Иван Иванович Зюзюкин
Из-за девчонки

Иван Иванович Зюзюкин
ИЗ-ЗА ДЕВЧОНКИ.
Школьный роман.

НЕРОВНАЯ ЛИНЕЙКА

Рано утром первого сентября Рублев глянул в окно: небо затянуло чем-то похожим на грязноватую марлю. Уже собрался идти в школу – и здрасте! – пошел мелкий, угнетающе беззвучный дождь. Пришлось срочно надевать нейлоновую куртку с капюшоном, которую ему прислали дорогие родители. Она ему не очень-то нравилась: траурно черная, с белыми иероглифами на спине. Ходи и думай, что там написано…
Но вот он вышел из дома (с ума сойти какого длинного, за длину прозванного «китайской стеной»), и на душе стало немного легче. Не одному ему топать по такой мокрети. Из всех шестнадцати подъездов валил учащийся народ. От бодреньких зародышей из первых классов до высоченных, чуть ниже Останкинской телебашни, десятиклассников… Вон и Севка Барсуков, дворовый его приятель, на что лентяй несусветный, и тот решил сегодня не опаздывать. Что значит первый день учебы!…
Салютнул Севке рукой.
– Как жизнь?! – издалека спросил тот.
– В полосочку, – уклончиво ответил Рублев и подался в свою сторону. Они с Севкой учатся в разных школах. Его, Рублева, родители устроили в специальную. Нижайший поклон им за это…
Около школы сиротливо мокли жиденькие березки – детища весенних воскресников. Под скатами крыши, распушившись и недовольно потряхивая головами, сидели голуби. А в самой школе уже происходило могучее коловращение классов. На всех этажах и лестничных переходах стоял невероятный гвалт. Говорили сразу все, и все при этом друг друга слушали. Что-то крича, бегали, сплачивали ряды учителя. Они широко открывали рты, но их, как в немом кино, не было слышно… Из-за непогоды линейку решено было проводить не во дворе, как обычно, а в самой школе. Пришлось ученические ряды вписывать в прямоугольник холла, фланги распределять на втором этаже.
– Восьмой «А» строится у раздевалки! – услышал Рублев. Стал нехотя пробиваться сквозь галдящую, смеющуюся толпу к своим. Весь его сурово-снисходительный вид как бы говорил: чему радуетесь? Сегодня попрыгаем, почешем языки, а уже завтра застонем от учебной перегрузки. Набавили часов по английскому, истории, литературе. Перспектива такая, что не разгуляешься…
Он не выспался и был не в духе. Лег поздно – в последний день каникул до одури крутил любимые диски и записи. А в четыре утра его разбудил телефон. По леденящему душу вою в трубке догадался, что разговор будет вестись через спутник. Пока операторы двух материков искали место, чтобы скрестить свои радиошпаги, он придавил телефон ухом и уснул.
– Сынуля! – вдруг позвал его отец. (Рублев обалдело отлепился от подушки. Отца нигде не было. Его голос, как жук в спичечной коробке, скребся в трубке). – Ты слышишь меня?!
– Аха! – заорал он спросонья.
– Как дела, сынуля?
– Порядок…
– Бабуля как?
– Нормально…
– Я и мама… она рядом со мной стоит… поздравляем тебя с новым учебным годом!
– С чем?! А, спасибо…
– Надеемся, ты и на этот раз не подкачаешь!
– Лана, – небрежно, сглатывая часть согласных, пообещал сынуля. И спросил: – Как вы там?
Как они живут, как чувствуют себя? Можно сказать: ничего. Жара спадает. Меньше стало москитов. Монтаж идет своим ходом. Недавно дирекция завода устроила для них поездку в джунгли. Ехали на слонах… Есть также новость, которая, наверное, не обрадует его: им продлили командировку. Но пусть он не горюет раньше времени. У них там в следующем году открывается девятый класс. Так что теперь надо лишь дотерпеть до весны…
– Что ты молчишь? – вдруг забеспокоился отец. – Ты меня слышишь?
– Аха!
– Я не понял, ты рад этому или нет?
– Чему этому?
– Ну что через девять, от силы десять месяцев мы заберем тебя к себе?
– Ну да…
– Раз так, то веди себя все это время по-умному… чтоб, понимаешь, на твоей характеристике не отразилось. Договорились?
– Лана…
Потом трубку взяла мать. Послушала сверхлаконичные ответы сына и через тысячи разделявших их миль со вздохом отметила:
– Все еще заикаешься…
– Это тебе п-показалось, мамуля, – успокоил он ее.
В это время телефонистка предупредила, что время разговора истекло. Мать попрощалась, и в трубке стало тихо как в гробу.
– Они звонили? – заглянула в его комнату проснувшаяся, со сна еще более, старая бабуля.
– Они, – неохотно подтвердил он и натянул на голову одеяло.
– Когда приезжают?
– Скоро. Через девять, от силы десять месяцев…
Больше она ни о чем не спросила. Лишь огорченно вздохнула и ушла к себе.
