Аксюша ловко вкалывала иголку в материю, перехватывала, вытаскивала. Снова вкалывала.
Но вот Аксюша нагнулась, откусила зубами нитку:
- Готово.
У весов для сдачи урожая выстроилась очередь.
Миньку поразила гора лепестков, которая возвышалась рядом с весами на брезенте.
Ребята высыпали из торб свой сбор в фанерный ящик.
Приемщик взвешивал, заносил в конторскую книгу цифры. Бригадиры заносили цифры к себе в список. Очередь продвигалась быстро.
Кеца вытряхнул из торбы цветы. Приемщик замерил вес, не глядя опрокинул ящик в общую кучу на брезенте.
Никто ничего не заметил, только Ватя заметил: когда приемщик опрокидывал ящик, промелькнул кусок кирпича.
Ватя локтем подтолкнул Миньку:
- Ты чего?
- Кеца кирпич подсунул!
- Куда?
- В розу.
Минька положил на землю торбу, подошел к Кеце:
- Кирпичи подкладываешь? Побольше заработать захотел?
- Не цепляйся, камса соленая! - закричал Кеца и взъерошился. - По морде слопаешь!
Ребята зашумели.
- Сам слопаешь - в ушах засвистит! - Минька двинулся плечом на Кецу, упрямый, драчливый.
Кто-то удержал его за рубаху.
Минька оглянулся. Это была Аксюша. В глазах испуг.
- Минька! Он старше!
Воспользовавшись этим, Кеца стукнул Миньку по шее ребром ладони. От неожиданности Минька покачнулся, но устоял.
Отуманенный болью и вспыхнувшей злобой, бросился на Кецу и, как учил Борис, подбил ногой справа и ударом руки слева.
Кеца, словно чурка, кувыркнулся в траву.
Минька не устоял и свалился на него. Сцепившись, они покатились, корябая ногами землю.
Ребята кинулись разнимать. Но они не давались.
Наконец, пыльных и всклокоченных, с локтями и коленями, зазелененными травой, их разняли, оттащили друг от друга.
- Я из тебя дранок еще настрогаю! - пригрозил Минька.
Кеца, захлебываясь, глухо дышал, не в силах сказать ни слова, и только зажимал зубами рассеченную губу.
Приемщик нашел в лепестках обломок кирпича и, ухватив Кецу за шиворот, повел в контору.
Глава III
НЕБО ДО САМЫХ КРАЕВ
Вечером вышли в степь - Минька, Ватя, Аксюша, Таська Рудых и Лешка Мусаев. Надели теплые куртки, потому что пробыть в степи надо будет долго. И не просто пробыть, а лечь на землю и считать звезды.
Лягут голова к голове, приставят к глазам ладони. Каждый будет считать звезды, которые в его ладонях. А потом цифры сложат, и получится общее число звезд. Сколько же их над слободой, больших и ярких?
Одному, конечно, сосчитать невозможно, а впятером они сосчитают.
Ребята полны решимости. Они это сделают, если даже вынуждены будут пролежать в степи ночь.
Ребята идут на широкое открытое место, чтобы не загораживали небо дома или деревья. Небо нужно сейчас им все до самых краев, до которых раскатились звезды.
Где-то высоко летает ночной ветер, а здесь, на земле, тихо и спокойно. Ветер иногда колышет звезды, и они, стукаясь друг о друга, высекают искры, словно кремни. Искры, то вспыхивая, то затухая, падают на землю. А на небе остается след. Медленно исчезает, рассыпаясь в красноватый пепел.
Изгибается под ногами тропинка. Темная и мягкая, она заглушает шаги. И кажется - ребята не идут, а крадутся к звездам.
Наконец место выбрано - открытое и широкое. Ребята ложатся голова к голове.
Хлопают крыльями ночные птицы. Долго не умолкает, стучит где-то колесами поезд. Слышно даже, как проходит стрелки: стук колес делается особенно громким. Слышно, как трубят рожки стрелочников, провожают поезд.
