– Смотрите, они подружились! – обрадовалась я.
– Да. Вашу зовут Манюня? Моего – Том.
А Манюня с Томом и правда очень весело обнюхивали друг друга. Потом, вскочив, хоть и были на поводках, затеяли возню.
– Их бы сейчас пустить на волю где-нибудь в лесу… – сказала я, вытирая со лба пот.
– К сожалению, здесь негде. Да и вызвать могут в любую минуту. Ах, вот как раз и вызывают!
Хозяйка нового Манюниного приятеля поспешно ушла. А мы продолжали сидеть. И долго ещё сидели. Эх растяпа, даже газеты я не догадалась захватить от палящего солнца!
Каждый раз, услышав хрип рупора, мы с Манюней судорожно вскакивали, но это, оказывалось, не нам. И на ринг мы с ней попали действительно только под вечер.
Что такое ринг?
Да просто огороженная верёвками площадка в центре стадиона. Судьи степенно восседали за столом. Почти все пожилые, важные такие и чем-то очень похожие друг на друга. А мы – хозяева и собаки – должны были кругами ходить под их строгими взглядами, держа своих питомцев на коротком поводке, у ноги. И я ходила. И держала изнывавшую от тоски Манюню – церемонно, торжественно, как на параде.
Так повторилось несколько раз.
Наконец то же радио объявило результат. Моя измученная Манюня получила скромную оценку «хорошо». А мне от усталости уже было абсолютно всё равно, получит она «великолепно» или даже «очень плохо»…

* * *

У Манюни родились щенки.
Их было четыре. Маленькие, толстые, как белые колбаски, они лежали возле матери, и она, поддевая носом, яростно вылизывала то одного, то другого.
Я, Андрейка и Вася, заглядывая сверху, смотрели на щенков как на чудо.
– Они долго будут слепые? А сейчас ничего-ничего не видят? А почему они не сосут? Не умеют? – волновался Андрей – рослый, уже покуривавший тайком Андрей.
– Погоди, не спеши. Они великолепно умеют сосать. Просто наелись. Надо же и матери отдохнуть!
Я осторожно отодвинула от задней её лапы самого маленького щенка, но она, вильнув хвостом, тотчас подобрала его под себя.
– Да оставьте вы их в покое! – зашипел Вася. – Никогда мать не задавит своего ребёнка – это закон природы!
– Нет, может задавить, я читал в книге. За первыми щенками полагается следить! – авторитетным басом заявил Андрей.
– Давайте правда не будем им мешать!
Но разве можно было оторваться от такого зрелища?
Через полчаса, во время которых утомлённая, беспокойная, но со счастливой, умильной мордой Манюня всё лизала и лизала первенцев, Вася и Андрейка снова сидели около них на полу.
Мы жили у друзей за городом; торжественное событие произошло здесь, чему я очень радовалась. Был конец июля. Значит, за время нашего отпуска щенки успеют подрасти и окрепнуть на свежем воздухе. Конечно, это оказался не лучший «весенний» помёт, а летний, но все четверо родились крепышами.
Однако очень скоро, чуть не на второй день, стала обнаруживаться разница. Самый крупный и головастый щен, по прозвищу Биська (Вася утверждал, что в его брыластой, сморщенной мордашке есть что-то от Бисмарка), рос не по дням и часам – по минутам. А вот моя любимица Малявка, белая с коричневыми пятнышками, дольше всех оставалась малявкой. Третьего щенка мы назвали Томка, четвёртого ещё никак.
С рождением детей Манюня переменилась совершенно.
Куда девались её флегматичность, добродушное спокойствие! С утра до глубокой ночи да и ночью она была занята: лизала, мыла, кормила детёнышей, переворачивала, укладывала…
Первые сутки никакие наши уговоры не могли оторвать Манюню от детей. На вторые Вася надел ей поводок и, хоть она упиралась всеми четырьмя лапами, утащил по лестнице – мы жили на втором этаже – в сад гулять. Манюня со страшной быстротой сделала всё, что полагается, и, чуть не сбив Васю с ног, ринулась к дому. Раньше она была толстой, довольно неуклюжей; сейчас взлетела по лестнице, как пушинка. И только удостоверившись, что щенки спят, разинув рты, успокоилась.