После звонка он, как ни старался, не мог уснуть. Не то чтобы расстроился. Просто чего-то стало не по себе. В принципе он уже привык жить без них. Уезжали-то они всего на один год. А прошло два с половиной. Ну и ладно. Если им продлили визу, значит, у них все о кей. Пусть работают, пусть помогают развивающейся стране… А ему и тут неплохо. Бабуля (они ее за день до своего отъезда привезли из деревни и поселили с ним) оказалась замечательной старушкой. Жить его, слава богу, не учит. В дневнике не копается. Да и что она в нем со своими тремя классами поймет? Где, с кем и до какого часа он пропадает – сама говорит: «Не мое дело». То есть рассуждает как передовой современный человек! А туда поедешь, отец с матерью с утра до вечера будут воспитывать: не сутулься, не читай во время еды, не смотри телевизор перед сном, не носи такую прическу, не… И начнется самая настоящая не-жизнь…
– Здорово, Колюня! – услышал Рублев за спиной знакомый, с чуть окающим, не московским выговором голос. Обернулся.
– К-коробок? – Глазам своим не поверил, как изменился Валерка Коробкин, его одноклассник и дружок. Загорел парнишка, вытянулся, усики появились и стал еще красивее, чем был. Готовый кадр для загса! – Ну ты и дал свечу! – Протянул руку и изобразил великое страдание, когда Валерий легко даванул ему кисть. – Поделись с другом, что ты такое летом ел?
– Ничего особенного, – простодушно улыбнулся Коробкин. Он и раньше многие Колюнины шуточки принимал за чистую монету.
– Я тебе летом раз пять звонил. Где ты был?
– Я?… Здравствуйте, Галина Романовна! – заодно поздоровался Валерий с англичанкой. – В своей родной Заверняевке был…
– Представь, и я с бабулей в деревню ездил! – обрадовался Колюня, что не один он скучно провел лето. – Но больше не поеду. Там, понимаешь, почти одни старухи остались…
– А я вот так доволен! – показал Валерий рукой выше головы. – Почти полторы сотни на сенокосе заработал…
– Ух ты! – Колюня завистливо оглядел Коробкина с ног до головы. – Значит, в этом году с молочком будем?
– Чего? – не понял его Валерий.
– Я говорю: новенькая в нашей школе появилась.
– Где?
– За тобой стоит… слева, с цветами!…
Новенькая одиноко стояла среди толпы с букетом сиреневых астр. Она была красивой девчонкой. Это Колюня сразу заметил. А на ее длинную, изящно изогнутую, шею он даже засмотрелся, разговаривая с дружком. Он видел такие шеи на старинных картинах, в кинофильмах на исторические темы, а в жизни еще не встречал. Кажется, их называют лебедиными. И глазищи у этой девчонки – люкс. Большие, темные, с симпатичной раскосинкой. В них, как в зеркале, все хорошо отражается в цвете. Вот поднесла она к лицу астры, и глаза ее стали темно-сиреневыми.
– Ничего богиня? – толкнул он в плечо Валерия.
Тот обернулся, бросил короткий, боязливый взгляд на новенькую и сказал:
– Так себе. Тонкая очень…
– Сам ты урод! – возмутился Колюня.
– А чего в ней? Одни глаза…
– А шея, идиот? А волосы?
– Как хочешь, она не в моем вкусе…
– Вот и видно, что с сенокоса вернулся!
– А при чем тут это?
– При том, что ни черта в женщинах не понимаешь!
– Ты у нас большой знаток!…
– Представь! – не хотел кончать спора Колюня. – Посмотри на нашу Светку, – кивнул он на проходившую невдалеке от них одноклассницу Зарецкую. – Идет гордая, неприступная. А на уме что? Мечтает, чтобы ее, красотку черноокую, – подмигнул он Валерию, – кое-кто полюбил…
– Глупости говоришь, – защитил одноклассницу Валерий. – Она совсем не такая…
– Скажешь! Нос вымоет, зубы почистит, золотые сережки нацепит и воображает, что богиня.
– А эта? Которая за мной стоит? – дернул головой Коробкин. – Богиня?
– Ты чего?! – сразу ощетинился Колюня. – Шуток не понимаешь?
– Твоих – не понимаю, – сказал Валерий и опять кого-то поприветствовал. – И, честно говорю, понимать не хочу. Уж больно они у тебя…
– Чего ты разорался?! – оскорбился Колюня, хотя, если быть справедливым, из них двоих орал один он. – Плевал я хоть на ту, хоть на эту. Они меня не интересуют…
– Плевал?! – Валерий понизил голос и посмотрел по сторонам. – Думаешь, я не знаю, кто в прошлом году в класс принес фотографию голой женщины? Скажи спасибо, что я на совете промолчал.
– Валера, – чмокнул его руку Колюня. – Ты спас мою честь!
– Считай, что квиты, – еле стерпел Валерий издевку. – Помнишь, попались у «Метрополя», а ты все взял на себя?
Колюня помнил. Это было в шестом классе. Около этой гостиницы они выменивали у иностранных туристов советские почтовые марки на фломастеры. Когда их привели в дружину, Колюня сразу вывел Коробкина из игры, сказав, что тот просто стоял рядом.
