Поблескивали в снежном сумраке купола кремлевских церквей. На углу высокого серого дома горела надпись из красных стеклянных трубок: "Театр эстрады".
- Кто по барьеру до Большого Каменного?
- Скользко, Юра, зимой, - сказал Витя.
- Глохни.
И Юра впрыгнул на парапет набережной. За Юрой вскочил Витя. Дал руку Лене. Она тоже поднялась на парапет. Отправились гуськом, балансируя портфелями. Вдруг кто-то кричит:
- Лекомцев! Беляев! Ефремова! Остановитесь!..
Ребята остановились. К ним подошла Вера Николаевна.
- Что за выдумка? А у тебя, Лена, нога слабая. Забыла?
Ребята спрыгнули с парапета.
- У меня лучше нога.
- Лена растянула связки. И серьезно. Мальчишки, безответственные вы!
- Так она молчит.
- Ленка, чего ты молчала?
- Отправляйтесь, - кивнула Вера Николаевна. - По тротуару, как нормальные люди.
- И они отправились в смущении.
- Вас смутишь.
- Нет, почему же... Иногда...
- Не выдумывайте!
Ребята засмеялись и отправились по тротуару, как нормальные люди.
Около театра толпился народ: официальная премьера того самого спектакля - двое спорят...
- Я пошел, - сказал Витя.
- Куда?
- За троном. Договориться надо.
- Не пробьешься.
- Пробьюсь.
И Витя врезался в толпу.
- Василий Тихонович говорит, что работают установки, которые уничтожают тучи, туман. Облака уничтожают. А мне жаль, - сказала Лена.
- Облака?
- И облака, и снег. Тогда его не будет. Я и дождь люблю.
- Дождь не люблю, а снег люблю. - Юра положил на сугроб портфель и сел на него.
Лена положила портфель рядом и тоже села.
К театру подъехало такси, и из такси вышел известный артист.
Народ узнал, захлопал.
Его любили.
- Мне он нравится, - сказала Лена.
- И мне.
- Как ты думаешь, кого будет играть?
- Одного из тех двоих, конечно.
И вдруг совершенно неожиданно Юра спросил:
- Когда была жива твоя мама... ну, ты прости... она с тобой часто разговаривала?
- Что? - не поняла Лена.
- Разговаривала нормально, понимаешь?
Лена помолчала, потом сказала:
- Почему обижаешь Витю иногда?
На вопрос Юры она не ответила.
- Он всегда прав.
- И меня поэтому обижаешь? - Последние слова Лена сказала совсем негромко.
Юра вскочил:
- Мать свою я не люблю! Ее никто не любит!..
- Зачем ты так?
- А что? Она и тебя не любит. Отца не любила. И Вано не любит. Она себя любит!
- Юра! - Лена тоже встала с сугроба. - Ты не смеешь так о матери!
- Смею!
- Нет! - Лена взглянула ему в лицо. - Часто говоришь и делаешь такое, о чем потом жалеешь.
Юра ничего не ответил.
- Ждешь писем?
Юра молчал.
- Инна обижается, что не приходишь. И бабушка Фрося.
- Странно. Мой отец учился в этой же школе, а я не знал. Странно. Верно, Леша?
Она сняла перчатку, подула на пальцы.
- И мать училась. В параллельном. И тоже молчала.
Лена сказала:
- Давно было. Как и война давно была.
- Чего о войне заговорила?
- Девятый "А" ищет девятый "А".
- Сейчас придумала?
- Да. Но так должно было быть. А то один Витя со своими следопытами.
- Надень перчатку.
Лена надела перчатку.
- Замерзла?
- Нет, что ты!
- Великий ученый Шампольон еще мальчиком сказал: "Я прочту это, когда вырасту". И первый в мире прочел египетские письмена.
Лена улыбнулась.
- А мои письмена ты читаешь в своем дневнике?
- Прочту, когда вырасту! - Юра схватил Лену и посадил в сугроб.
- Ты с ума сошел! Юрка!
- Ничего подобного! - Юра и сам повалился в сугроб. - А великий ученый Шлиман еще мальчиком сказал: "Я найду Трою". И нашел ее!
