А я подумал, что где-то меня ждут мои дела. Что я запустил занятия в школе, что, наверно, мне названивают из фильма «Чудесное путешествие на Андромеду». Но тепло Эвиной руки как будто рассеивало угрызения совести.
Мы продирались сквозь колючие мокрые кусты, опутанные паутиной. Пауки с перепугу кидались наутек прямо по лицу, по волосам. Кто-то выскочил у меня из-под ног и понесся в глубину черного, шумящего, как большая река, леса.
— Себастьян, ты знаешь, куда мы идем? — негромко спросил я.
Он посмотрел на небо, но там уже не было звезд. Ничего не ответив, пошел дальше.
Вскоре впереди показался свет. Или даже не свет, а робкое, то и дело гаснущее мерцание. Постепенно этот мерцающий свет стал разгораться, хотя еще часто исчезал за толстыми замшелыми стволами. Потом мы увидели искры, рассыпавшиеся довольно высоко над землей; можно было подумать, дьявол задел хвостом ветку. Себастьян стал сосредоточенно принюхиваться. В воздухе чувствовался едкий запах скипидара.
Пройдя еще немного, мы притаились за нагромождением выкорчеванных пней, похожих на окаменевших осьминогов. Сквозь путаницу корней увидели приземистое строение, а перед ним, в дюжине шагов от нас, двух человек у костра, над которым чернел висящий на жерди дымящийся котелок.
Один, полулежа возле кучи хвороста, что-то напевал, другой палкой разбивал головешки.
— И чего ты там, наверху, видишь? — спросил тот, который разбивал головешки.
— Ничего не вижу. Только думаю, что там, на том свете?
— Говорят же, ангелы, и святые, и спасенные души.
— А где тогда ад?
— У тебя других забот нету? Где-то там и ад. Может, на самом верху, а может, чуток пониже.
Тот, что полулежал на земле, долго молчал, а потом сказал задумчиво:
— А сегодня целый вечер звезды падали одна за одной. Может, скоро конец света?
— В эту пору они всегда падают.
— Но ведь когда-нибудь и звезды кончатся.
— Поди лучше погляди, что с печами.
— Неохота. Чудно сегодня в лесу, зверье попряталось, птицы молчат. Точно кто-то немой ходит-бродит, ищет спасения. А ты не боишься конца света?
Второй, с палкой, ничего не ответил, только ударил по костру, и в небо взметнулись и погасли крупные искры.
— Это смолокуры. Я их знаю, — шепнула Эва. — Они тут же донесут.
— Надо обойти смолокурню, — пробормотал Себастьян. — Попробуем справа.
— Смолокуры? Впервые слышу. Что они здесь делают? — спросил я.
— Кажется, гонят из пней скипидар, а может, делают древесный уголь. Терп к ним часто заглядывает, у них тут разные прирученные зверюшки.
— Не будем терять время, — сказал Себастьян, вставая.
И мы побрели дальше по черному неприветливому лесу. Мне все время казалось, что позади трещат под чьими-то ногами ветки. Потом мы углубились в заросли огромных папоротников, они были такие высокие, что плотно закрыли небо.
— Знаете, — сказала Эва и опять взяла меня за руку, — я в этом году нашла цветок папоротника.
— Никто еще не находил цветов папоротника.
— А я нашла Они его у меня отобрали. Его мать.
Эва мне, в общем-то, нравилась, но одновременно немного пугала. Я не видел ее лица, лишь глаза иногда вспыхивали, как тусклые огоньки, когда она искоса на меня посматривала. Мне захотелось вспомнить, как она выглядит, я мучительно пытался представить себе ее улыбку или внезапно появляющийся в глазах страх, но только слышал низкий и почему-то очень волнующий голос.
Лес становился все гуще. Мы с трудом пробирались между могучими стволами — старыми, потрескавшимися, на которых даже мох не хотел расти. Почва здесь была болотистая, под ногами противно хлюпала какая-то мерзкая жижа. Себастьян, замедлив шаг, неуверенно принюхивался, кривя свою огромную морду.
