зинкиных объятий.
- Не пущу! Говори, ну! - она все сильнее прижималась к нему разгоряченным телом.
- Да постой же! Люди придут, а мы тут с тобой черт-те чем занимаемся, рассердился Сенечка. - Сядь!
Зинка нехотя присела, глядела на него в ожидании, как ребенок, у которого на время отняли любимую игрушку.
Сенечка оправил рубаху, плеснул в стакан водки, выпил и понюхал хлеб:
- Меня Возвышаев вызывал.
- Ну?
- Просил меня взять партячейку... Секретарем поработать.
- Согласился? - она приподнялась на локте.
- Сказал, что посоветуюсь с женой.
- Вот глупый! Чего тут советоваться?
- Есть одно соображение...
- Ты в самом деле решил со мной посоветоваться? - она поднялась с табуретки.
- А ты как думала?
- Сенечка, милый! А я такая дура... Ведь я подумала... - она опять кинулась к нему.
- Но, но! Давай на расстоянии. Садись! Что ж ты подумала? Что я тебя ни во что ставлю?
- Не обижайся... Но мне казалось, что ты в политику меня никогда не пустишь.
- А я вот хочу пригласить тебя на заседание бедняцкого актива.
- А что я должна делать?
- Выступить. Ты ведь хочешь быть моим другом. А друзья познаются в борьбе. Мы живем в такое время, когда борьба есть любовь и жизнь. И даже в песне поется: "И вся-то наша жизнь есть борьба".
- А что я должна сказать на активе?
- Надо показать пример высокой сознательности. На этом активе будут обкладывать кулаков налогом. А все прочие середняки должны внести излишки... Я надела не имею. А твой земельный пай остался у Бородиных. Вот и скажи, что сдаешь свое сено, как излишки, государству. Мы это запишем и потребуем с Бородина.
- Но ведь я жила у них... Они кормили меня.
- Что значит кормили? Ты не иждивенец, а полноправный рабочий человек. Да если разобраться, они попросту эксплуатировали тебя. Кто с ребятишками нянчился? Ты! Кто белье полоскал на пруду? Ты! Кто картошку копать? Ты! Сено согревать? Опять ты! А в гимназию отдавали небось не тебя, а Марию. Она, видите ли, талант. А у тебя, мол, способностей не хватило? Выдумки! Клевета!!
Зинка закрылась рукавом и всхлипнула.
А Сенечка еще на носках приподнялся, пальцем покрутил, и голос его звенел высоко и гневно:
- Каждый хозяин что-нибудь да придумает, лишь бы удержать возле себя работника. Почему они все против твоего замужества? Да потому, что от них работник уходил забитый и безропотный. И сестрица твоя хороша. Вместо того чтобы раскрыть глаза человеку на мир свободной, счастливой и новой жизни, она умышленно удерживала тебя в путах домашних предрассудков. И это называется комсомольский вожак? Пособник домостроевщины, вот кто она такая.
- Надюша тоже хороша, - сказала Зинка, вытирая рукавом глаза. - Обещала мне подарить куний воротник на шубу, но подарила Маше на шапку. А мне сунули смушковый, серый. И козий мех пошел Маше. Небось Машу к проруби белье полоскать не посылали. Как что, так: Зиночка, милая, сходи, выстирай. И картошку ворочать она не станет, и в луга не поедет. Все Зинка да Зинка.
- И ты еще с ними церемонишься! Да я бы весь пай забрал.
- Как ты его заберешь? Это ж земля!
- Земля государству перейдет. А сено отдай! Хлеб, зерно - все отдай! Солому, полову, мякину и ту забрал бы. Так что нечего церемониться, выступишь.
- Ты прав, конечно. Но все-таки я не могу... Встать эдак вот и сказать: Андрей Иванович, отдай мое сено?
- Темный ты человек, Зина. Это ж проформа. Бородин все равно обязан сдать излишки. И никуда он не отвертится. А в данном случае ты сама проявляешь инициативу. Отдаешь свое сено. И Бородину легче будет расстаться с такими излишками.
- А сколько сена?
- Сто пятьдесят пудов.
- Так много? Это ж на целую корову хватит.
- А что ж ты думаешь, крохи сдавать государству? Пойми ты - актив должен определить, кому сколько сдавать. И что же получится, если члены актива чужих будут обкладывать, а своих щадить, под крылышко брать. Это ж будет самая что ни на есть позорная старорежимная семейственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106