И сейчас сторонники этого движения мечтают возродить его прежнее влияние и при случае вспоминают рекомендации старого Даруваллы.
— Если крайне необходима медицинская помощь в чрезвычайных ситуациях, — советовал он, — сначала проводите ампутации и помогайте получившим тяжелые увечья, после этого лечите переломы и обрабатывайте рваные раны. Ранения головы лучше всего предоставлять специалистам в этой области, если таковые имеются. — Ловджи подразумевал, что во время беспорядков неизбежны такие ранения. В частных беседах старый Дарувалла называл это движение не «медициной чрезвычайных ситуаций», а «медициной беспорядков». Он полагал, Индия создана для того, чтобы иметь такую организацию врачей.
Ловджи первым воспринял революционные представления о природе возникновения болей в нижней части спины, разработанные ученым Гарвардского университета Джозефом Ситоном Барром. Разумеется, в спортивном клубе Дакуорт помнили не его научные заслуги, а то, как он прикладывал лед после ударов теннисного мяча по локтю, а также делал замечания официанту.
— Посмотри на меня, — говорил Ловджи, держа в руках стакан. — Я горбатый, тем не менее держусь прямее тебя. — Пожилой Сетна до сих пор следил за правильной осанкой, воздавая этим должное великому доктору Ловджи Дарувалле.
Почему же все-таки молодой Дарувалла не был похож на своего отца? Вовсе не потому, что оказался вторым сыном и самым младшим ребенком в семье — Фарук никогда не ощущал себя в чем-то ущемленным. Старший его брат, Джамшед, практиковавший в Цюрихе как детский врач-психиатр, надоумил Фарука приехать в Вену и внушил ему мысль жениться на белой женщине. Разумеется, их отец не выступал против смешанных браков, ни в принципе, ни конкретно — так было с невестой Джамшеда, сестра которой потом вышла замуж за Фарука. Джулия стала любимицей старого Ловджи. Он предпочитал ее общество общению с английским специалистом по ушным болезням, женившимся на сестре Фарука. Оценивая этот факт, следует взять во внимание то, что старый Дарувалла принадлежал к убежденным англофилам: восторгаясь Англией, он держался за все прежнее, что еще оставалось в освободившейся Индии.
Фарук не напоминал своего отца вовсе не потому, что Ловджи был англофилом. После многих лет жизни в Канаде молодой Дарувалла сам превратился в умеренного англофила. Такому развитию событий способствовало то, что любовь ко всему английскому в Канаде носит совершенно иной характер, нежели в Индии, поскольку лишена политических пристрастий и положительно воспринимается общественным мнением. Многие канадцы даже любят англичан.
Фарука нисколько не огорчала ненависть старого Даруваллы к Махатме Ганди. На вечеринках в Торонто он с удовольствием шокировал своих гостей, особенно неиндийцев, повторяя высказывания отца относительно Ганди.
— Это был ублюдок из высшей жреческой касты, который ходил в набедренной повязке, наполнил религией свою политическую активность и попытался превратить в религию свои политические выступления, — жаловался когда-то старый Дарувалла.
Старик бесстрашно говорил то, что думал, даже в Индии, причем излагал свои взгляды и в общественных местах, а не только в укромном клубе Дакуорт.
— Ублюдки индусы… ублюдки сикхи… ублюдки мусульмане… И члены клана Парси тоже ублюдки, — добавлял Ловджи, будто религиозные убеждения последователей Зороастра заставляли его отдать «дань уважения» и потомкам этнических персов. В тех редких случаях, когда старый Дарувалла приезжал в колледж святого Игнатия на ужасные школьные спектакли с участием сыновей, такими же словами он вполголоса ругал и католиков.
Старик провозглашал, что понятие дхармы в буддизме не что иное как «самодовольство и обоснование для ничегонеделания». По его мнению, деление общества на касты и соблюдение принципов неприкасаемости — это своеобразное обожествление дерьма, и если люди молятся на дерьмо, то они непременно должны торжественно объявить, что долг определенной категории людей — убирать это дерьмо! Ловджи Дарувалла вовсе не считал, что может позволять себе подобные непочтительные высказывания из-за огромного вклада в лечение детей-калек.
Ловджи Дарувалла утверждал, что в Индии вообще не существует государственной идеологии, поскольку религия и национализм не могут заменить собой конструктивные идеи.
— Медитация так же разрушительна для индивидуального сознания, как и существование каст, поскольку она является одним из способов принижения своего «я» в человеке. Индийцы следуют традициям групповой психологии, вместо тою чтобы полагаться в жизни на собственное мнение. Больше всего мы привержены ритуалам и религиозным запретам и не ставим перед собой цели по переустройству общества, по его улучшению. Кто соблюдает правило, что нужно испражняться до принятия завтрака, а не после? А почему мы заставляем женщин носить чадру и скрывать лицо? Обращая внимание на подобную ерунду и регламентируя ее, мы в то же время не имеем никаких законов, запрещающих непристойное поведение или анархию! — Вот какие мысли излагал Ловджи Дарувалла.
Вспоминая прошлое, Фарук Дарувалла понимал, что отец сам напрашивался на то, чтобы взорвали его машину. Никому в Индии не позволяется говорить, что понятие кармы — это коровье дерьмо, которое делает ее отсталой страной. Такие слова не прощаются даже доктору, отдающему себя без остатка лечению детей-калек. Разумеется, идею о том, что тяжкая жизнь человека — это его расплата за грехи прошлой жизни, можно оценивать как признание бесполезности попыток к самосовершенствованию. Однако несомненно: лучше не называть карму коровьим дерьмом. Даже Фарук, смело отказавшийся от идей Зороастра и перешедший в христианство, даже он понимал, насколько неумны резкие высказывания его отца.
Старый Дарувалла задевал религиозные чувства не только индусов, но и мусульман, предлагая посылать им в качестве новогоднего подарка жареную свинью. Его суждения о католицизме так же больно задевали и римскую католическую церковь. Он заявлял, что всех католиков до последнего нужно изгнать из союзной территории Гоа в штате Гуджарат, а еще лучше — публично наказать их, памятуя, как в прошлом они преследовали и жгли людей на кострах. Ловджи предлагал запретить в Индии «ужасную жестокость, изображенную на распятии». Фигуру Христа, прибитого к кресту, он называл «одним из видов западной порнографии».
Доктор Ловджи оставался верен себе в оскорблении религиозных чувств, называя всех протестантов — тайными кальвинистами, а самого Кальвина — тайным последователем буддизма. Ловджи ненавидел все догмы, которые содержали, с его точки зрения, хотя бы намек на человеческую ничтожность перед Богом. Не любил он и догмат о божественном предначертании, называя его христианским вариантом буддистского понятия дхармы, и часто цитировал Мартина Лютера: «Что плохого, когда плебеям говорят хорошую ложь по хорошему поводу ради процветания Христианской Церкви? » Всеми способами доктор Ловджи Дарувалла отстаивал истинность своей веры в свободную волю любого человека, в то, что человек призван творить Добро, и в то, что не существует никакого Бога.
В клубе Дакуорт имели свое мнение о том, как бомба попала в машину старика Даруваллы. Там поговаривали о совместном заговоре буддистов, мусульман и христиан, что, вероятно, можно считать первой попыткой совместных действий верующих этих конфессий. Фарук полагал, что из списка возможных убийц нельзя исключать даже представителей клана Парси, вообще-то не склонных к насилию. У него были основания так думать — потомок персов, его отец издевался над последователями Зороастра так же зло, как и над верующими других конфессий. Но злые шутки доктора не коснулись официанта Сетны и для него Ловджи Дарувалла оставался единственным атеистом, избежавшим жгучего презрения. Быть может, их объединил инцидент с горячим чаем и помог преодолеть даже религиозные разногласия.
Причиной убийства, в конце концов, могла оказаться и концепция дхармы, которую часто критиковал отец Фарука.
— Если ты рожден в туалете, то и умирай там, среди дерьма, а не пытайся занять такое место в жизни, которое лучше пахнет! Разве это не бред, я вас спрашиваю? — издевательски осведомлялся у своего собеседника Ловджи Дарувалла.
Фарук даже предполагал у своего отца некое психическое расстройство. Либо старый горбун не понимал ничего, что не касалось области ортопедической хирургии. Можно представить, как взрывался респектабельный Дакуорт, когда Ловджи объявлял своей аудитории, включая и официантов с плохой осанкой, что даже нищие стремятся стать лучше и что самое большое зло в Индии — ее кастовые предрассудки. Такие выпады попирали традиционные взгляды, хотя некоторые члены клуба соглашались с доктором, но только в душе.
Больше всего Фарука возмущало то, что вздорный спорщик и атеист Ловджи Дарувалла лишил сына веры в Бога и украл у него родину. Папаша ополчился на концепцию национального и стремился уничтожить ее в детях. Из-за своей жгучей ненависти к национализму он заставил их покинуть Бомбей. Двух сыновей Ловджи послал в Вену, дочь направил в Лондон — для получения образования и умственного совершенствования. А после злился и переживал, что никто из его детей не захотел жить в Индии.
