Тогда её только выкрасить да выбросить, новую делать. Вся работа насмарку… В станицу-то надолго?
— Не знаю ещё… — сказал Федор уклончиво, удивляясь во второй раз тому, что не может сказать прямо этому старику то, что запросто говорил куме Дуське и горбоносому Ашоту про станицу.
Грузовая машина пропылила к станции, Федор без сожаления проводил её глазами и встал. Ухналь тоже поднялся, трудно разгибая спину.
— Мне тоже пора, — сказал он, морщась от боли в костях. — Ещё надо пару вязанок нарезать, вечером подвода придёт. Так ты заходи! Свои вроде…
17
Федор взял чемодан и, проводив старика, пошёл медленно, как бы нехотя к станице. Шёл, помахивая кепкой, и сам ещё не знал — окончательно возвращается или до вечера только, переждать зной.
С откоса на станицу смотреть не стал, чтобы не бередить души, а на кладке остановился, понаблюдать за удилищем, торчавшим давеча из-за куста.
Удилище почему-то лежало на плаву, тихо покачивалось, а поплавка отсюда не видно было.
За кустиками шевельнулось.
— Дядя Фе-е-едя! — позвал слабый, плаксивый голос.
Знакомый голос, меньшого Федьки.
— Рыбу, что ли, поймал? — крикнул Федор.
— Не-е-е!…
Мальчонка захныкал громче.
Федор миновал кладку, обошёл по хрустящему галечнику раскидистый куст с молодой листвой и сразу разглядел, что леска с поплавком запуталась в том самом остропером кустике куги, над которым во сне он видел глазастых стрекоз.
— Зацепился? — спросил Федор участливо.
— Ага… — кивнул как-то нерешительно парнишка. Он сидел неловко, горбясь, схватившись обеими ручонками за босую ступню.
— Чего ты, Федя? — насторожился Федор.
— Вот… — Малец упёрся коленом в подбородок и, чуть вывернув в щиколотке ступню, положил на колено.
Разжал пальцы нерешительно. — Вот…
По белой, сильно промытой коже ступни медленно расплывались алые струйки крови. Рваная, глубокая рана полукружьем развалила маленькую пятку. Порез случился давно, края раны отмокли в воде и побелели.
— Как же ты так? — ахнул Федор, присаживаясь рядом на корточки. — Ракушкой?
Он выхватил из кармана носовой платок, но платок оказался грязный, прокуренный. Федор сорвал молодой лопушок, потом вспомнил, что в чемодане лежит тёткино вафельное полотенце.
— Мы сейчас… Ты не тушуйся, мы сейчас это… — бормотал Федор, не очень умело, но быстро справляясь с полотенцем, осторожно накладывая зелёный мокрый лопух на рану.
— Больно?
— Не-е-е… — соврал малец, не закрывая испуганного рта.
— Как же ты, брат… Отцепить, значит, хотел? И — на ракушку?
Мальчонка всхлипнул:
— Не-е… Тут какой-то дурак бутылку разбил… Вон!
Федька только недавно освоил эту трудную букву «р», и слово у него вышло с нажимом: дур-р-рак. Федор обнял колени и медленно осел на землю.
— Какой-то дур-рак… — оправдываясь, ещё протянул мальчуган и, не сдерживая при взрослом ни боли, ни обиды, заревел как следует.
Федор достал было папиросы, глянул на мятую пачку отрешённо и снова сунул в карман. Будто вспомнив что-то, заступил в воду и достал стеклянное донышко с оскаленными краями. Забил его каблуком в илистый берег, затромбовал галькой.
Мальчишка с любопытством смотрел на него, хныкал тише.
— Вон ещё! — указал он пальцем.
Осколков на берегу было много, крупных и мелких, всех не соберёшь. Но Федор подобрал ещё две-три стекляшки, только для того, чтобы не смотреть на мальчишку.
Мальчишку надо нести домой. Дело там не шуточное, как бы заражения не получилось… Мальчишку надо брать на руки, а куда чемодан?
Федька-маленький моргал мокрыми ресницами, ждал чего-то от взрослого человека… Ясно, с такой ногой идти он не мог, но дядя Федя — хороший, он и стекляшки прибрал, теперь о них уж никто не порежется.
