Я не знал, должен ли я испытывать разочарование или чувствовать благодарность? Я был очень рад, что они вернулись, но каждый лишний день ожидания уменьшал запасы продовольствия и отодвигал покорение вершины все дальше, если, конечно, Пазанг не придет в последнюю минуту…
Но в данный момент, когда мы слышали, как ветер гонит снег по гребню, мы были счастливы, что находимся все вместе.
Ночью напряженность ослабла.
На следующий день мы не смогли выйти из пещеры даже на короткое время. Если иной раз нам и приходилось, в силу необходимости, выходить из пещеры, то для этого требовались сила воли и смелость, а возвращались мы совсем замерзшими.
Когда на животе, головой вперед, мы втискивались в пещеру, то создавалось впечатление, что она – единственная твердая точка в сером мире безоблачного неба, простирающегося далеко под нами, над холмами Тибета. Казалось, что в этом беспощадном мире снежные склоны ползут, ибо ветер гонит перед собой кристаллы снега. Ветер – здесь господствующий элемент, это уже не только воздух в движении, но страшная угрожающая сила.
Гельмут делал мне каждый день по одному уколу, усиливающему кровообращение. Я знал, что от этого зависит, останусь ли я с пальцами, чего, конечно, я очень хотел, тем не менее мне иногда было трудно подчиниться этим процедурам.
В связи с тем, что я не мог снять штормовку и свитер через опухшие руки и освободить предплечье, Гельмут делал мне уколы в бедро. Но снять брюки тоже не очень просто, а главное, очень холодно. Гельмут сначала должен был подогреть ампулы, а затем заполнить их содержимым шприц. К этому моменту я должен быть уже готов, иначе замерзнет шприц. Иногда я бы с удовольствием отказался от укола (и от пальцев), но с Гельмутом шутить было нельзя. С самоотверженностью, достойной более благодарного, чем я, больного, он лечил меня с пунктуальностью профессора.
В снежной пещере для нас обоих было значительно лучше: теплее и нет ветра. Я будто находился в больничной палате, а Гельмут, наверное, чувствовал себя настоящим врачом. Он имел на это все основания, так как только благодаря его настойчивости и заботливости мои руки остались почти целыми.
Опять долгий день ожидания. Как любое время, незаполненное делом, оно теряет меру: является одновременно и коротким мгновением и терзающей бесконечностью.
Мы сидели без дела и ждали. В таких условиях всякая попытка восхождения была бы пустой тратой энергии и калорий, а их нужно экономить.
Иногда мы слышали снаружи скрип замерзающего снега под ногами. Сепп говорил, что на ледопаде, рядом с веревкой Пазанга, висит веревка швейцарцев. Значит они уже здесь. И снег скрипит, когда они проходят мимо нас.
Мы знали, что согласно договоренности со швейцарцами, наша штурмовая группа должна выйти при первом же улучшении погоды. Возможно, это будет завтра.
На своевременное возвращение Пазанга мы уже не надеялись.
К утру пурга ослабела. Нам нельзя было терять этот день, нужно было действовать. Подъем в лагерь IV являлся нашим лозунгом. Пока мы в тесноте пещеры делали последние приготовления к выходу, Аджиба сообщил, что далеко внизу, по гребню, поднимаются три человека. Это или швейцарцы, или их шерпы. Но вопреки здравому смыслу, мы надеялись, что это Пазанг, и ждали.
И действительно, это был Пазанг.
Он вполз к нам с морщинистым и серым от напряжения лицом.
– Швейцарцы были уже на вершине? – спросил он.
– Нет, – ответили мы.
– Слава богу, – выдавил из себя Пазанг, – иначе я перерезал бы себе горло.
Я думаю, что это была не пустая фраза. У Пазанга нет склонности к хвастовству. Он только что совершил беспримерный в истории альпинизма переход, и такой же ждал его впереди.
На обратном пути, в деревне Марлунг, на высоте 400 метров, он услышал, что на Чо-Ойю вышла швейцарская экспедиция. Несмотря на разбросанность редких населенных пунктов в Гималаях, несмотря на малочисленность местных жителей, слухи здесь разносятся с точностью и молниеносной быстротой телеграфа.
Пазанг, после того как собрал все необходимые продукты, в сопровождении двух шерпов прошел в один день путь из Марлунга через Нангпа-Ла в базовый лагерь. Утром на следующий день он прибыл с необходимыми продуктами в лагерь III, а во второй половине дня он должен был уже стоять на вершине Чо-Ойю. Меньше чем за три дня он преодолел перепад высоты в 4000 метров и прошел многокилометровый путь по моренам и ледникам. Я думаю, что этот переход является единственным в своем роде. Но сейчас мы, конечна, еще не знали, что принесет следующий день. Мы только были счастливы и благодарны Пазангу за то, что он пришел вовремя. Он даже принес несколько яиц. Аджиба сварил их. Они были очень вкусны и питательны. Сейчас мы имели достаточно продуктов, чтобы с чистой совестью начать штурм вершины. В лагерях внизу тоже началась нормальная транспортировка продуктов. Теперь выход на вершину – не безответственный риск, а вполне обоснованное и обеспеченное продолжение работы экспедиции.
