.. мои губы встретились с ее губами. В смятении мы прижались губами еще раз и еще... без конца". Откуда Анна знает об этом?! Или первая любовь только кажется неповторимой, а на самом деле похожа одна на другую? Впрочем, тогда я не знал, как называется это чувство. Какое это имело значение! Это было моим открытием. Моей тайной. И я не догадывался, что эта тайна написана у меня на лице, угадывается в моем поведении, накладывает печать на все мои поступки. Как я молился тогда, чтобы миндаль цвел каждый день! Но моя любовь уехала, ветка миндаля завяла и больше уже никогда не покрывалась цветами.
И вот теперь, рядом с Анной, мне показалось, что миндаль цветет, где-то близко сверкает река Мста, зеленеет курган с сосной, похожей на крест, запах солнца - запах волос.
И тогда я повернулся и посмотрел в зеркало. Из мутного Зазеркалья на меня смотрел немолодой, усталый человек. Куда девался юный обладатель первой любви?! От него остались только глаза. Сейчас они насмешливо смотрели на меня. И я подумал: человек ни к кому не бывает таким жестоким, как к самому себе!
Я отвернулся от зеркала, чтоб не видеть этих насмешливых глаз. Анны уже не было рядом. Я увидел ее со спины. Она уходила. Трепетная и невесомая девочка шла по лунной дорожке. Ветер развевал ее фантастический хитон, снежинки оседали в волосах. Она шла навстречу своей любви, и не было в мире такой силы, которая бы смогла остановить ее. Шла навстречу и одновременно прощалась.
Я говорю последнее "прости"
Фиалке, не успевшей расцвести.
Ведь я сама такая же фиалка.
Я будущего маленький побег,
Но нежный стебель засыпет снег,
И лепестков моих ему не жалко.
Я говорю любимому: "Прощай".
Хранить любовь свою мне обещай.
Ведь первая любовь не умирает.
Прощай, весь мир, все божьи существа,
Прощайте, все любимые слова,
Моя свеча беззвучно догорает.
Установилась глубокая тишина. Мой Театр напряженно работал, и сквозь маски моих спутников, которые стали прозрачными как стекло, по-прежнему проступали черты удивленных, не понимающих все до конца, ребяческих лиц. Что ожидает Анну и ее друга на крохотном островке любви, окруженном врагами?
Окажется ли любовь сильнее - спасет ли красота мир?
Так думали мои друзья, так думал я.
Потом Арлекин нарушил молчание:
- У меня тоже была девочка... Мне тоже хотелось обнять ее, но я не решался. Мысленно я так много говорил с ней, а когда встречался, не мог выдавить из себя ни слова... Как-то она сказала: "Поцелуй меня... Меня никто не целует..." И все кончилось.
И снова тихо. Снова спектакль ушел внутрь.
- А у меня все кончилось иначе, - признался Пьеро. - Моя девочка однажды сказала мне: "Почему ты меня не целуешь, ведь меня все целуют". Смешно, правда?
Но никто не засмеялся. Только маска Арлекина бессмысленно улыбалась.
Ничего-то они не поняли, мои мальчики, наверное, не пришло еще время понять это. Кити же загадочно улыбалась.
И тут послышался шорох и в слуховое окно влетел бумажный Журавлик театральное "ружье" снова "выстрелило". Он совершил посадку у ног Кити:
- Я прилетел к тебе, Анна!
- Меня зовут Кити, - ответила девочка.
- Кто ты, Кити?
- Я подруга Анны Франк. Ты бумажный Журавлик, а я бумажная подруга. Но иногда человек доверяет бумаге больше, чем людям. Я знаю все об Анне.
- Ты читала ее дневник?
- Я и есть дневник Анны Франк - ее бумажная подруга.
У основания Восточной башни, как у ноги великана, стоит девочка. Худенькая, вытянутая, в коротком платье. Ножки тонкие. Руки за спиной, и поэтому живот чуть-чуть выступает вперед. Типичная детская поза! Большие глаза смотрят из глубины. Верхняя губка небрежно пришлепнута к нижней. Когда на улице становится людно, кажется, что девочка смешивается с толпой и идет вместе со всеми. Куда?
Когда же колокола на башне вызванивают мелодию Баха, девочка замирает и напряженно слушает. Может быть, даже тихо подпевает. Ля-ля, ля-ля, ля-ля. Кто знает? В это мгновенье она наполняется такой легкостью, что вот-вот оторвется от земли. Плечи отведены назад, а лопатки проступают сквозь платье, как маленькие крылышки - в самый раз взлететь. Но в последнюю минуту девочка вспоминает, что она бронзовая и никакие крылья не оторвут ее от земли. И снова замирает на своем вечном бессменном посту. Это Анна Франк сегодня.
Песнь четвертая
Розовое облако лежало на влажном склоне священной горы Токо. Оно то возникало, то растворялось в дымчатых волокнах утреннего тумана. Потом неожиданно возникло желтое облако, потом - вишневое. Нет, это были не облака: на склоне горы шло бурное цветенье. Туман закрывал одни кущи и открывал другие. Сакура, дроки, хлива в разрывах тумана, они сменяли друг друга, и казалось, что вся огромная гора находится в движении. Светомузыка весны.
Гора Токо встретилась мне на пути к японской девочке Сасаки Садако и стала декорацией к новой картине мистерии.
В апрельский день искать опавшие листья - тщетное занятие. В блестящей от дождя траве нет следов прошлого, следов войны. Воронки от бомб давно заполнились дождевой водой и превратились в пруды, как бы сотворенные самой природой.
В обгоревших пустых лесах появились гнездовья. В мертвые города вернулись люди. Время помогает забыть горе. Горе прошлого - обезболенное горе.
Скошенные вагончики фуникулера ползут по наклонным рельсам к вершине горы Токо. Эту гору, как уважаемого человека, в Японии называют Токо о сан.
Наверное, наша маленькая героиня тоже поднималась в таком вот вагончике, а потом шла по аллее, по краям которой растут огромные священные деревья - обоо, а под ними стоят изображения Будды - только не старого и мудрого, а Будды-мальчика. Эти Будды-мальчики как бы провожали Сасаки к храму. А там, в храме, гремел гонг, ухал барабан и в полутьме горел костерик из сухих благовонных веток. Надо было подойти к нему и ладонью грести к себе сизый дым. Этот горьковатый, щиплющий глаза дым, обволакивая лицо, помогает от всех болезней. И маленькая Сасаки все загребала и загребала дым: очень хотела избавиться от своего недуга. Покраснели глаза, по щеке медленно поползла горькая слезинка. Монахи в деревянных башмаках кигуцах и черных кимоно стояли за ее спиной и бормотали молитвы. Гонг и барабан отгоняли злых духов.
Сасаки, девочка моя, я не мог жить, не коснувшись рукой твоего плеча, не посмотрев в дорогие щелочки твоих глаз. И ради этого я разыгрываю эту странную мистерию, в которой моя собственная жизнь переплетается с жизнями тех, кто дорог мне, но с кем не суждено было встретиться. Я всюду не поспевал, всюду опаздывал. И вот теперь я сижу, поджав ноги, в полутемном храме, слушаю чужие молитвы, вдыхаю горьковатый дымок и ищу глазами тебя, Сасаки, а мне в затылок дышат два моих спутника - Пьеро и Арлекин.
А вместо опавшего листка, как плевок в глаза смерти, ветвь цветущей сакуры.
Но вперед!
Какое высокое небо над Хиросимой. Обезумевшие от весны ласточки исполняют фигуры высшего пилотажа. Легкий сквознячок с моря, муссон, ласковой рукой проводит по лицу.