Минька, Ватя, Аксюша, Таська Рудых и Лешка Мусаев лежат в степи, шевелят губами, считают звезды, которые у каждого в ладонях, чтобы узнать - сколько же их, больших и ярких, раскатывается над слободой.
Глава IV
ШТАНГА
Минька работает в сарае. Решил смастерить штангу из дерева и камней, тренировать мускулы.
В сарае полутемно. От полов прохладно тянет землей. По углам, за бочонками с мочеными арбузами и бутылью с керосином, можно обнаружить всякую всячину: обрывки кроличьих шкурок, сапожные колодки, старое, изъеденное молью чучело филина, треногу и стереоскопическую артиллерийскую трубу. Труба осталась еще со времен службы Минькиного отца на оружейном складе.
По Минькиному плану штанга должна быть сделана так: ручка из тонкой, но крепкой палки. На концах - небольшие ящики. В них накладываются камни, после чего ящики заколачиваются. Минька орудует пилой, рубанком и стамеской. Направляет напильником пилу, затачивает на оселке стамеску. Торопится, чтобы к возвращению Бориса с завода штанга была готова: хочется удивить и обрадовать Бориса. Но дело двигается медленно: то пила криво пилит и сползает с нарисованной карандашом линии, то гвозди гнутся, натыкаясь на сучки, то вдруг лопнула рукоятка у стамески.
Появился Ватя. Он не мог понять, над чем трудится его друг. Минька объяснил. Ватя сказал, что у них в саду есть повозка, она поломана и с нее можно снять колеса с осью и поднимать вместо штанги.
Отправились к Вате. Отыскали в саду, в подсолнухах, повозку. Открутили клещами гайки, сняли хомутики с оси и вдвоем вытащили колеса.
Попытались поднять - ни Минька не смог, ни Ватя.
Пришлось установить колеса на прежнее место и вернуться к Минькиной штанге.
На улице у калитки нудно, в голос ревел Фимка.
- Мамка выпорола! - пожаловался он Миньке.
- А за что выпорола?
- За крупу. Я в огороде крупу посеял. Я думал - семена. А еще Кеца дразнит: две дощечки сложено, горсть соплей положено. О-о!..
- Идем к нам, Фимка, - сказал Минька. - Будешь помогать доски строгать. А Кецу мы изловим и язык воротами прищемим.
Борис пришел, когда Минька, Ватя и Фимка убирали инструменты, выметали из сарая опилки и стружки.
Борис осмотрел штангу, сказал:
- Славно придумано.
Минька с веником стоял польщенный и гордый. Ватя тоже стоял с веником и тоже польщенный и гордый. Фимка застыл с ворохом стружек, с унылым, еще слезливым носом.
- Теперь смотрите, как нужно заниматься.
Борис скинул пиджак, повесил на забор палисадника и, подойдя к штанге, расставил ноги, ухватился за палку, "гриф", и взял штангу на грудь. Потом выжал ее.
- Это называется жим, - сказал Борис и опустил штангу.
Громыхнули камни. Показал Борис рывок и толчок.
- Особенно не усердствуйте. Позанимались - отдохните, оботритесь мокрым полотенцем.
Борис подхватил Фимку, высоко подбросил и поймал. Фимка выпустил стружки.
- Еще!
Борис еще подбросил.
- А до трубы можешь? - развеселился Фимка.
Пришла Фимкина мать и сказала, что нечего баловать: он провинился и наказан, - и повела его домой.
Фимка часто задышал, собираясь захлюпать. Борис шепнул ему, что до трубы слетать обеспечено.
Во двор выбежал разгневанный дед. В одной руке держал газету, в другой - тонкое школьное перо: производил запись в бухгалтерскую книгу очередного политического параграфа.
- Нет, ты мне объясни, как это называется!
- Ты о чем? - спросил Борис.