— Далеко еще, Себастьян? — спросил я.
Он пробурчал что-то невразумительное и стал идти еще медленнее.
— Ты знаешь, где мы? Пес-изобретатель остановился, понурил голову.
— Мы заблудились, старик, — тихо проговорил он. — Чернота такая, хоть глаз выколи.
— Что же теперь будет? Ведь они нас схватят, — чуть не крикнула Эва.
— А как прикажете ориентироваться? — потерянно пробормотал Себастьян.
— А твой замечательный нюх? — иронически спросил я.
— Отстань, старик. Это когда-то у меня был нюх. У кого в городе нормальные органы чувств?
Какая-то шишка тяжело шмякнулась на землю у наших ног.
— Знаю! — крикнула Эва и, повернувшись, бросилась назад.
— Чего вы там знаете? — несмело спросил Себастьян, на всякий случай загораживая ей дорогу.
— Камень. Волшебный камень с нашего острова. Мамин подарок.
— Нам бы больше пригодился компас, — сказал Себастьян.
— Это и есть компас. Как я могла его забыть? В наказание мы и заблудились. Боже, меня все время что-то мучило, не давала покоя какая-то мысль. А это оно и было. Немедленно возвращаемся.
К ровному шуму леса примешался новый, едва слышный звук: то ли тихая мелодия флейты, то ли журчание переливаемой из бутылки в бутылку воды.
— Это еще зачем? — вздохнул Себастьян. — Столько потратили времени…
— Я не могу оставить там камень. Это мое самое большое сокровище.
— Никуда вы не пойдете, — еще печальнее вздохнул Себастьян. — Я за вас отвечаю.
— Уговорите его. — Эва начала быстро гладить мою руку.
— Себастьян, — шепотом сказал я, — слышишь бульканье?
— Слышу. Слух у меня, слава богу, еще хоть куда.
— Тут где-то неподалеку река.
— Возможно.
— Если мы пойдем вверх по течению, то дойдем до усадьбы, а оттуда попытаемся еще раз.
— Да, да, — опять чуть не закричала Эва, впиваясь ногтями в мою ладонь. — Это прекрасный выход. Мы спасены.
— Не говори гоп, — простонал Себастьян.
— Возвращаемся, старик.
— Как хотите, — сказал Себастьян и побрел в ту сторону, откуда из-за стены пышного ольшаника доносился монотонный шум.
Обратный путь был, конечно, гораздо труднее и показался нам бесконечно долгим. Мы продирались сквозь мокрую чащу ольшаника, ломая упругие ветки, с которых стекала вода. Эва все время хныкала, хотя это недостаточно сильно сказано. Она то и дело судорожно всхлипывала от отчаяния, что забыла свой волшебный камень и мы наказаны за ее забывчивость.
В конце концов заросли стали совершенно непроходимыми. Тогда мы по скользкому и холодному берегу спустились к реке, показавшейся нам теплой, как стынущий чай. Воды не было видно, только чувствовалось, как она щекочет покрывшиеся гусиной кожей икры, а иногда и бедра.
— Себастьян, а если по звездам? — спросил я в какой-то момент.
— Где ты видишь звезды, старик? — угрюмо буркнул Себастьян.
Я посмотрел на небо в разрывах между черными кронами деревьев. Звезд не было. Может, уже все попадали на землю, или их заслонили ночные тучи, предвещающие перемену погоды.
Эва шла передо мной, одной рукой подобрав подол платья. Себастьян вел нас уверенно, как бывалый солдат, но время от времени бросался вперед и ужасно смешно колотил передними лапами по воде. Вначале я подумал, что бывший лорд-путешественник от сильных переживаний слегка спятил, но потом понял: подталкиваемый инстинктом, он охотился за рыбками, сновавшими у него между ног. Да уж, ничего не поделаешь. У Себастьяна душа разумного существа, но он не в силах противостоять требованиям своей собачьей натуры. Такой внутренний разлад, по-видимому, очень унизителен. И трудно этому удивляться.