Эй, Арлекин, будь на виду - сейчас как никогда кстати твоя улыбка. А ты, Пьеро, держись в тени, своим мрачным видом не напоминай людям о забытых страданиях войны. Войны давно нет и на нашей сцене идет совсем другой спектакль.
И вдруг наблюдательный Пьеро воскликнул:
- Смотрите, тень, а человека нет.
- Вечно тебе что-то мерещится, - недовольно буркнул Арлекин.
Мы остановились. На светлой каменной ступени действительно лежала темная тень. Не пятно, а точные очертания человека.
Это было настолько неестественно, неправдоподобно, что мы долго молчали, думали. Может быть, нам повстречалась та самая тень, которую потерял герой андерсеновской сказки? Он ищет ее уже второй век, а она оказалась здесь, в Хиросиме. А если наоборот, тень потеряла своего хозяина и терпеливо ожидает его на каменной ступени. Идет дождь, ложится снег, но тень неподвижна, не может сама отправиться на поиски своего хозяина!
- Наверное, по ночам тень воет от тоски, как брошенная собака, мрачно сказал Пьеро, и занял место пропавшего. На какое-то время тень мальчика совпала с тенью на камне. - Он стоял здесь, грелся на солнышке.
- Он позировал фотографу, - вмешался в рассуждение приятеля Арлекин. - Видите, какой красивый дом и как пышно цветет рядом сакура. "Улыбнись! Сейчас вылетит птичка!" Вспышка блица...
- Вспышка действительно была, - сказал я, - вспышка была такой силы, что человек превратился в пар, исчез. Тень не поспела за ним. Это случилось 6 августа 1945 года.
И тут на сцене моего Театра стало медленно подниматься плотное пепельное облако с огненной начинкой. Оно росло, расширялось, выворачивалось наизнанку, в нем происходила какая-то адова работа. Вспышка ослепляла людей, а тех, кто был поближе, сжигала. По земле кругами расходились невидимые волны. Они накатывались на все краски жизни розовые, желтые, вишневые, - а за ними оставался один только цвет черный. Тень на камне была вечным негативом. Такой это был фотограф!
Тень лежала беззвучно. Солнце зашло за облако, тень не дрогнула.
- А ведь тот человек, погибая, заслонил собой тень, - вслух подумал Пьеро, - сам погиб, а тень осталась.
И тут я заметил цветок сакуры, занесенный ветром на каменную ступень. Я нагнулся и поднял его. Но легкого прикосновения было достаточно, чтобы лепестки облетели. И у меня на ладони оказалась маленькая звездочка, темно-красная, как капля крови.
Чья это кровинка? И словно отвечая на мой вопрос, зазвучал голос девочки. Она кому-то жаловалась:
У меня болит головка.
Может, жесткая циновка?
Намагничена кровать?
Головы не оторвать.
Я испытываю муку,
Поднимая просто руку.
Я зову - но я забыта.
Я живу - но я убита.
Я жива и не жива,
Сквозь меня растет трава...
Кто это? Мои спутники переглянулись. И в это время послышались удары колокола. Он звучал неторопливо и печально, словно жаловался на свою судьбу:
Я очень старый колокол.
Меня тащили волоком.
И падал я, как гром.
Бом! Бом! Бом!
Я - часть тревожной повести,
Я - голос вашей совести.
Стал городу гербом.
Бом! Бом! Бом!
Мы слушали звон колокола Хиросимы, и нам казалось, что это вечная тень обрела голос и зовет своего хозяина. Бом! Бом! Бом! Я посмотрел на кровинку, горящую у меня на ладони, и подумал: может, это японская девочка Сасаки Садако подает сигнал тревоги?
А может быть, колокол предупреждает людей об опасности. Так в далекие времена звонили больные проказой, чтобы никто не приближался к ним, к заразным. Бом! Бом! Бом!
Теперь людей предупреждала Хиросима.
Хиросима, Хиросима
Поезда проходят мимо.