Федор смотрел на чемодан, распахнувший свою пустоту до самого дна. Этакое бессмысленное хайло, влекущее человека в дорогу.
Совсем пустой чемодан… А рядом сидит мальчишка. Федька-маленький.
Бутылку здесь разбил о камни один дурак на прошлой неделе…
И куда же он теперь движется, тот человек?
Федор вдруг схватил чемодан обеими руками и, не закрывая, запустил над водой. Фанерный короб перевернулся неловко и плюхнулся на самой середине. Поплыл по кругу медленно, чуть покачиваясь.
Плыви, сволочь!
Федор склонился к малому.
— Хватайся за шею, сынок.
Как-то так вырвалось нечаянно и само по себе: сынок. Федор этого вроде бы и сам не заметил. Подхватил под коленки, глянул ещё на удочку (надо бы отцепить, да не время) и понёс мальца по крутому скату к тропе.
— А ты, брат, ничего, храбрый, — бормотнул он.
Зрело смутное, очень важное решение в голове, в сердце Федора. Оно пугало своей неожиданной силой и бесповоротностью, тем, что после Федору уже не будет возврата.
Сказать или не сказать?
Руки мальчишечьи крепко обвивались на шее, и Федор расслышал даже, как бьётся под рубашонкой маленькое, птичье сердце пострадавшего человека.
Как ему это скажешь?
А просто. Вот так, чуть отклонить голову, заглянуть в глаза и сказать как можно спокойнее: «А знаешь, Федюшка…»
— Сейчас перевяжут нас в больнице, и домой пойдём, — сказал Федор, стискивая локтем худенькие колени.
— Пойдём домой… — кивнул тот согласно. — А мамка не заругает?
— Нет. Мы хорошо будем жить с тобой, верно? — изо всех сил сдерживая в себе немой крик, сказал Федор. Мальчишка жадно и доверчиво вздохнул:
— Ты… у нас будешь жить?
— Ага.
И тут уж вовсе неожиданно сорвалось, как жалоба, будто с вышки — в воду:
— Мне больше негде… Я — твой отец, Федя.
Все застонало, завыло в душе Федора. А мальчишеские руки расслабли, Федька даже отклонился чуть-чуть, пытаясь со стороны глянуть на этого взрослого, очень уж странного человека. Сопнул недоверчиво:
— Тебя же… на войне убили?
— Никто меня не убивал, Федя, просто далеко я ездил, — скороговоркой оправдался взрослый человек. И почувствовал, что ничего этой скороговоркой не объяснил, а только удивил меньшого.
— Они меня только в плен взяли, и я без вести пропал, понимаешь? — добавил Федор. — Дело житейское.
Не с одним такое…
Младший Федька не спешил прижиматься, смотрел со стороны, и брови его смешно сдвинулись к переносице.
— А чего же ты… сразу не сказался?
Федор усмехнулся вымученно:
— А не знал, примете ль?
Переводя дух, с усилием добавил:
— Да и тебя тогда ещё не было, когда я в плен попал. Не думал я, что ты есть.
Ручонки сошлись на шее Федора доверчивее.
— Вот здорово! — засмеялся малец. — Ты не думал, а я есть!
— А ты есть… — кивнул Федор.
Он ускорял и ускорял шаги к станице. Не было теперь у него ни прошлого, которое он перечеркнул сегодня с маху, возможно, раз и навсегда, не было и будущего, потому что надоело без конца думать и говорить о нём. Оставалось только настоящее — самое близкое настоящее под большим вопросом.
С маленьким-то легко договориться, а вот как со взрослыми? Как с Нюшкой? Что он ей скажет? Не дрогнет ли сам ещё раз перед её усталыми глазами?
Нечаянно коснувшись бокового кармана, Федор вспомнил про пирожки. Достал один, сунул Федьке. Но тот даже не подумал расцеплять рук и закрутил головой. Не хочу, мол.
— Бери, бери, это бабушка испекла нам с тобой… Ешь!
— Не хочу! — крутил головой Федька. Ему тоже не до пирожков было.
— Ешь, а то космонавтом не будешь! — прикрикнул Федор сердито, не сбавляя шага, крепче прижимая к себе сына. И парнишка, пораздумав и вытерев слезы, взял из его рук этот первый убогий гостинец…
1966 г.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16