Лена сидела, мотала головой, отряхиваясь от снега. Громко смеялась.
- И вообще, Майка Скурихина перед тобой просто фанера Милосская! И ничего больше!
- Юра, перестань. К нам, кажется, идет милиционер.
- Не милиционер к нам идет, а Витька.
К ним шел Тыбик.
- Чего сидите в снегу и орете?
- Диктую высказывания ученых. От формации к формации.
11
- Вано, можно к тебе?
- Да, конечно.
"Вано" - это была видимость дружеских отношений со стороны Юры, потому что сам Иван Никитович хотел быть с Юрой в настоящих дружеских отношениях. Но он понимал, что не имеет права добиваться этого. Этого должен был захотеть Юра.
Вано в теплом замшевом пиджаке сидел за своим рабочим столом, читал информационный бюллетень по культурному обмену. Значит, будет очередная встреча: "Дамы и господа, мы собрались, чтобы..."
- Вано, ты любишь мою мать?
Некоторое время Вано продолжал сидеть неподвижно. Потом медленно закрыл бюллетень. Сейчас скажет: "Не понимаю тебя".
Вано поднялся из-за стола.
- Мне бы хотелось, чтобы наш первый серьезный разговор начался не с подобного вопроса, - наконец ответил он.
И действительно, у Юры с Вано никогда не было серьезного разговора.
- А с какого?
Юра был несправедливо агрессивен.
- Я знал, что ты спросишь у меня обо всем, что случилось. Вырастешь и спросишь. Вот ты и вырос, если спросил.
- Но я спросил тебя не об этом?
- Ты спросил меня об этом, Юра.
Юра промолчал, потому что на самом деле спросил об этом. И Вано поступил честно и не сказал: "Я не понимаю тебя". Так бы ответила мать.
Юра продолжал стоять посредине комнаты. Он ждал.
На кухне совсем мирно разговаривала сама с собой тетя Галя. Мамы дома не было, она ушла.
Вано подошел к Юре и положил ему на плечи руки. И вдруг Юра понял, что на честность Вано он должен ответить тоже мужской честностью. Он поставил Вано в затруднительное положение, и Вано не испугался, не начал отговариваться пустыми фразами.
- Я знаю: ты не виноват, Вано.
- Юра, здесь нет правых и неправых.
- Есть.
- Нет, Юра. Ты не ищи. Я вижу - ты ищешь. - Иван Никитович опустил руки, взглянул на Юру.
- Мать виновата перед отцом.
- Это ты так решил?
- А перед кем она виновата?
- Я повторяю тебе: здесь нет правых и неправых.
- Скажи, Вано, а какое отношение имеет Вера Николаевна к моему отцу? Она училась в одном с ним классе? Перед войной?
- Училась. Да.
- Мать никогда не говорила. Почему? И она из этой школы, только из другого класса. Параллельного.
- А отец? Говорил?
- Нет.
- И ты хочешь, чтобы я...
- Ты сам сказал, что когда-нибудь спрошу у тебя, что случилось. Вот я и спрашиваю. А ты говоришь: здесь нет правых и неправых.
- Юра... - позвала мать. Она стояла в дверях. Она вернулась из города.
Юра поглядел на нее. Морщины стянули глаза. Снег растаял в волосах, и мокрые волосы прилипли к щекам. Лицо от этого сделалось особенно худым и бледным. Уголки губ дрожали. Недокрашенные помадой, они тоже были особенно бледными.
Она слышала конец разговора между Юрой и Вано.
- Если ты ищешь виноватых, то это я. Одна я! И не надо ни о чем спрашивать Ивана Никитовича.
"Ты часто говоришь и делаешь такое, о чем потом жалеешь..." - И Юра выбежал из кабинета.
Он не хотел больше ничего знать!..
12
Василий Тихонович дал программированные вопросы по инфразвуку и молекулярному движению. Кто закончил отвечать, мог заниматься чем хотел.
Лена писала письмо Григорию Петровичу, отцу Юры. Как староста класса.