Я, конечно, мог бы и не поверить, что в предыдущем воплощении Себастьян был английским лордом. Многие из вас — самые умненькие и трезвомыслящие, — возможно, не верят ни единому его слову. Но у меня совсем другой характер. Если кому-то хочется, чтобы я его считал таким, каким он желает быть, — пожалуйста. Именно в этом и заключается культура общения. Стремление быть умнее всех — штука небезопасная. Ею можно подавиться, как рыбьей костью.
Наконец берега стали заметно круче. Река теперь бежала в овраге, один склон которого был просто отвесным. Себастьян, внимательно оглядевшись, начал взбираться вверх по глинистому обрыву, отчаянно дрыгая задними лапами. Я знал, что он стесняется Эвы, боится показаться смешным, но деваться было некуда.
Над собой мы увидели луг, вернее, его смутные очертания. Где-то неподалеку фыркали лошади, одна из них, стреноженная, неуклюже скакала, глухо стуча копытами по торфяным бугоркам. Пастухи сонно тянули какую-то песню. В темноте вспыхивали огоньки цигарок.
Мы поднялись еще выше, обогнули несколько деревьев.
— Себастьян, за нами кто-то идет, — сказал я. — С самого начала.
— Тебе кажется, — пыхтя ответил Себастьян. Язык высунуть он не решался, как ни трудно ему было дышать.
— Я слышал, кто-то шлепал по воде.
— Это река бурлит на камнях.
Началась знакомая ограда. Мы перелезли через нее.
— О боже, — шепнула Эва. — Мне опять страшно.
— Может, плюнем на этот камень, — тихо сказал я.
— Нет! Ни за что! — Она крикнула так громко, что пришлось зажать ей рот. — Я вас очень прошу.
И с каким-то отчаянием поцеловала мой мизинец. Мне стало неловко. — Сзади войдем, Себастьян? — спросил я.
— Угу, — буркнул он и направился к черной громаде дома, в котором не светилось ни одного окна.
Я смахнул прицепившиеся к одежде клубки паутины, стряхнул ползавших по спине гусениц и жучков.
— Ох, только бы Терп не проснулся. Дайте руку. Я ужасно боюсь, наверно, сейчас умру со страху.
Она судорожно схватила меня за руку. И тут я увидел на кустах одичавшей сирени какой-то колеблющийся отблеск и невольно замедлил шаг. Себастьян уже плюхнулся в траву.
— Внимание! Прячьтесь, — скомандовал он. Притаившись в чахлом бурьяне, мы смотрели, как из-за угла дома выплывает фонарь — закопченная лампа, какими раньше пользовались в конюшнях. Под лампой маячили белые ноги, такие белые, что у меня вдруг мелькнула мысль, не покойник ли это, и по спине побежали мурашки.
Позади нас кто-то тяжело шлепнулся на землю, ломая хворост. Потом послышалось шуршание: казалось, невидимка прутиком царапает кору. Кто же это за нами шпионит? — едва успел подумать я, как фонарь приблизился к зарослям сорняков. В тишине раздался сладкий, певучий голос старичка Константия:
— Какой бес вас по ночам носит, а?
Мы молча забились еще глубже в бурьян.
— Не прячьтесь, аманы, я вас с сеновала видел.
— Это не мы, — глупо пискнула Эва.
— Эх, барышня, некрасиво-то как, — запел Константий. — Шляетесь по ночам неведомо с кем. Может, они просто жулики, охламоны.
— Выбирайте слова, — сердито сказал Себастьян, поднимаясь с земли. — Мы здесь жили на даче.
— Да, да, — добавил я. — Зашли попрощаться. Мы уезжаем. Навсегда.
— Это ночью-то? Ой нехорошо, барышня. Вы ж еще молоденькая.