— Иммигранты остаются иммигрантами на всю жизнь! — любил поучать старый Дарувалла, однако этот афоризм уже ничего не изменил.
Интерлюдия на тему Австрии
Фарук приехал в Австрию в июле 1947 года, чтобы подготовиться к поступлению на подготовительный курс университета в Вене. По этой причине он не участвовал в событиях, связанных с движением за независимость Индии. Как считал доктор, его просто не было в этот момент дома, а оказалось, что он лишился «дома» навсегда. Как, должно быть, прекрасно было то время, как сладостно было ощущать себя индийцем в Индии! Вместо этого молодой Дарувалла пробовал традиционные австрийские пирожные «Захерторт мит Шлаг», знакомился с обитателями общежития «Пенсион Амерлинг» на улице Принца Евгения в советской зоне оккупации.
В те годы Вена делилась на четыре части. Американцы и англичане отхватили себе самые престижные районы, французам достался район лучших магазинов, русские оказались реалистами и расположились в пролетарских районах, где сосредоточилась вся промышленность. Кроме того, их землей считались районы Старого города, где располагались посольства и правительственные здания.
Высокие окна их общежития, задрапированные желтыми шторами, с проржавевшими металлическими яшиками для цветов, выходили на булыжную мостовую улицы Принца Евгения и каштаны парка Бельведер. Из окна спальни на третьем этаже молодой Фарук мог видеть отметины от автоматных пуль на каменной стене между верхним и нижним зданием Бельведер Палас. За углом на улице Швиндгасс русские охраняли посольство Болгарии. Почему-то они круглосуточно охраняли и фойе читального зала посольства Польши. Кафе «Шнитцлер» на углу Швиндгасс и Аргентинерштрассе периодически проверялось советскими минерами, все посетители выгонялись на улицу. Из двадцати одного района шестнадцать возглавляли коммунисты.
Братья думали, что в оккупированной Вене проживают только двое из клана Парси, может быть, всего двое индийцев. Жители города не воспринимали братьев как индийцев, поскольку кожа у них не имела характерного темно-коричневого оттенка. Некоторые немцы принимали их за иранцев или турок. На взгляд европейцев оба больше походили на иммигрантов с Ближнего Востока, чем из Индии, хотя братья были более темными, чем израильтяне, египтяне, сирийцы, ливанцы и ливийцы.
Первое столкновение на расовой почве случилось, когда мясник принял молодого Фарука за венгерского цыгана. Австрия есть Австрия — пьяные из кабачков часто дразнили его, обзывая, конечно, евреем. Еще до приезда брата Джамшед обнаружил, что легче снять жилье в русской зоне оккупации, поскольку никто не хотел там жить и где расовая дискриминация в отношении постояльцев проявлялась не в такой степени. До этого Джамшед безуспешно пытался снять жилье на Мариахилферштрассе, однако хозяйка отказала ему на том основании, что когда он станет готовить еду, от его продуктов на кухне будет слишком неприятно пахнуть.
Только в зрелые годы Дарувалла осознал иронию судьбы, отославшей его в чужую страну из Индии, которая только-только стала независимым государством. Отославшей на долгих восемь лет в послевоенный город, оккупированный четырьмя державами. Фа-рук возвратился в Индию в сентябре 1955 года, а в октябре Австрия праздновала официальное окончание оккупации. И снова Фарук не участвовал в историческом событии, снова он немного поспешил.
Братья Даруваллы по-своему писали историю Вены, хотя и не внесли в нее ничего значительного. Знание иностранных языков привело их к тому, что братьям поручили вести запись переговоров на встречах представителей четырехсторонней комиссии оккупационных войск. Там их загрузили писаниной и приказами молчать обо всем. Переводчиками они не стали, поскольку представитель британской стороны отклонил их кандидатуры, ссылаясь на то, что они всего-навсего студенты университета. Похоже, причина была другая, только англичане и знали их истинную национальность.
Даже не участвуя в событиях, братья видели многое. Им были знакомы жалобы жителей на методы работы оккупационных войск в Старом городе. Фарук и Джамшед посещали слушания по делу печально известной банды Бено Блюма, занимавшейся контрабандой сигарет и нейлоновых чулок, этого предмета вожделения австрийских женщин. Чтобы получить статус наибольшего благоприятствования в советской зоне оккупации, бандиты уничтожали неугодных политических деятелей. Разумеется, русские все отрицали. Ни Бено Блюма, ни его людей не опознали и не поймали, русские не потревожили их, хотя они много лет прожили в их зоне оккупации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17