- "О чем, о чем"! Да о заграничных специалистах. Ты погляди, что о нашем тракторном заводе пишут. - Дед сунул было газету Борису, но тут же выхватил и начал читать: - "Русские всерьез полагают, что неграмотные подростки и юноши смогут скопировать методы Форда, основанные на опыте целого поколения, на высококвалифицированной рабочей силе, на курсе первоклассных инженеров и мастеров". - Дед смял газету. - Скажи на милость, какие помазанники божьи!
- Пусть горланят что хотят, - махнул рукой Борис. - А тракторы мы сделаем. И не хуже фордовских.
Глава V
АКСЮША
Была ночь.
Минька проснулся: кто-то громко стучал в дверь. От страха онемели руки и ноги. Вдруг Курлат-Саккал! Он не Кеца, с ним не подерешься - сразу пришибет.
В доме бабушка и дед. Борис заступил в ночную смену.
Вновь стук.
Минька перестал дышать.
Оказалось, стучали в дом напротив: пришел из депо дежурный к Прокопенко.
- Надо выезжать на Джанкой! - кричал он. - Товарный состав. Спешно!
Минька с облегчением вздохнул. Потом долго лежал без сна.
Над головой висела картина - богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович.
В полумраке видны их фигуры в шлемах, в кольчугах, с копьями и палицами.
Эта картина Миньке памятна. Рисовал отец. У него долго не получалась морда коня под Алешей Поповичем. Он счищал краски и начинал сызнова. Наконец конская морда удалась, как того хотелось. Отец устал и пошел прилечь.
Минька, тогда еще ползунок, подобрался к картине, взял кисть и начал "дорисовывать".
Отец проснулся и, когда заметил, что натворил Минька, рассердился, схватил Миньку, перепачканного красками, и больно сжал. Потом швырнул на кушетку и выбежал из дома.
Долго Минька не мог простить отцу горячности, с которой он сдавил его и отбросил от себя.
Это была первая в жизни обида.
По просьбе бабушки отец кое-как подправил лошадь Алеши Поповича, и бабушка взяла картину к себе.
Разбудил Миньку, как всегда, бой часов.
Появился Ватя. Нужно было отправляться на плантацию. Сегодня выплачивали деньги.
Минька и Ватя пришли в контору и заняли очередь к окошку кассы. Пришла и Аксюша.
Каждый расписывался в ведомости у кассира, после чего кассир отсчитывал деньги.
Ватя собрался покупать голубя. Минька отдал Вате часть денег, чтобы Ватя и ему купил голубя. Ватя от радости побежал к какому-то Цурюпе-голубятнику поглядеть его продукцию, выставленную для продажи.
Минька и Аксюша остались вдвоем.
- Пойдем на курган, - предложил Минька.
- Пойдем.
На кургане, который венчал Цыплячьи Горки, археологи вели какие-то раскопки. Народ говорил, будто обнаружили могилу греческих аргонавтов.
Минька и Аксюша взбирались по тропинке, поросшей жилистыми подорожниками.
Аксюша шла впереди. Минька поотстал.
Он видел загорелые ноги Аксюши в белых полосках, оставленных жесткими стеблями травы, и пучок волос, перевязанных цветной тряпочкой - матузком, как говорила бабушка.
Ветер с кургана задувал, запутывал платье между колен. Аксюша поворачивалась к ветру спиной, распутывала платье.
Чем выше они взбирались, тем лучше был виден Симферополь и высокая над ним, как синяя тень, гора Чатыр-Даг.
Минька и Аксюша сели на вершине кургана в желтой, точно опаленной пламенем цветущих маков, траве.
Внизу лежал Симферополь, с тополиными рощами, трубами заводов и фабрик, низкими дымами паровозов около вокзала и товарной станции. Кара-Киятская слобода, Цыганская, Битакская, Якшурская. Через город протекала безводная в летнее время каменистая речка Салгир.
Аксюша сидела, подняв колени и заложив между ними ладони.
Минька растянулся рядом среди маков.
Миньке очень хотелось говорить Аксюше что-нибудь такое, чтобы она слушала, расширив зрачки, а он смотрел ей в лицо и говорил, говорил.
Но, сколько Минька ни думал, ничего такого придумать не мог.
Аксюша нашла в траве улитку-катушку.
- Минька, а тебе известно - улитка имеет глаза и уши.
- Выдумки.
- Нет, не выдумки. В сильную жару закрывает раковину створкой и спит. А читать следы ты умеешь?
- Какие следы?
- Ну, всякие. В лесу.
- Не знаю. Не приходилось.
- А я могу. И волчьи, и барсучьи, и лисьи. И сусликов умею ловить волосяной петлей.
- А кто тебя научил сусликов ловить?
- Сама научилась. Минька, а у меня есть открытки с видами Ленинграда. И Ростова. Там завод "Сельмаш" комбайны делает. Интересно, что это за машины такие? Я всегда мечтаю о других городах, а то и просто воображаю что придется. Могу закрыть глаза и думать крепко-крепко - так думать, что начинаю видеть все, что захочу. Захочу - поплыву на пароходе среди высоких волн, поскачу на лошади степной или пойду куда-нибудь на пастбище, где удоды кричат.
Аксюша закрыла глаза. И так сидела, вся пронизанная солнцем.
- Колеса бьют по рельсам. Ветер дует в открытые окна. Грохочут мосты, семафоры подняты. Еду я на Дальний Восток. Жить там интересно и опасно. На КВЖД нападают маньчжурские бандиты - хунхузы - и корабли со всего света причаливают, золото в ручьях водится. В камышах леопарды сидят, змеи на лианах качаются. А леса такие густые, что без топора не пройдешь, без компаса заблудишься.
Минька приподнялся на локте, смотрел на Аксюшу.
У него самого расширились зрачки. Даже завидно стало, что это Аксюша так здорово говорит, а не он.
- В океане моржи плавают, за камнями осьминоги прячутся - со щупальцами по три метра. Зацапают - не вырвешься. - Аксюша открыла глаза. - Минька, а ты стрелял из ружья?
- Нет, не пробовал.
- А я стреляла. Ватин Гриша давал, из винчестера. Только у меня еще очень плохо получается. Я волнуюсь и дергаю спусковой крючок. Гриша говорит - привыкну, не буду дергать. Я и ствол чистить умею, и затвор смазывать. Если поеду на Дальний Восток, на КВЖД, обязательно буду стрелять из ружья.
- Захочу, Борис тоже ружье купит и научит стрелять, - с некоторой обидой сказал Минька.
- Захочешь - и купит?
- Конечно.
- Это хорошо, когда тебя так любят.
На тропинке к кургану показался Ватя. Размахивал руками, в которых держал по голубю.
- Купил, Минька, купил!
Красный и потный, Ватя взобрался на вершину кургана.
- Вот, клинтуха купил и вяхиря. Торговался, даже в горле что-то треснуло. За тобой какого оставить? Искал, искал тебя. Гопляк говорит, с Аксюшкой на курган полез. Ну, какого возьмешь?
- Бери, Минька, вяхиря, - сказала Аксюша.
Минька принял из Ватиных рук голубя и почувствовал, как о ладонь ударилось птичье сердце.
- Ну, пошли, что ли, в голубятню посадим, - сказал Ватя.
Все трое начали спускаться с кургана.
Глава VI
ЕЩЕ ОДИН ВЕЧЕР
Вечером бабушка и дед собрались в гости к соседям - поиграть в стукалку на копейки.
Дед снял клеенчатый фартук, подстриг ножницами усы и почище отмыл руки от сапожной пыли и ваксы в керосине с тертым кирпичом.
Бабушка, надрывая поясницу, сама выдвинула тугой ящик у комода, вынула из него коробочку из-под ландрина с медными деньгами и гарусный полушалок с кистями. Кисти у полушалка расчесала гребешком и побрызгала духами собственного изготовления, которые составляла из гвоздик и настурций. Гвоздики и настурции сохранялись в спирту, и спирт приобретал их стойкий запах.
Поиграть в карты, в стукалку, было бабушкиной страстью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12