В этот момент философ заметил в слабо освещенном углу кухни то, на что вначале не обратил внимания. На толстых крючках, вбитых в стену, висели целые ряды котлов и медных сковородок; вдоль этой же стены стоял длинный и тяжелый еловый стол со скамьями по обеим сторонам. На скамье, около прохода, сидел Венафро и пил из плошки горячее молоко.
– Хотите молока? – спросил у молодого человека Венафро и, подав слуге знак обслужить гостя, продолжил: – Как же быть, если разрушается принцип, согласно которому из определенной посылки вытекает определенное следствие?
Философ немного помолчал, а затем ответил:
– Я не говорю, что он повержен: это может быть так, равно как может быть правдой и противоположное. Например, – продолжил философ, указывая на одну из самых больших сковородок, висящих на стене; это была сковородка с очень длинной ручкой, от которой в темноте расходились красные всполохи, – эта сковородка висит на прочном крючке, значит, сковородка не может упасть, если верить принципам однозначности причинно-следственной связи, не так ли? Кто нам может гарантировать, однако, что сковородка действительно не упадет?
В этот момент в темноте послышался шорох, и философ заметил, что в темноте, прямо под сковородкой сидел на скамье один из аббатов; он сидел там чуть-чуть скорчившись, наверное, потому, что сильно страдал от холода, что, как известно каждому, является одним из признаков болезни крови. Философ рассеянно кивнул тому, кого прежде не заметил в темноте, и продолжил:
– Я утверждаю, что она может и упасть, несмотря на прочность крючка; причины ее возможного падения мне неведомы, но упасть она может.
После его слов послышался шорох посильнее, и все различили в полутьме силуэт встающего аббата, который, не попрощавшись, вышел из кухни.
– Кто это? – спросил философ у Венафро.
– Аббат Челорио, старик, мучающийся от холода. Он все время сидит здесь в кухне, поскольку это самый большой камин в замке и огонь в нем никогда не угасает, даже по ночам. И он всегда сидит на одном и том же месте, прямо под самой большой сковородкой, потому что нет теплее места на кухне. Но скажите мне: если бы в нашем случае сковорода все же упала бы, причина была бы – причина, которой мы можем и не знать. То есть принцип причинности спасен.
– Но не в том смысле, о котором я говорил, – возразил философ, – ибо в этом случае следовало бы сказать так: хотя сковорода и висит на крепком крючке, она падает. А какая могла бы быть этому причина?
Действительно, какая причина?
– Ну конечно же, дьявол, монсиньор, – сказал, смеясь, философ. – Когда случается что-нибудь неподвластное нашей логике, это козни дьявола!
Слуги, услышав, что речь зашла о дьяволе, прекратили работать и уставились на философа.
– И разве дьявол, – продолжил он, смеясь, – не живет охотнее всего в каминах? Как и везде, впрочем, где потрескивают языки пламени. И не один. Прошу заметить: поворошите золу, и они выскочат оттуда дюжинами; брызните воды на огонь, и вы услышите, как они яростно затрещат; а уж если рядом с камином сидит святоша…
Слуги в испуге смотрели на огонь.
– Закрепите этот крюк, монсиньор! И тогда, может статься, принцип причинности восторжествует! – С этими словами молодой человек направился к дверям вместе с Венафро.
– А красивая, однако, сковородка! – сказал философ, бросив на нее с порога последний взгляд.
– Действительно, замечательная, – подтвердил Венафро. – И было бы очень жаль, если бы от падения она погнулась.
– А зачем ей такая длинная ручка?
– Чтобы переворачивать блины, – ответил Венафро. – Прямо сегодня вы сможете увидеть ее в действии. Очень увлекательное зрелище: двое слуг держат ее за ручку и по команде подбрасывают вверх ее содержимое. Сегодня будут печь лепешки. Я видел, что слуги перетирают с молоком каштановую муку.
– Я хотел бы на это посмотреть, – сказал философ, направляясь в свою комнату.
Несколько позже, когда уже приближался час трапезы, Венафро постучал в комнату философа, чтобы пригласить его посмотреть на сковородку в действии. Это было поистине замечательное зрелище. Кухню освещали смоляные факелы, размещенные по стенам; все слуги были очень оживлены. Раздавалось звучное пение в четком ритме, время от времени прерываемое очень громким «опля! ». Два дюжих молодца голыми руками держали огромную сковородку за ручку над сильным огнем, а другие длинными кочергами шевелили угли. Еще двое молодцев стояли наготове, чтобы сменить первую пару в любой момент. Все слуги на кухне громко пели, и при каждом «опля!», которое выкрикивалось во все горло, они подбрасывали сковородку кверху, и лепешки, разбрызгивая в воздухе капельки жира, перевернувшись, снова падали обратно. К пению примешивались смешки, что создавало вместе веселый шум. Венафро и философ стояли на пороге и, смеясь, смотрели на эту сцену, окутанную клубами дыма и жаром. Аббат Челорио сидел на своем обычном месте.