"Мы все очень любим Юру и поэтому беспокоимся за него. Он такой..." Лена подумала и написала: "неровный", и прибавила: "сейчас". И потом дальше: "Мальчики, они неровные в эти годы. Оправдываются, что..."
Лена остановилась, подумала и зачеркнула "оправдываются, что...".
Вера Николаевна просила Лену написать письмо. Вначале хотела сама, а потом передумала. Вызвала Лену. О письме никто не должен знать. Ни в классе, ни вообще.
Лена и Юре ничего не сказала. А зачем? Начнет кричать, что опять вмешиваются в его личную жизнь...
Когда человек не может разобраться в близких ему людях, в их поступках и тем более когда эти близкие - собственные отец, мать и отчим, он мучается сам и мучает других близких, хотя бы друзей по школе.
Лена достала из портфеля тетрадку, в которой собирала высказывания писателей, ученых и общественных деятелей. Нашла слова Хемингуэя и переписала их в письмо: "Каждый, кто ходит по земле, имеет свои обязанности в жизни". Она уважала Хемингуэя, и он должен был помочь ей. И еще она уважала Сент-Экзюпери. "Любить - это значит не смотреть друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении". "В любви нет больше и меньше" (Л. Толстой). "Смейся, и я скажу, кто ты" (М. Ларни).
Много хорошего в тетрадке.
Юра не пришел в школу. Может быть, заболел, а может быть, не подготовился к вопросам по физике.
Занятие Василий Тихонович проводил совместное - 9-й "А" и 9-й "Б". Неподалеку от Лены сидел Шалевич. Около него - Генка Хачатуров. Ответы на программированные вопросы они уже закончили и тихонько говорили о своем. Конечно, о баскетболе.
- Надо сдублировать противника. Создать сборную из своих игроков, вроде это противник, и играть с ней.
- У них в зале жесткие кольца. Мы не привыкли. И стартовая пятерка была не та.
- Смотри, у меня таблица. Я сделал. Штрафные броски - сорок восемь процентов, броски со средних дистанций - двадцать пять процентов, подбор мячей на чужом щите - тридцать процентов.
- Наша команда не дошла до пика спортивной формы.
"Опять, проиграли, оправдывается", - подумала Лена.
Василий Тихонович ушел из класса. Сказал: кто не закончил ответы пускай заканчивает и принесет в учительскую.
В школе дискутировали, как лучше все делать по-новому, по-современному. А Василий Тихонович уже не дискутировал, а поступал так, как считал правильным. Ввел программирование. Собирал на свои занятия оба класса - 9-й "А" и 9-й "Б".
"Настоящий современный ученик, - говорил Василий Тихонович, школьную программу-минимум должен пройти быстро и работать самостоятельно над внепрограммными темами. Учиться надо в будущем времени! Наши несовершенства - это испытание нашей жизнеспособности!"
Он не запрещал Саше заниматься на своих уроках решением теоремы Ферма. И даже спорил с Сашей о теории чисел и о пифагоровых тройках. Саша не сдавался и выдвигал свою теорию чисел и пифагоровых троек. Говорили, что на педсоветах завуч Антонина Дмитриевна жаловалась на Василия Тихоновича - он объединенными занятиями путал ей расписание.
И в дневнике школы он делал свои резолюции. Подменял директора этими резолюциями. Вера Николаевна только смеялась, постукивала о зубы тоненьким карандашиком. Ведь никто не знал, что это смеялась и девчонка из 9-го "А"...
К Шалевичу и Хачатурову подошла Майя. Поглядела на их баскетбольные проценты:
- Жалобы турка!
- Знаешь что... - закричал Шалевич. - Знаешь что...
- Ап! - засмеялась Майя и подошла к Лене: - Не кончила?
- Кончила. Письмо пишу. Деловое.
- Бал будет. Слыхала?
Лена убрала письмо. Если подошла Майка, то уже не напишешь ничего.
- Платье сошью. И туфли к нему золотые.
- Как - золотые?
- Покрашу бронзовым порошком. Продается в хозяйственных магазинах.
- Ну Майка!..
- Старенькие летние туфли покрашу, и все. Эскиз. Только ты молчи.
- