- Немного мне осталось и жить, а этого джанамаза, если аккуратно пользоваться, на три жизни хватит. Дай бог Шамилю здоровья. И чтобы никогда у Него горя не было! Уважил меня, старуху.
Трижды исцеловав джанамаз, она приложила его к глазам и, бормоча молитвы, ушла к себе.
Набожность хозяйки удивляла Бахмана. Но что поделать, в старости люди чаще обращаются к богу, особенно женщины. Гюляндам-нене, бывало, чуть что призывала на помощь аллаха. Когда Бахман, бывало, шел на экзамен по предмету, который не очень твердо знал, бабушка заставляла его пройти под Кораном. Он хромал по английскому и, кажется, в шестом классе начисто срезался. Но молодой педагог пожалел его и выставил ему тройку. Однако бабушка и слышать не хотела о доброте учителя и утверждала, что тройка появилась по милости Корана, да будет она его жертвой!
Почему Гюляндам-хала поцеловала джанамаз? Разве аллах изготовил его на небесах и отправил на землю для своих набожных слуг? Его произвели на ткацкой фабрике в Сирии или какой-нибудь другой стране, и наверняка там кроме джанамазов выпускали и другую продукцию: например, джемпера, жакеты. Для тех, кто их ткал, не было особой разницы между ними и джанамазом. Разве все это не из одного сырья? Почему тогда одна вещь считается обычной, а другая священной?
Старуха, конечно, не ответит на этот вопрос.
Гюляндам-хала вошла в комнату с паспортом в руке:
- Ну, поздравляю тебя, ай Бахман! Избавились мы от обивания жэковских порогов, вписали тебя наконец в домовую книгу.- Она вручила паспорт Бахману.Проверь, все ли там правильно записано? Там такие плуты... Не верится, что вдруг стали такими сознательными. И не знаю уж, что за чудо сотворилось: сами прописали и сами паспорт человеку принесли.
Бахман полистал паспорт.
- Да, Гюляндам-нене, тут все правильно.
- Да я особо и не сомневаюсь... После того как за дело взялся этот парень, участковый, им уж деваться некуда... А то ни в жизнь управдом не прислал бы паспорт на дом. Говорят, новая метла хорошо метет. Этот начальник очень хорошо начал, не сглазить бы, ж пусть до конца так идет, честно. Может быть, он приберет к рукам этих бездельников в тупике. Пожалуй, и Алигулу не вывернется из рук участкового. На этот раз не отвертится, будет наказан. Посадили бы мерзавца на год-два, хоть Гани-киши пожил бы еще какое-то время тихо-спокойно.
VIII
Как обычно, Гюляндам-нене разбудила его вовремя, и Бахман ей отозвался. Она успокоилась, решила, что он встал, взяла корзинку и пошла на базар, а Бахман, как на грех, снова заснул, а когда проснулся, увидел, что до начала первой лекции не более получаса. Вскочил, оделся, умылся. Побриться и выпить чаю времени уже не было, побежал в институт голодный.
Запирая дверь веранды, он увидел Шамиля - тот, в одной сорочке, перед дверью своей квартиры делал утреннею гимнастику. Едва успев сказать ему "доброе утро", Бахман вышел со двора, озабоченно поглаживая колючий подбородок; волосы у него были такие жесткие, что казалось - он не щеку и не подбородок гладит, а ежа. Ну ничего, один раз можно появиться и небритым. Главное - поймать такси. Но на улице в этот час, как назло, не то что такси даже частных машин не было видно, словно их кто-то вымел или от кого-то они попрятались; напрасно Бахман переходил с одной стороны на другую - нигде никого! Это всегда так бывает, когда очень спешишь. Секундная стрелка часов, отрубая мгновения и чуть подрагивая на каждом делении, мчалась вперед. У Бахмана оставалось ровно четыре минуты.
Добежав до угла, он увидел на противоположном тротуаре Гани-киши. Стоит и, судя по всему, ждет его, Бахмана. На ходу поздоровавшись со стариком, Бахман направился к автобусной остановке, но Гани-киши махнул рукой, прося остановиться. Скрепя сердце Бахман направился к старику. "Чего ему еще? Разве не видит, что спешу, опаздываю? Дурак я, надо было сделать вид, что не заметил его... Ну, теперь уж хана, от него просто так не вырвешься..."
Гани-киши шел ему навстречу. Бахман махнул ему рукой - стой, мол! - и перебежал на ту сторону улицы: неудобно, чтобы старший шел к младшему, а молодой дожидался, пока тот подойдет, неприлично.
Довольный, что Бахман сам подошел к нему, старик встретил его на самом краю тротуара, взял за руку и потянул в тень под раскидистым вязом. Так и есть, разговор обещает быть долгим, да ведь еще и начнет Гани-киши издалека, не сразу!
- Я тебя, сынок, давно тут поджидаю. Важный разговор у меня к тебе.
"Если важный,- подумал Бахман,- то зачем стоишь па улице? Мог бы вчера вечером или сегодня утром позвать к себе и сказать чего хочешь. Важный разговор! Какой может быть важный разговор?! О чем? Общее у нас только то, что твой сынок ударил меня... Аксакал, а забываешь, что о важных делах не говорят второпях. Интересно, черт возьми, сколько мне придется отстоять тут, пока ты выскажешься? Занятия-то уже начались. Что я скажу старосте и декану?"
После недавнего переполоха Бахман впервые стоял с Гани-киши лицом к лицу. Хотя старик дружески улыбался, его загоревшее под жарким солнцем, красное как медь лицо выражало печаль, в глазах метался затаенный страх. Наконец Гани-киши погасил свою неискреннюю, вымученную улыбку и снова сказал:
- У меня к тебе важный разговор, сынок.
Нельзя было отказать, не выслушать старика, но время, время! За какой-нибудь месяц учебы он уже потерял четыре дня и сейчас опаздывал, пропуская важную лекцию. Эти четыре дня ему простили, хотя декан факультета, глядя то на шрам над бровью, то в справку врача, не раз хмыкнул, давая понять, что нисколечко не верит этой справке... Этого опоздания он не простит.
- Пойдем, сынок, в чайхану. Она тут, за углом. Посидим, я скажу тебе кое-что.- Гани-киши снова взял Бахмана за локоть.
Однако Бахман, сделав несколько шагов, остановился.
- Извините меня, Гани-баба, я опаздываю на занятия. Не знаю, поймете ли вы меня, но, поверьте, сейчас у меня нет ни минуты времени - ни выслушать вас толком не смогу, ни тем более посидеть в чайхане... Лекции у меня.
- Да?! Значит, должен быть на занятиях... Надо же... А мне это и в голову не пришло. Что же делать?
- Сегодня после занятий я приду прямо к вам, и мы поговорим. Согласны?
- Я бы рад, сынок, чтобы ты зашел ко мне, но это такой разговор, о котором должны знать только ты и я. Если ты зайдешь ко мне, Гюляндам-арвард будет думать, зачем зашел, спросит, зачем я тебя звал. Ну, и другие. Давай лучше посидим где-нибудь в другом месте.
- Мне все равно, Гани-баба, куда скажете - туда и приду. Сегодня у нас восемь часов занятий, я буду дома примерно в половине пятого.
- Тогда мы с тобой так договоримся: в половине пятого я буду в чайхане на углу. Заходи прямо туда, буду ждать.
- Хорошо, приду.
- Приходи обязательно, не забудь!
- Я приду, Гани-баба. Обязательно приду.
...Простившись с Гани-киши, он взглянул на часы. Минут десять как идет лекция. Нет никакого смысла ловить такси. Теперь можно идти хоть пешком, так, чтобы подгадать к перерыву, а там, смешавшись со студентами, пройти в аудиторию и, не привлекая внимания, как ни в чем не бывало занять свое место.
Интересно все-таки, какое такое важное дело у Гани-киши? Чем он мог помочь старику? Самое большее - написать что-то. Может быть, старик попросит написать заявление или жалобу и куда-то отправить - так, чтобы никто ничего не знал. У каждого свои горести и заботы, в которые не хочется посвящать других. У Гани-киши - свои. Скорее всего именно жалобу попросит написать на сынка. Видимо, фактов, отраженных в акте, недостаточно, чтобы на Алигулу завели дело; требуется, наверное, добавить заявление отца. Гани-киши не хочет, чтобы Гюляндам-нене и другие соседи знали, что он жалуется на сына,- ведь если пятеро услышат об этом и одобрят такой поступок, то шестой обязательно скривится и осудит: посмотрите, дескать, на этого отца, который хочет засадить в тюрьму родного сына! Помочь - так его нету, а погубить несчастного он готов... Тем более что не все знают о "художествах" Алигулу. Бахман о них знал, но, по правде говоря, ему не улыбалось писать заявление в суд или в милицию,- каким бы прохвостом сын ни был, не отец должен его наказывать. Есть закон, есть люди, которые его исполняют. Вот капитан Тахмазов - должностное лицо, он составил акт и будет привлекать Алигулу к ответственности. Это естественно, это законно. Нужны дополнительные показания? Соберет у очевидцев. Надо спросить родителей? Спросит. Но совсем иное дело, когда обиженные отец и мать, рассердившись на дочь или сына, пишут в административные органы. Бывает, что сегодня они готовы на все, а завтра гнев остывает, они раскаиваются и забирают заявление назад. И смех и грех! Как говорится, на ишака сесть стыдно, а слезть с ишака еще стыднее...
Если Гани-киши попросит его написать такое заявление на Алигулу, решил Бахман, он посоветует старику сначала подумать, нужно ли это делать.
Подкатил автобус. Когда Бахман подошел к остановке, транспорта ожидали три-четыре человека. А теперь на остановке кипела толпа, и Бахман оказался в самой ее гуще. Людской поток закрутил его, потащил с собой, подтолкнул к подножке и, не дав опомниться, внес в автобус.
