Ни шерпы, ни «сагибы», ни даже деньги и подарки не могут внести существенных изменений в этот порядок. Но нам и шерпам иногда нравится, правда, почти всегда безрезультатно, подгонять носильщиков, чтобы хоть немного поддержать пошатнувшийся авторитет.
Мне кажется, что нам не следует слишком много думать о Чо-Ойю. Она пока за далекими горами и высокими облаками – далекая и невидимая цель, почти таинственный дух. Через три недели мы дойдем до ее подножья; возможно, что свирепый муссон уничтожил тропы и снес переправы через бурные горные реки; возможно, что носильщики заболеют или откажутся от продолжения марша…
Было очень заманчиво сидеть каждый вечер над фотографиями Чо-Ойю и описанием Шиптона, которые я и так знаю почти наизусть, и составлять различные варианты плана штурма вершины.
– По этому склону она не может быть сложной.
– Здесь мы должны установить лагерь.
– Это будет лагерь III.
– Отсюда вернулись англичане.
– Нам нужно держаться правее.
– Левее.
Целыми днями мы можем так говорить, но это бессмысленно и нервирует нас. Мы не имеем других материалов, кроме нескольких слов Шиптона и фотографий. На фотографиях многодневные трудности ледопада имеют высоту всего три миллиметра! Мы можем спланировать не более двух-трех маршрутов и среди них найти правильный. Но мы не хотим быть математиками, пришедшими с готовыми точными вычислениями, мы хотим познакомиться с вершиной и посмотреть, по каким гребням и склонам мы можем с ней сойтись в полной гармонии.
В понятие гармонии входит все, к чему мы стремимся. Это очень много.
Как можно, имея заранее составленный, точно установленный план разговора, встречаться с незнакомым, высокопоставленным человеком, от которого ждешь важного решения? Нужно выждать, проявить гибкость и в случае необходимости оперативно принять другое решение.
Конечно, эти рассуждения не могут быть признанной основой для восхождения на восьмитысячник, тем не менее я сказал: «Сепп, теперь мы больше не будем говорить о вершине. Да? Когда будем стоять у ее подножья, тогда посмотрим».
Мы забываем нашу цель и наслаждаемся мирным течением дней.
Останавливаться на всех подробностях перехода в Намче-Базар слишком скучно. Мы шли по дорогам, которые прошли до нас другие экспедиции, прежде всего экспедиция на Эверест. Они лишили эти дороги интереса первого посещения, которое я испытывал год тому назад в Западном Непале, и влияли на цены. Сейчас на одну рупию можно купить только четыре яйца вместо десятка, и население рассматривает нас с той смелостью желания и высокомерия, с какой мы смотрим на странствующий цирк, остановившийся в родном городе.
Незабываемые храмы столицы с великолепными деревянными скульптурами и золотыми крышами уступали свое место скромным сельским строениям. По утрам высокие облака соревновались с далекими снежными вершинами, видными иногда только пару минут, и мы забывали произведения искусства, созданные руками человека. Позже облака сгущались, спускался туман, и нас окружали будни действительности, а не видение далеких снов.
Среди наших носильщиков находился один бородатый старик, год назад сопровождавший меня в течение двух недель до Манангбота. Когда мы снова встретились, по его морщинистому лицу на мгновение скользнула улыбка признания, но вот он уже снова смотрел вокруг себя скучающим взором и оценивал груз, который раскладывали перед ним шерпы. Я хотел подойти к нему и сказать пару слов о прошлогоднем переходе, но его неприветливая поза остановила меня и вынудила тоже смотреть на ноши. Эта встреча с человеком, с которым меня связало короткое насыщенное переживаниями время, взволновала меня. У меня создалось впечатление, что он не отважился вдаваться в личные воспоминания перед посторонними.
Возможно, это неправильно, и старику просто казалось вместе проведенное время менее важным, чем опасность получить тяжелую или жесткую ребристую ношу.
Мы планировали, что нашими драгоценными и тяжелыми консервами начнем пользоваться только выше снежной линии, а пока питались местными продуктами. Из гостиницы в Катманду мы прихватили дюжину буханок хлеба, которые сначала зачерствели, а потом заплесневели и этими качествами они значительно облегчили нам переход на принятые в этой стране плоские хлебцы, так называемые чапатти. Утром мы чаще всего пили кофе фирмы «Нестле» и открывали по одной банке масла и джема. Мы не могли подтвердить, что строго воздерживались от походных продуктов, но все же большинство консервов мы доставили в базовый лагерь.
Мы жили хорошо и в довольстве, имели кур, яйца, рис, картошку и лук. Анг Ньима оказался хорошим поваром.
Пазанг купил барана, которого мы должны были довести с собой до Намче-Базара, где бараны, по его словам, очень редки и дороги.