Корабли плывут с опаской
Город залит черной краской.
Из семейного альбома
Смотрит атомная бомба
Человеческим лицом
Со страдальческим венцом.
Крошка-атом стал солдатом,
Каждый с крошкой-автоматом.
Каждый крошечный убийца
Вашим детям смотрит в лица.
Хиросима, Хиросима
Эта боль невыносима.
Но сегодняшнему детству
Все досталось по наследству.
А я вел своих юных спутников по этому страшному месту, где война кончилась и продолжалась, просто смерть надела шапку-невидимку. Вел их, как когда-то Вергилий вел Данте по всем девяти кругам ада. Но мои дорогие Пьеро и Арлекин еще до конца не понимали всей сути происходящего, хотя тень без человека обескуражила их.
- Вам не страшно? - спросил я своих спутников.
- Когда на лице маска, не так страшно. Все-таки Театр, - буркнул Пьеро.
Удары колокола медленно плыли над городом, как черные птицы, на тяжелых крыльях. Колокол предупреждал людей.
И вдруг я оглянулся и вздрогнул: вместо масок на лицах моих спутников появились противогазы - уродливые резиновые маски войны, с глазницами, круглыми, как маленькие иллюминаторы. Только на безжизненной резине были грубо начертаны рот с опущенными уголками и улыбка, похожая на гримасу.
От моих спутников повеяло каким-то отчуждением.
И вот тогда в нашей мистерии появилась Сасаки Садако.
Мой Театр! Кто я в нем? Автор? Режиссер? Художник? Артист? Или все в одном лице? Автор напишет пьесу - и свободен! Режиссер поставит спектакль и уйдет за кулисы. Художник размалюет свои огромные холсты и примется за новые. Актер наденет маску и на несколько часов станет действующим лицом. Только на несколько часов!
А я? Я вечно пишу свою пьесу, вечно рисую к ней декорации, ставлю спектакль и никогда не ухожу со сцены своего театра. И не уйду до тех пор, пока со скрежетом и скрипом не опустится железный занавес... Раз и навсегда.
Но железный занавес не опущен - жизнь продолжается, в Театре идет спектакль. На сцене - Сасаки Садако, девочка, которую догнала война и приговорила к смерти. Ведь война всегда приговаривает к смерти. Война сама есть смерть. Сасаки вступает на сцену медленно и бесшумно. Она в белом платье. В белых носочках. В руке веточка цветущей сакуры. Колокол звучит в такт ее шагам все тише - Бом! Бом! Бом! И замирает. И Тень вечная Тень - исчезает, так и не дождавшись своего хозяина.
- Кто вы? - спрашивает Сасаки. - Вы похожи на войну.
- Мы?! - в один голос восклицают Пьеро и Арлекин и тут только обнаруживают, что на их лицах вместо театральных масок - противогазные, резиновые маски.
- Не обращай внимания! - говорит Арлекин. - Войны давно нет. Все в порядке.
- Война есть, - отвечает девочка, - во мне всегда есть война. Она в моей крови. Радиация.
- Хочешь, мы дадим тебе нашу кровь, - предлагает Пьеро. - Сколько хочешь! Нам не жалко!
- Не поможет мне ваша кровь. Вам лучше держаться подальше.
- Мы не боимся! - за двоих отвечает Арлекин.
Ах, мои милые спутники, они ничего не боятся - не научились бояться. У них нет опыта страха. Они могут бояться всяких пустяков, а серьезного не боятся. Я когда-то сам был на войне бесстрашным, но только первые дни, до первой крови.
Сасаки устало опускается на циновку и забывается. Вернее, она из одного мира переходит в другой. В этом ее другом мире все неодушевленное оживает и обретает дар речи. Маленькое изображение Будды смотрит на девочку узкими глазами и говорит:
Я поджал свои ноги из бронзы.
Я сижу пред тобой в позе бонзы.
1 2 3 4 5 6 7 8