Глава X
ВЕРШИНА
Выход из пещеры на восхождение напоминает мне бегство из лагеря IV, когда ветер разорвал наши палатки. Но на сей раз это было не бегством от смерти, а почти дикая неудержимая страсть испытать жизнь и ее крайние возможности.
Вначале я хотел остаться в лагере III, чтобы не стеснять штурмовую группу. Но всеобщий, до сих пор еще не обоснованный оптимизм, вызванный прибытием Пазанга, охватил и меня.
Во время штурма лагерь III необходим только для обеспечения снабжения, но он расположен слишком далеко, в нем нельзя быстро узнать, что происходит на вершине, и принять соответствующие меры. Ожидание результатов в пещере просто страшило меня.
Пока мы глотали остатки вареных яиц, я тоже готовился к выходу. Это означало, что я буду в тягость остальным, ведь я буду просить их зашнуровывать мне ботинки и надевать кошки, так как сам я этого сделать не смогу. Несмотря на поспешность, с какой все готовились к выходу, они все же находили время, чтобы дружески заботиться обо мне.
На крутом склоне мне бросилась в глаза моя беспомощность, особенно в сравнении с энергией и смелостью остальных. На ледопаде у меня расстегнулось крепление одной кошки. Я попытался его закрепить, но мои руки пронзила такая адская боль, что мне захотелось плакать, плакать не только от боли, но и от чувства полной беспомощности, делавшей меня обузой для моих друзей, и от того, что я не могу быть им полезным.
Гиальцен подошел ко мне и закрепил кошки. Теперь я мог продолжать путь, хотя своей беспомощностью отнял у группы драгоценное время.
Выше ледопада мы сняли веревки. Имущество, закопанное Сеппом в снегу во время последнего похода, распределили между собой. Дальше пошли по следам, оставленным нами две недели назад. Они показывали только дорогу, в остальном от них было мало толку. Швейцарцы, видимо, не поднимались выше ледопада, так как впереди виднелись только наши, видоизмененные солнцем и ветром следы. Но если во время первой попытки мы здесь проваливались в снег выше коленей и каждый шаг стоил нам неимоверных усилий, то сейчас мы легко шли по твердому насту.
Возможно, что на этот раз мы захватили тот благоприятный момент, когда сильные осенние ветры, сдув глубокий снег, еще не начали господствовать над ледовыми гигантами Гималаев. Еще когда только планировалась экспедиция, я надеялся именно на этот отрезок времени. С этим периодом я столкнулся в Западном Непале, где мы встретили хорошие условия восхождения на семитысячник даже в начале декабря.
Я, конечно, тогда не знал, была ли хорошая погода обусловлена особо благоприятными метеорологическими условиями в тот год, или это закономерность, и можем ли мы ожидать такую же погоду в этом году в Восточном Непале. Но чисто теоретически можно было надеяться, что между летним муссоном, приносящим снежные бури и снегопады, и зимними ветрами, во время которых не только холод, но и короткие дни препятствуют всяким попыткам восхождения, есть небольшой отрезок времени, когда положительные и отрицательные свойства погоды обоих времен года соединяются в благоприятном для восхождений положении – сносные ветры, терпимая температура и склоны, очищенные от снега.
Несмотря на то, что мы почти задыхались от чрезмерного напряжения и не имели сил вымолвить хотя бы слово, мы были настроены очень оптимистически. Хотя я чувствовал себя на этом последнем, решающем этапе борьбы, в офсайте, тем не менее я ощущал в себе огромный душевный подъем и прилив радости.
Во время первого выхода на этом склоне меня сопровождали только шерпы – прекрасные, душевные люди, наделенные чувством большой ответственности; но, как ни странно, последнее слово при решении сложных вопросов восхождения остается все-таки всегда за европейцем. Меня это часто удивляло: тут были Пазанг и другие шерпы, более сильные и выносливые, чем я, по крайней мере Пазанг и Аджиба – первоклассные альпинисты со значительно большим, чем у меня, опытом хождения в Гималаях, и тем не менее, если нужно было принять решение, от которого, может быть, зависит жизнь или смерть, они ждали моего слова.
Наряду с этим мне часто приходилось слышать, как Пазанг критиковал действия других экспедиций. Здесь сагибы сделали ошибку, там они не приняли нужных мер предосторожности. Нельзя сказать, чтобы Пазанг смотрел с раболепством на сагибов. Он слишком часто видел их беспомощными и растерянными.