– А знаешь, почему я тогда все взял на себя? – Рублев злобно усмехнулся. – Чтобы ты рта не открывал. А то ведь как честный маменькин сынок мог все испортить. А я, если помнишь, насвистел им про то, про се, капнул слезкой на протокол, и нас отпустили…
– Знаешь что?! – Коробкин вдруг всей своей покрупневшей за лето фигурой угрожающе надвинулся на Колюню. – Еще раз назовешь меня маменькиным сынком – я тебе морду набью…
– Начинай! – подставил Колюня сначала левую щеку, потом правую. – Ну что же ты мешкаешь, паря?!
… В это же самое время в кабинете директора школы происходило объяснение. Выражаясь языком дипломатических протоколов, в нем принимали участие: директор Всеволод Николаевич, оба завуча и предместкома Ольга Михайловна, она же ботаника и зоология – с одной стороны, и Наталья Георгиевна, литература и русский язык – с другой.
– Поймите, это невозможно: оставить класс на целый год без руководства! – с расширенными глазами внушала ей Ольга Михайловна, женщина, несмотря на чрезвычайную полноту, очень энергичная и настойчивая. – Придется вам, Наталья Георгиевна, расстаться с вольной казацкой жизнью и взять этот класс…
– Не могу, – подчеркнуто любезно ответила ей учительница. – У меня ребенок…
– У Людмилы Сергеевны тоже ребенок, – строго напомнила ей завуч физмат-цикла. – Но она руководит, да еще каким классом! И в школе с ними работает, и в походы ходит. Чего вам рассказывать? Сами знаете…
– Людмиле Сергеевне легче: у нее есть муж, – еще любезнее ответила Наталья Георгиевна, женщина, сразу видно, сложного характера. – Кроме того, позвольте вас спросить, почему вопрос об этом вы ставите сегодня, первого сентября, а не весной, когда у меня была возможность поискать работу в другой школе?
– Интересная вы женщина! – изумилась завуч гуманитарного цикла. – Кто же знал, что Агнесса Петровна уйдет в декрет?
– Скажите лучше, – догадалась Ольга Михайловна, – что не хотите руководить!
– Если вам это доставит удовольствие – да, – не замедлила с ответом Наталья Георгиевна.
Всеволод Николаевич, седенький мужчина, с хитроватым прищуром глаз, сидел за своим столом и в перепалку женщин не вступал. Умудренный большим опытом руководства учительским, по большей части женским, коллективом, он заранее знал, чем все кончится, но не мешал сторонам высказать свои точки зрения и излить чувства.
– В чем-то я понимаю Наталью Георгиевну, – взял он в заключение слово. – Она хороший специалист, любит свой предмет и хочет сосредоточить на нем все свое внимание… – Директор скользнул взглядом по лицам заместительниц, чтобы угадать их настроение. – Предлагаю такое решение: этим классом руководить буду я…
На белых, отвердевших от волнения щеках учительницы литературы мгновенно выступил румянец благодарности.
– Но совсем отстраняться от воспитательной работы, Наталья Георгиевна, тоже нельзя, – продолжал он. – В ваших же профессиональных интересах, понимаете?…
Директор достал план общешкольных мероприятий, долго водил по нему пальцем, выискивая что-нибудь подходящее для этой самолюбивой, держащейся особняком от всех учительницы.
– Вот, – что-то нашел он наконец. – В начале третьей четверти у нас состоится смотр ученической самодеятельности. Ответственной за его подготовку и проведение будете вы. Идет?…
Наталья Георгиевна некоторое время сраженно молчала. Румянец у нее враз исчез. Смотр, – это значит полгода не знать покоя.
– Я согласна, – не поднимая глаз, хмуро ответила она. – Но давайте назовем это как-нибудь иначе! Смотр в прошлом году, в позапрошлом… это уже всем навязло. Фестиваль искусств – годится?
– Господи! – радостно колыхнулась Ольга Михайловна. Смотры были закреплены обычно за ней. – Не все ли равно, как это называть?
– Считаю вопрос решенным, – поглядел на часы Всеволод Николаевич и встал. До начала линейки оставалась одна минута.
… Рублев и Коробкин несколько увлеклись выяснением отношений. В решительный момент к ним подбежала легкая, как девчонка, учительница, их классная.
– Эй, друзья?! – поглядела она тому и другому в глаза. – Вы это что?
– По одному вопросу разошлись, Людмила Сергеевна, – с мрачной ухмылкой доложил ей Рублев.
– По какому? – встрепенулась она.
– По женскому.
– Рублев… – неодобрительно покачала она головой. – Я-то думала, за лето ты станешь серьезнее… А это что такое?! – вытащила она из его кармана и показала дорожные шахматы.
– Сейчас… – Рублев близоруко склонился и спросил: – Шахматы?
– Трепло несчастное, – не сдержала улыбки учительница. Вернула шахматы и предупредила: – Если увижу или услышу, что вы играете на уроках, мигом вас рассажу!
– Людмила Сергеевна! – потребовал справедливости Коробкин. – На ваших уроках мы никогда не играли!…
– А на литературе?… А на уроках Ольги Михайловны?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13