Удивительно и грустно, как Сола-Кхумбу, родина шерпов, куда мы должны были прийти через две недели, отличается от того Сола-Кхумбу, который в прошлом году расхваливал нам Пазанг.
Тогда, по его словам, в Сола-Кхумбу было столько баранов, что шерпы радовались, если могли их продать за несколько серебряных монет. Молока и масла в каждом доме стояло сколько угодно. Изобилие картофеля стало настоящим народным бедствием, и все были благодарны тому гостю, который помогал его истреблять. Во время путешествия по Западному Непалу меня нередко злили слова Пазанга о бедности этой части страны. Чтобы купить козу, надо было долго упрашивать продать ее и торговаться; молоко и яйца были дорогими редкостями, и иногда нам приходилось голодать по-настоящему. Часто я с раздражением думал о несправедливости судьбы, направившей меня в эту страну засухи, в то время как в нескольких сотнях километров восточнее есть районы с изобилием продуктов.
Приобретенный Пазангом баран – самый дорогой, когда-либо купленный в Гималаях, – заставил меня относиться с недоверием к рассказам Пазанга о сказочном богатстве Сола-Кхумбу. Баран был худой, год назад мы съели бы его в два приема, а теперь на пути к Сола-Кхумбу мы должны были гнать его с собой в течение двух недель? Я не вправе был высказывать свое неудовольствие, ибо Пазанг не только великий альпинист, но и большой патриот. И это простительно, так как другие патриоты были причиной более значительных бед, чем кулинарные разочарования.
Несколько дней баран был в центре нашего внимания. Мы гладили его и собирали самые вкусные травы, которые, как нам казалось, должны ему нравиться. Шерпы рвались вести его на веревке, а при опасных переправах клали себе на спину, как усталую, подверженную головокружениям бабушку. Иногда мы ему даже завидовали.
Однажды баран поставил Гельмута в неловкое положение. Мы расположились лагерем на широком поле, и каждый из нас имел отдельную палатку. Палатка Гельмута на всякий случай была поставлена в некотором отдалении, так как он имел привычку вести во сне весьма оживленные и громкие беседы. Изолировав палатку Гельмута, мы могли провести спокойную ночь. Барана привязали к колу. Ночью вдруг все заволновались. Шерпы, которые, как правило, хорошо спят, панически забегали и закричали. Я вылез из палатки, Сепп тоже. Замешательство было большое. Оказывается баран исчез. В поисках животного принимали участие все. Только Гельмута нигде не было видно.
Шерпы, надеясь, что он еще не находится в чужом хлеву, разбежались в поисках барана по всем направлениям, по полю и дороге. Я прошел мимо палатки Гельмута. Он вышел из нее и выглядел весьма смущенным и виноватым. Когда он из моих слов узнал, что баран исчез и что тревога связана с этим происшествием, он успокоился и его лицо засияло от счастья. Он думал, что причиной волнения послужили его дебаты во сне.
В конце концов баран был найден: он просто совершал вечернюю прогулку. Несмотря на все заботы, баран все же не дошел до Намче-Базара. Он, видимо, имел меньше сил и иммунитета, чем мы, чужестранцы, и заболел дизентерией. В один из дождливых дней, когда носильщики не хотели идти дальше, его зарезали, и он вытеснил в этот день кур из нашего меню.
Тропа, по которой мы шли, вела на восток с горы на гору. Подъемы в большинстве случаев были такие крутые, что пот, как в жаркой бане, лился ручьями. Влажность воздуха часто достигала максимума насыщения. Мы переходили долины многих текущих на юг рек. Только в долине реки Дуд-Коси, так называемой молочной реки, мы пошли на север, к Гималайскому хребту.
Мы избегали ночевок в палатках, которые отсыревали и тяжелели после дождливой ночи.
Ночевки в домах проходили очень «фамильярно»: мы лежали в углу комнаты, рядом с нами, как сельди в бочке, лежали шерпы, потом хозяин дома и члены его семьи. Это – шумные ночи, заполненные длительными беседами, молитвами, храпом.
Я предпочитал спать в храмах или перед домашним алтарем. Почти каждый более или менее состоятельный шерп имеет в своем доме обособленное помещение, со стен которого серьезно и глубокомысленно смотрят боги, вылепленные из глины или отлитые из бронзы. Время от времени здесь жгут палочки ладана и читают молитвы, но чаще всего боги остаются в одиночестве. При их своеобразном мышлении им не кажется странным, что у их ног стоят бочки с чангом и мешки с зерном и хлебом. Здесь, под богами, встречаются потребности души и желудка и не мешают друг другу.
Боги никогда не отодвигаются и не уступают места нашим спальным мешкам, – отодвигаются бочки с чангом и мешки с зерном.