– А вы помните, что им надо резать хвосты? – спросил нас Вася.
– В книге написано: чем раньше, тем лучше, – пробасил Андрейка.
– Придётся везти в город, в ветеринарную лечебницу, – сказала я. – Уложим всех в корзину, затянем марлей…
– А Манюня? И её везти?
Решили мы так: Вася поедет в город, пригласит к нам ветеринара из охотничьего общества – путешествие всего семейства слишком сложно.
Ветеринар приехал.
Он осмотрел щенков, сказал, что ребята неплохие, особенно хороши Биська и, как это ни странно, Малявка. Хвалил масть, уши, ещё какие-то статьи. Велел давать всем глюкозу, вливать пипеткой в рот, а Малявке витамины: у неё, видите ли, авитаминоз. И ещё велел, когда подрастут, кормить обязательно тёртой морковью. Я уж и так через день стирала щенкам подстилку, а тут ещё тёртая морковь, – кошмар какой-то!..
Потом ветеринар приступил к делу. Мы боялись, что обрезание хвостов – мучительная операция. Но ветеринар, седой, элегантный старичок, похожий на профессора-медика, успокоил, что малыши ничего не успеют почувствовать. Из книги мы знали, хвосты обрезают спаниелям для того, чтобы во время охоты за утками они не поранились осокой.
Ладно, резать так резать…
Ветеринар вскипятил инструменты. Манюня тревожно смотрела на него и на нас с Васей. (Андрейку мы выгнали, чтобы не мешал.) Она словно спрашивала: в чём дело? Он не обидит моих детей?
– Вы всё-таки лучше уведите её ненадолго, – посоветовал ветеринар.
Я надела Манюне поводок; она, недоверчиво оглядываясь, пошла за мной в сад. Но, дойдя до забора, стала бешено рваться назад. Я успокаивала, гладила её.
– Готово, кончено! – крикнул с балкона Вася. Манюня тотчас, вырвав поводок, пулей понеслась домой.
Операция прошла легко. Один Биська, слепой, слабый щенок, оказал сопротивление: вцепившись беззубыми дёснами в рукав державшего его Васи, он трепал этот рукав из стороны в сторону как врага! Сейчас малыши лежали колбасками друг возле друга с забинтованными обрубками хвостиков. Утомлённые переживаниями, они крепко спали…
Через две недели щенки уже бойко смотрели на мир.
Он казался им, наверно, огромным, интересным и страшным. Только возле матери было привычно и спокойно. Насосавшись молока, они часами кувыркались, влезали друг на друга, кусались и кусали Манюнины уши, хвост, засыпали в самых невероятных позах, как бы внезапно одурманенные сном: у матери на шее, уткнувшись носом братцу в бочок, кверху ногами. Малявка, например, любила спать на спине, растопырив лапки. Они точно так же кувыркались возле меня, когда я выносила их в сад, засыпали у меня на шее или под боком. Любопытно бы узнать, за кого щенки принимали нас? Они удивительно быстро научились различать мой голос. Я звала:
– Ко мне! Ко мне!
Сшибая друг друга, табунок несся по комнате к блюдцу с молоком; толкаясь, все четверо выстраивались вокруг блюдца и жадно лакали, фыркая, захлебываясь, дружно тряся короткими белыми хвостиками.
А вот была потеха, когда мы однажды положили на пол (по совету ветеринара) огромную кость.