Когда позже на разогретых медных подносах лепешки принесли на стол, сотрапезники нашли блюдо необыкновенно изысканным. Нежный сладкий вкус мякоти каштана подчеркивали кусочки еще более сладкого изюма и оттеняли крупные куски орехов с резким вкусом; лепешки были поджарены на соленом нутряном сале, которое создавало изысканный контраст со сладким вкусом самих лепешек. К очень горячим лепешкам подавали большие бокалы шипучего белого, охлажденного во льду вина слегка острого вкуса, которое, благодаря своим удивительным свойствам, не охлаждало тела сотрапезников, а, наоборот, согревало и возбуждало их.
Все долго наслаждались этим необычным блюдом, способным, как казалось, победить зимний холод, серое небо, грусть и печаль. И еда, и вино вызвали за столом живую легкую беседу; фразы еливались в неразборчивый гул, который разносился по всему замку. И маркиза уже держала в руках сосуд с той живительной влагой, которая суровой зимой приносит такое наслаждение душе и телу. Неожиданно в дверях возник побледневший паж Ирцио, который, запинаясь более обычного, пробормотал:
– Мадонна, монсиньор… сковородка…
Герцог рывком поднялся:
– Сковородка?
– Сковородка… монсиньор… мадонна… сковородка…
Поскольку, кроме этого, юноша был не в силах ничего сказать и уже почти лишился чувств от волнения, Венафро усадил его и убедительным тоном постарался его успокоить.
– Говори, сынок, что случилось со сковородкой?
– Сковородка, монсиньор… она упала!
– Она погнулась, скажи мне, она погнулась?
– Я не знаю, монсиньор, но аббат, ах, мадонна, аббат, аббат умер!
И тут только все заметили, что среди сотрапезников не было аббата Челорио. Наслаждаясь новизной блюда, никто не заметил его отсутствия.
– Умер? – переспросил герцог.
– Умер, монсиньор, у него раскололась голова, его нашли слуги, прямо на скамейке, это дьявол убил его, так они сказали, в каминах живет целое скопище бесов, не меньше тысячи, так сказали слуги, и они их даже видели, они прячутся в золе, и, если пошевелить кочергой, они выскакивают оттуда… – Во власти нервного припадка паж бросился к ногам маркизы и, всхлипывая, зарылся лицом в ее юбках.
Пока маркиза пыталась утешить мальчика, поглаживая его по голове, герцог с Венафро отправились на кухню, чтобы обозреть случившееся.
– Боюсь, монсиньор, что она погнулась, – сказал Венафро.
– Боюсь, что да, – ответил герцог. – Очень жаль… Это была лучшая сковородка в замке Шайян.
Несколько дней спустя, аббата Челорио уже проводили в последний путь. Похороны были не менее торжественны, чем у его предшественников, хотя количество исполняющих псалмы сильно и поубавилось – настолько, что герцог сказал Венафро прямо во время церемонии: «Знаете, Венафро, я думаю, что нам пора приглашать хор, голосов у нас осталось слишком мало». В этот вечер философ лежал на низенькой кушетке, положив голову на колени маркизе, а она, склонившись над его лицом, говорила:
– Скажи мне, философ, зачем ты едешь?
– Не знаю, маркиза, не могу остаться.
Она молча погладила ему лицо. Он взял ее руки в свои и поцеловал их.
– Твое тело было для меня центром вселенной. Мне не важно, кто ты. Мне достаточно того, что ты существуешь. Мне не важно, что я не могу любить тебя всю жизнь, хотя любить тебя чуть-чуть дольше было бы, наверное, прекрасно… Я прочувствовал твое удовольствие, как свое, я насладился им, как своим.
Он встал перед ней и поднес ее руку к своим губам для поцелуя, а она взяла его руку и поцеловала ее.
МУДРАЯ СВЯЩЕННИЦА
– Почему это последние дни нас так плохо кормят? – спросил герцог у донны Камиллы, которая, будучи самой старой среди камеристок маркизы, выполняла функции кладовщицы и надзирала за кухней.
Казалось, донна Камилла ждала этого вопроса, ибо ответила сразу же:
– Именно так, и настало время что-то с этим делать. Как, по-вашему, можно готовить без очага? А слуги теперь напрочь отказываются приближаться к огню. Но что прикажете делать мне, если госпожа маркиза утверждает, что все это глупости, и наотрез отказывается приглашать священника для изгнания дьявола!