Как я уже говорил, было бы слишком скучно рассказывать о всех подробностях подхода к вершине. Когда я листаю свой дневник и вижу скудные записи, мне становится стыдно. Однако они были бы еще скуднее, если бы не пример Гельмута, который даже во время самого короткого привала вытаскивал дневник и писал. Я с завистью наблюдал за ним. Действительно, он видел и переживал столько нового и незнакомого, что, не задумываясь ни на минуту, мог писать беспрерывно. Я подозреваю, что на легких местах нашего маршрута он даже писал на ходу, но доказать этого не могу.
Во всяком случае от него мне передавалось усердие, и я писал больше, чем всегда. Так я иногда на ходу записывал маленькие эпизоды, например: «Мы живем среди опасностей». Эта запись не имеет отношения к геройскому поведению, а связана с нашим питанием и рассказами врача швейцарской экспедиции.
В один прекрасный день Гельмут, питавший особое расположение к науке, вытащил из своих бумаг записки врача, сопровождающего швейцарскую экспедицию на Эверест.
В этих записках приводились гигиенические правила, соблюдение которых совершенно необходимо для успеха гималайских экспедиций.
Я смущенно констатировал, что до сих пор мы делали все как раз противоположное тому, что он рекомендовал: мы часто пили некипяченую воду, ели плоские хлебцы непальцев, так называемые «чапатти», и даже овощи, похожие на огурцы.
Если шел дождь или мы не могли найти удобного места для палаток, то ночевали на полу в помещении дома почти без окон, вместе с шерпами и многочисленной семьей хозяина.
Мы взяли с собой большое количество полудрина, но принимать это профилактическое средство против малярии забыли.
Я был уверен, что такой образ жизни мне не повредит, но и был приятно удивлен, как хорошо переносили азиатскую пищу Гельмут и Сепп, познакомившиеся с ней только теперь.
Если они иногда смотрели вопросительно на мешки с консервами, то их взгляд скорее критиковал наше меню, чем выражал голод.
Наш образ жизни не повредил здоровью, никто из нас ни разу серьезно не болел, а с точки зрения человеческих отношений и гуманности он был полезен.
Так как наша группа была очень маленькой, то мы сильнее, чем большие экспедиции, зависели от дружбы и благосклонности местных жителей. Тот гостеприимный непалец, от которого мы принимали очищенную картошку из немытых рук, относился к нам сердечнее, чем тот, который видел чужих «сагибов» только среди их палаток.
Я убежден, что эта сердечность и искренность стоит того, чтобы иногда допускать небольшую неосторожность в отношении бактерий и небольших недугов желудка.
Глава IV
ТОСКА ПО ПАДАЮЩИМ ЗВЕЗДАМ
В местечке Тхозе мы неожиданно попали под вечерний дождь и, не сделав даже попытки установить палатки, сразу же бросились искать пристанище. После обычных, долгих и многословных переговоров, которые вел Пазанг, нам указали на помещение в первом этаже крестьянского дома. Когда мы уложили в помещение свои вещи, хозяева, по принятому обычаю, стали подметать пол, и мы вместе с рюкзаками исчезли в облаках пыли. Наша хозяйка, старая немногословная женщина, не особенно церемонилась с нами. У нее были две прелестные дочки, они, видимо возбужденные присутствием стольких самоуверенных шерпов, постоянно смеялись и часто расчесывали свои волосы.
Тхозе было последним крупным населенным пунктом на нашем маршруте. Здесь мы могли купить такие ценности, как спички, папиросы, сахар или карманные фонари. Мы были достаточно хорошо оснащены и в больших покупках не нуждались, хотя и знали, что через несколько недель Тхозе покажется нам большим городом. Тхозе деревня кузнецов. Наличие угля и руды в непосредственной близости от нее создали здесь металлургическую индустрию – примитивную и еще немного овеянную красотой средневекового ремесла, но уже отмеченную грязными горами шлака и звуками молотов. Для жителей долин, расположенных еще выше, спускающихся на юг, индустрия Тхозе может казаться последним достижением современности. Здесь изготовляются серпы, которыми они убирают урожай, и мечеобразные ножи, которыми рубят вязкую древесину Гималаев.
Наша квартира в Тхозе оказалась с большим недостатком, несмотря на молчаливость старой дамы и жизнерадостность постоянно смеющихся дочерей. Анг Ньима оборудовал в полуподвале дома свою кухню. Тяжелый, насыщенный влагой воздух не давал дыму подниматься вверх, и он, как вата, окутал весь дом. В помещении нас начал душить кашель, и мы предпочли гулять под дождем. Вскоре наступило время ужина, и мы волей-неволей примирились с дымом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28