Первым подкрался к ней силач Биська. Обнюхал, стал карабкаться, по дороге цапая кость зубами, срываясь и упрямо штурмуя высоту. Хитрая Томка, помаргивая длинными ресницами – честное слово, у неё были длинные загнутые ресницы! – пристроилась у кости внизу, где торчал хрящик. Старательно, как взрослая собака придерживая хрящик лапой, пыталась глодать его. Малявка сердито тявкала, прыгала на кость, падала и, наконец, нахально отвоевала у Томки хрящик.
Манюня наблюдала эту сцену со стороны. Была ли голодна или нет, она и позже всегда давала щенкам вдоволь порезвиться у кости и только тогда, зарычав – хватит, мол, налакомились! – отнимала и начинала грызть её сама…

* * *

Двое незнакомых мужчин остановились у калитки нашего дома. Их привела со станции ватага ребят. Ребята галдели:
– Здесь они живут! А вы кто? Охотники? Уй ты! За щенками приехали? Щенки у них мировые. Один к нам на участок вчера залез. Гавкает уже…
Я спустилась, провела приехавших в дом. Охотники узнали в охотничьем обществе, что у нас есть месячные спаниели, и приехали за ними.
Грустно нам стало.
Этот месяц, хоть вместо отдыха была сплошная возня с малышами, доставил всем столько радости!
Охотникам нужны были щенки в отъезд – куда-то очень далеко в Сибирь. Я сказала:
– Что ж, выбирайте.
Манюня с детьми лежала на подстилке в загоне. Мы отгородили в комнате угол досками, через которые все четверо очень быстро научились переваливать, как через крепостные стены.
Охотники присели у загона. Манюня смотрела на них пытливо, но без страха. Наверно догадалась: пришло время расставаться с детьми, они стали самостоятельными.
Щенки сначала, как обычно, барахтались и дрались, но вдруг, почуяв чужих, сбились в кучу. Биська первым перевалил доску и стал обнюхивать сапог одного из охотников. За Биськой потянулась Малявка. Что-то ей не понравилось в новом запахе, она тявкнула. Только Томка приветливо двигала хвостиком, трясла длинными ушками. Охотник пощёлкал пальцем, позвал, как и я:
– Ко мне! Ко мне!
Малявка не шла. Биська заворчал, как настоящий пёс. Ласковая Томка пошла охотно. Один из охотников сказал:
– Я вон ту возьму, с коричневыми пятнами! – Это про Малявку.
– А мне этих двух давайте: мордастого и красавицу. (Биську и Томку.) Нам для питомника и на племя. Подходящие.
Итак, оставался непристроенным самый тихий, спокойный щен. К этому времени он уже получил кличку «Прудон» за то, что оставлял бесчисленное количество лужиц – прудов. Прудона мы решили подарить Андрейкиному товарищу.
Прудон, или Прудик, был, наверно, менее породистый: ушки у него подгуляли, были коротковаты, и шерсть ещё не волнилась, хотя у Малявки уже завивалась. По характеру Прудон был в Манюню, уравновешенный такой, смирный. Не отличался азартом, как Малявка; не вынюхивал всё на свете, как Томка; не свирепел, как Биська.
Охотники уехали, забрав щенков. Андрейка печально и угрюмо проводил их глазами, стоя у калитки, как провожала когда-то меня с Манюней её маленькая хозяйка Зоя. А на другой день я решила увезти и Прудика: наш отпуск и Андрейкины каникулы подходили к концу.
Не будет ли тосковать Манюня, лишившись сразу всего потомства? Правда, она уже тяготилась последнее время своими выросшими бесцеремонными детьми, всё чаще оставляла их и лежала одна, отдыхая.
В городе я отнесла Прудика Андрейкиному другу, сама хотела задержаться дня на два. Но на следующий же вечер меня вызвали к телефону.
Говорил кто-то незнакомый:
– Вам просили срочно передать – вашей этой… собаке плохо! Тоскует без щенков, не ест, и началась грудница.
Вот беда! Как же теперь быть?
Спасти Манюню от грудницы, утешить её мог только Прудик. Пришлось мне бежать к Андрейкиному товарищу, просить щенка обратно на время, ещё на недельку.