Герцог не вполне понял этот ответ, но не замедлил раскаяться в том, что задал вопрос, потому что вдруг вспомнил, что донна Камилла была в постоянном разладе со всеми женщинами на свете, и в особенности с теми, которых судьба поставила на ее пути. За исключением этой незначительной мелочи в ее характере, которая придавала несколько кислый привкус всему, что она говорила, делала и чем жила, это была прекраснейшая женщина и рачительная кладовщица, и маркиза не захотела бы расстаться с ней ни за что на свете. Особенно донна Камилла любила кухню: можно было бы даже сказать, что всю любовь и нежность, нерастраченную в других областях жизни, она изливала рядом с очагом, всю душу вкладывая в искусство сервировки и украшения блюд. Была у нее также книга рецептов, которую она держала в великой тайне ото всех, из которой она черпала вдохновение для особенно изысканных обедов и куда она записывала свои тайные соображения о том, как можно улучшить уже существующее блюдо, или новые рецепты.
– Донна Камилла хочет сказать вам, – вмешалась в разговор маркиза, – что слуги вот уже несколько дней не хотят подолгу оставаться на кухне, в особенности рядом с камином: должно быть, они где-то услышали, что в камине живут бесы, а после таинственной смерти аббата Челорио…
– Я уже много раз говорила о том, что необходимо изгнать бесов из камина, а мадонна и слышать об этом не хочет, – сухо сказала дама.
– Мне, однако, все это кажется преувеличением, – мягко прервала ее маркиза. – Эти мальчишки приняли всерьез то, что было сказано в шутку; что еще за бесы в камине? Все это пустая болтовня…
– Бесы там или нет, но мы не сможем довольствоваться сыром и хлебом до конца наших дней, – сказал герцог. – Значит, для того чтобы нормально есть, мы должны успокоить слуг и изгнать дьявола из камина. А кто этим займется?
Никто из присутствующих аббатов не обладал способностями к изгнанию дьявола, и тогда было решено пригласить мудрую Священницу.
– Мудрая Священница? – переспросил герцог. – А кто она?
– Самая главная по изгнанию дьявола в долине, – сказала маркиза. – Она живет в полном одиночестве в доме под названием «Fin du monde», недалеко отсюда. Говорят, что у нее очень много книг и она проводит дни и ночи, изучая их. Говорят, что она принадлежит к древнему роду изгоняющих дьявола. Не знаю, почему ее называют Священницей, может быть, она вдова священника?
– Да что же вы такое говорите? Вдова священника? Да у священников никогда не бывает вдов, – с горячностью вступил в разговор аббат Фосколо. И строго добавил: – Следите за своей речью, мадонна, кое-что нельзя говорить даже в шутку.
Маркиза, которая говорила всерьез, посмотрела на него, приподняв брови, и замолчала. Тогда заговорила мадонна Камилла:
– Но как же нам ее заполучить сюда? Верхом она не поедет, а по таким дорогам карету за ней тоже не пошлешь.
– Но можно послать за ней портшез. У нас же был где-то портшез? Разве нет? – сказал герцог.
– Монсиньор, – перебила его маркиза, – портшез есть, и есть даже люди, чтобы его нести, но они увязнут в снегу по пояс. Я никогда не позволю ни моим слугам, ни кому-либо другому подвергать себя подобному риску и таким трудам. Пусть лучше уж бесы живут в камине… по крайней мере до весны.
Обескураженный решительностью маркизы, герцог замолчал, с грустью задаваясь вопросом, когда же наступит весна в этих заледенелых горах и сколько же еще дней гастрономической тоски выпадет ему на долю.
– Мы сделаем сани, – сказал Венафро, – маленький портшез на санях, которые мы соорудим из остатков саней аббата Невозо. И я сам поеду за мудрой Священницей.
Все с удовольствием приняли предложение Венафро. Позвали двух кузнецов, и через два дня портшез на полозьях – большая корзина, прикрепленная к пружинным саням, – был поставлен позади Рабано. Венафро гладил шею своего любимца и говорил ему вполголоса, чтобы он не обижался, что его используют как тягловую лошадь и что это в первый и последний раз. Рабано изогнул длинную гривастую шею, чтобы посмотреть, куда это его запрягли, а потом глянул в глаза своему хозяину. Они отбыли рано утром, и весь двор вышел с ними попрощаться и пожелать счастливого пути. Рабано шел веселой, легкой и изящной рысью. Маркиза смотрела на них из окна башни, выступающей из тумана.
Она первой заметила, что они возвращаются. Бьянка принялась махать большим белым платком из того же окна, у которого провожала их в путь. Венафро ответил на ее приветствие, глядя на нее снизу и улыбаясь. Рабано на этот раз шел мелкой рысью, санки явно сильно потяжелели. К ним бросились слуги и конюхи, а сам герцог помог мудрой Священнице выйти из портшеза. Как только она ступила на землю, сани показались еще более нагруженными, чем раньше: они были завалены горой корзин и узлов, которые слуги аккуратно разгрузили и отнесли во двор замка. Последним узлом, аккуратно завязанным в шерстяную шаль, оказался кот. Слуги отцепили от коня санки, и Венафро пустился галопом на своем прекрасном Рабано, несколько раз объехал вокруг двора, а потом поскакал, отбросив поводья и обняв самого коня за шею, к двойной стене замка, через которую он перемахнул легко, как через куст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14