— Ты никому не скажешь, правда, Константий, никому-преникому? — захлебывалась Эва. — Не проболтаешься, что они меня проводили домой после прогулки?
Серебристый старец прикрутил в лампе фитиль. В желтоватом свете он немного смахивал на доброго дедушку, который вот-вот начнет рассказывать сказку.
— А они обещались Винцуся отыскать и письмецо привезти.
— Мы нашли, — быстро сказал я, хотя ужасно не люблю врать. — Мы уже знаем, что ваш Винцусь делает.
— Ну и как он, хорошо живет?
— Он начальник моего хозяина, а хозяин тоже большая шишка, — пришел мне на помощь Себастьян.
— Экая хитрющая сявка, — умилился Константий.
— Хорошо живет ваш внук, — добавил я. — Даже людей иногда изводит.
— По злобе или зазря навряд ли, — неуверенно сказал серебряный Константий. — Коли изводит, значит, любя. Он всякому добра желает, вот иной раз и нажмет, чтоб ему добром платили. Важный, говоришь, начальник?
— Жутко важный. Вот управится с неотложными делами и сразу за вами приедет, — убежденно ответил я.
— Ладно, так уж и быть, не скажу панычу, что вы по ночам колобродите.
— Спокойной ночи. Мы навсегда уезжаем. Только проводим барышню до крылечка.
— Но сявка чтоб не брехала. Упаси бог. Весь дом спит.
— Мы тихонько, как мышки. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
И пошел куда-то в сторону хозяйственных построек, может на ту пивоварню, которой мы еще ни разу не видели. Фонарь мерно раскачивался, вырывая из темноты островки травы, мокрые от росы ветки и босые ноги Константия.
— Не будем терять время, — в третий раз за эту ночь повторил Себастьян. — Вы помните, где его искать?
— Конечно. Я весь дом наизусть знаю. Не могла спать, когда болела, и целыми ночами бродила по комнатам.
Мы бегом бросились на зады усадьбы, к знакомой веранде с выбитыми окошечками. То ли жук, то ли большая навозная муха, словом, какое-то крупное насекомое с жужжанием, шурша жесткими крылышками, билось об остатки стекла. Под ногами застонали прогнившие доски.
Внезапно кто-то метнулся из зарослей за угол дома. Казалось, темная полоса ночной тени упала на росистую траву. Мы в испуге замерли. Себастьян мотнул головой, приказывая нам подождать, сам же направился к выщербленной дощатой резной балюстраде.
За углом притаилась Феля. Тряся головой и подвывая на диво тоненьким голоском, она лихорадочно рыла передними лапами землю.
— Феля не советует заходить в дом, — сказал Себастьян, выслушав ее сбивчивый рассказ.
— Это она все время кралась рядом?
— Нет. Она за нас.
— Умоляю вас, заклинаю, — задыхаясь, шептала Эва. — Не слушайте вы эту глупую старуху. Отец Терпа приютил ее из жалости, когда ее выгнали из цирка. Она там уже никого не могла напугать. У нее нет ни одного зуба. Полное ничтожество.
Говоря это, Эва снова судорожно вцепилась в мою руку. Теперь я уже различал ее глаза необычного разреза: как будто вдоль, а не поперек лица.
— Себастьян, — понизив голос, сказал я, — раз уж мы решились…
— Сам не знаю, старик, — неуверенно пробормотал он.
И тогда я дернул ржавую дверную ручку, похожую на скелет птичьего крыла. Дверь со вздохом подалась. Повеяло теплым запахом зерна, словно бы из кладовки, заваленной мешками с рожью.
— Я первая, — шепнула Эва, протискиваясь вперед.
Спотыкаясь на неровном полу, я осторожно последовал за ней, то есть за расплывчатым пятном ее белого платья. Из-под ног с яростным фырканьем кто-то выскочил; Себастьян невольно зарычал. Вероятно, это была та самая кошка, которая любила лежать на рояле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28