И вот мы уселись с ним снова в пригородный поезд.
Прудик ехал в авоське, запелёнатый в тряпку, как младенец. Пассажиры любовались им: половину пути он молча и грустно висел в авоське, не делая попыток вылезти. Потом смирнёхонько сидел у меня на коленях.
Против нас на скамейке сидела девочка-подросток с русой косой. Она внимательно наблюдала за Прудиком и не менее внимательно за мной. Вдруг, когда мы уже подъезжали к станции, сказала:



– А я знаю вас. Это не Машенькин щенок?
– Да! – удивилась я. – Подожди: а ты… Зоя? Что же ты так и не зашла к нам ни разу?
Девочка настолько выросла и изменилась, что я с трудом узнала её. Она улыбнулась:
– А как… как Машенька?
– Хорошо, ничего. Да вон и она сама! Видишь, с той стороны, у платформы?
– Знаете что? – Девочка вскочила. – Мне через две остановки сходить – можно, я с вами? Другим поездом уеду.
– Можно, конечно, идём скорее.
Мы пробрались к выходу. Из окна хорошо видно было: за платформой под кустом красной бузины лежала Манюня. Андрейка, долговязый и мрачный, в роговых очках, держал её на поводке.
Значит, предстояло сразу две встречи: Манюни с Прудиком и Зои с Манюней. Мы сошли, пропустив пассажиров. Даже издали было видно, какая Манюня вялая, равнодушная. Длинные уши повисли уныло, глаза не блестели, она казалась совсем больной.
Мы распеленали Прудика и пустили его вперёд одного. А сами, подав Андрейке знак, спрятались за бузиной.
Прудик бойко засеменил по тропинке. Почти сразу, ещё не видя его, Манюня вздрогнула, подняла голову. Внезапно её точно подбросила неведомая сила: захлебываясь коротким нервным лаем, она кинулась навстречу своему щенку, ближе, ближе… А Прудик, визжа, уже тыкался матери в брюхо, прыгал, дрожал. Манюня поворачивала, валяла его в траве, вылизывала. Прудик ухитрился повиснуть у матери на животе, болтая лапками, и сосал, сосал, как будто снова превратился в малыша. Зоя смотрела на обоих из-за куста, теребя косу.
Наконец мать с сыном успокоились. Тогда настала Зоина очередь.
Медленно вышла она из-за куста, зовя тихо, еле слышно:
– Машенька, Машенька…
Манюня оттолкнула Прудика. Встрепенулась. Вскочила. На её морде появилось выражение полной растерянности. Собака словно силилась вспомнить что-то очень важное.
Зоя остановилась, повторяя ласково:
– Машенька, Машенька моя…
Манюня медлила ещё мгновение. И вдруг точно вспомнила. Забыв Прудика, тяжёлой рысью устремилась она к Зое, трепеща ноздрями, принюхиваясь. И вот уже, как маленькая, как только что Прудик, упала перед девочкой на землю, взвизгивая, раскинувшись на спине радостно, виновато, преданно.
Зоя, присев, гладила, почти обнимала её…
Манюня узнала, безошибочно узнала свою первую хозяйку, хотя с того дня, как они расстались, прошло три года!
Если когда-нибудь вы услышите, что среди спаниелей встречаются злые и упрямые, – поверьте, это исключение. Как правило, у них чудесный характер.
Наша Манюня была образцом кротости.
Случалось, наступишь ей на лапу – она кинется сама просить прощения, будто провинилась. За всю жизнь Манюня ни на кого ни разу не огрызнулась. Отнять у неё во время еды кость ничего не стоило. Скажешь: «Брось!» – она послушно вильнёт хвостом и выпустит кость. А сама смотрит так печально, умоляюще. Иногда во дворе Манюня откапывала под снегом завалящую корку или хрящик, может быть ею же самой зарытый ещё летом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12