IX
Попрощавшись с Гюляндам-нене, Бахман еще раз поблагодарил ее за то, что она полтора месяца заботилась о нем, предоставив лучшее место в своем доме и опекая как мать, и спустился во двор. Против обыкновения, безлюдно было во дворе. Бахман как раз и хотел этого - то есть он желал, чтобы его уход никому не бросался в глаза. Ведь каждый спросил бы, отчего да почему он уходит от тетушки Гюляндам, пришлось бы что-то говорить, то есть лгать, причем всем одинаково. У него не было ни желания, нн времени на долгие разговоры. Да, хорошо, что дул сильный норд и соседи разошлись по домам, закрыв окна-двери. Одна Гюляндам-нене проводила Бахмана до ворот.
- Да пойдут твои дела хорошо, сынок. Мне будет скучно, я так привыкла к тебе. Не забывай нас, заходи иногда... Если потребуется что зашить, починить, погладить - не стесняйся, приходи, я сделаю.
- Спасибо, Гюляндам-нене, спасибо за все. Никогда этого не забуду,- сказал Бахман. А на самом деле он знал, что постарается все забыть и что уходит от Гюляндам-нене навсегда.
Он еще раз кивнул огорченной старухе, подхватил вещи и зашагал по тупику. У выхода из тупика, несмотря на ветер и пыль, толпились парни во главе с Импортным Наджафом. Бахману не хотелось встречаться с ними, но обойти их нельзя, другой дороги нет. Надо пройти мимо этих бездельников.
Собравшиеся на углу парни громко разговаривали, то и дело слышался смех. И вдруг все смолкли, все взгляды устремились на Бахмана, который шел, неся в одной руке старый обшарпанный отцовский чемодан, а в другой - свернутую в рулон постель. Шел и думал, что с такими вещами в автобус не влезешь. Надо ловить такси.
Если бы это зависело только от него, Бахман не ушел бы из этого двора - он привык к его обитателям. Они были неплохие люди. И даже вот эти ребята тоже, в сущности, неплохие, если не считать одного обормота, болтающего все, что взбредет на ум. Да, есть, конечно, и не ахти какие людишки. Но где нет плохих людей? К тому же если плохих не будет, то и хороших оценить некому...
Бахман шел, ни на кого не глядя. Когда он поравнялся с ребятами, Импортный Наджаф сказал:
- Что, сосед, тебе тут не понравилось, собрал манатки и уходишь?
- Наоборот, мне тут нравится,- ответил Бахман на ходу,- но в общежитии освободилось одно место, а оттуда ближе к институту.
- Ну, раз так, счастливого тебе пути!
И другие парни сказали Бахману добрые напутственные слова. И лишь того парня, который несколько дней назад, увидев его вместе с Афет, назвал чушкой, который, дескать, позже всех пришел, да раньше всех разобрался и заграбастал хорошую девушку,-парня, голос которого он слышал, а лица не видел, сегодня среди приятелей не было.
Бахман уходил из дома в кривом тупике, но половина его души оставалась тут, с Афет. Если он даже всех забудет, то ее забыть никогда не сможет. И поэтому ему лучше было с самого начала поселиться в общежитии. Он никогда не увидел бы Афет и теперь не мучился бы.
Бахман уходил, потому что не мог не уйти. Как он стал бы смотреть в глаза соседям, и особенно - Гюляндам-нене? "Что же это ты наделал?" - спросила бы она, и он не знал бы, что ответить...
Несколько дней тому назад, как договорился с Гани-киши, Бахман, не задерживаясь, прямо из института зашел в чайхану. Гани-киши, сидя за столиком, нетерпеливо посматривал на дверь. Посетителей было полно, и только в дальнем углу Бахман высмотрел одно свободное место. Но туда никто и не стремился сесть - неуютно и душно в том углу. Между тем, завидев парня, Гани-киши поспешно встал. Видно, он сожалел, что не смог сберечь для Бахмана свободное место. Чай он заказал, а вот сесть негде.
Огорченный, он вынул из кармана смятую рублевку, положил ее рядом с заварным чайником и глазами показал официанту, что заплатил и уходит.
Они вышли на улицу.
- Ты никуда не торопишься?
- Нет, Гани-баба.
- Тогда пойдем сядем хоть вон там, в садике. Чайхана - место подходящее, но что делать, если там некуда сесть?
Они направились в скверик, разбитый на месте снесенных ветхих домишек. Гани-киши был довольно высок, плечист, и Бахман был под стать ему - издали можно было подумать, что это сын с отцом или дедушка с внуком идут.
Убежденный, что Гани-киши хочет написать обстоятельное заявление в милицию и в то же время сохранить в тайне содержание заявления и потому так секретничает и заискивает, Бахман сначала решил отговорить старика от этой затеи, потом изменил свое мнение и решил, что отговаривать не станет,- старик немало пожил на этом свете, и ему лучше знать, как поступить, еще недоставало ему, Бахману, вмешиваться в чужие дела, пусть сами в них разбираются: чужая душа - потемки, никто не знает друг друга лучше, чем Гани-киши и его сынок.
Прошли в скверик, сели на пустую скамейку, и Гани-киши дважды кашлянул, как будто готовился произнести речь. Бахман с беспокойством ждал, удивляясь, почему старик тянет со своей просьбой.
- Сынок, я вот о чем хочу тебя просить... Надеюсь, ты мне не откажешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12