Несколько раз я поднимал разговор об организации экспедиции на восьмитысячник, состоящей исключительно из шерпов. «Вы лучше подготовлены физически и технически и имеете больший опыт, чем мы – сагибы, – говорил я Пазангу. – Вы безусловно можете получить средства от Непала и Индии для организации своей экспедиции. Представь себе, какой будет успех, если шерпами будет покорен Канч».
Пазанг, честолюбивый, даже слишком честолюбивый человек. Тем не менее он мало верил в успех такой экспедиции, состоящей из шерпов профессионалов-альпинистов, он не верил, что его альпинистский опыт и альпинистский опыт его земляков может быть залогом успеха. Как бы легко ни были подвержены сагибы обморожениям и как бы ошибочно они ни оценивали ледово-снежные условия Гималаев, казалось, что без их присутствия невозможно штурмовать ни один из «Престолов богов».
Когда в лагере IV я обморозил себе руки и лишь от желания шерпов зависело взять меня в качестве лишней нагрузки в обратный путь, когда я был для них только помехой, они вопросительно смотрели на меня: идти вниз или оставаться умирать здесь.
Тогда я совсем не понимал противоречия между их действиями и возможностями и даже сегодня не совсем это понимаю. Может быть, причиной является наш более длительный опыт хождения в высоких горах со спортивными целями, позволяющий нам принимать окончательное решение. Как бы там ни было, но я был очень рад, что Сепп и Гельмут шли со мной. Или, точнее говоря, я с ними, ибо сейчас они должны были планировать и действовать, а я являлся только лицом, которое, может быть, сумеет их поддержать.
Сильный ветер снова начал свою жестокую игру, а над нами опять было безоблачное небо.
Мы подошли к лагерю IV и выкопали из снега консервы, оставленные нами. Я увидел площадку, где тогда стояли палатки, и в памяти снова воскресли те тяжелые часы.
Мы хотели подняться еще выше, может быть, выше есть место, более защищенное от ветра. За день мы очень устали и поэтому вряд ли смогли бы подняться намного. Кроме того, нужно было помнить, что шерпы, которые не останутся в лагере IV, должны иметь достаточно времени, чтобы дойти до лагеря III засветло.
На плоском седле, примерно на 50 метров выше старого лагеря IV, мы остановились. Четыре часа дня. Нам хотелось бы вырыть пещеру, но для этого потребовалось бы слишком много времени: снег был очень твердый и плохо поддавался обработке. Шерпам даже было трудно выровнять маленькую площадку для палаток.
Снова, как и в первый раз, мы установили палатки боком к ветру: установка их по всем правилам заняла бы очень много времени. Палатки связали все вместе и надежно закрепили: ведь они должны выдержать давление ветра, как думали мы.
Остались вшестером: в одной палатке – Сепп, Пазанг и Аджиба, в другой – Гельмут, Гиальцен и я. Остальные поспешили вниз к пещере – стало уже поздно.
Я влез в палатку первым, так как мои руки начали болеть. У меня уже не было сил, чтобы сфотографировать лагерь IV. Я постеснялся попросить об этом Сеппа или Гельмута. Мы торопились уйти от ветра под защиту тонкого полотна палаток.
Мы лежали в палатке и ничего не слышали, кроме свиста ветра. Осталось еще несколько часов до наступления темноты, тогда можно будет спать, если, конечно, нам это удастся. На такой высоте сон часто является подарком или случая, или медикаментов.
Мы составили программу следующего дня. Рано утром Пазанг и Сепп выйдут на вершину, достигнут ее и возвратятся в лагерь IV. Мы на всякий случай выйдем им навстречу с палаткой и спальными мешками. На мой взгляд, штурмовая группа была выбрана правильно. Пазанг был в лучшей спортивной форме, и если кто-либо из нас и заслужил счастья стоять на вершине, так это именно он. Мы вручили Пазангу флаги Непала, Австрии и Индии, чтобы он водрузил их на вершине: мы были уверены, что он обязательно ее достигнет. Сепп, великолепно владеющий ледовой техникой, был тоже в прекрасной форме. Он тоже должен попытаться подняться на вершину. Оба составляют прекрасную группу, от которой можно ожидать выполнения поставленной задачи. Увеличение группы вело бы только к ее ослаблению. Второй шерп в группе не нужен, он не сможет превзойти Пазанга. Гельмут слишком медлителен для выполнения больших требований следующего дня. Что касается меня, то я – калека, выбыл из группы еще раньше.
Мы не знали точно, на какой высоте находимся. По фотоснимкам и данным англичан она была равна 7000 метрам. Наши же высотомеры показывали 6850 ли 6800 метров. Таким образом, штурмовой двойке придется подняться на 1300 метров и на столько же спуститься. Это большая, почти предельная нагрузка для человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28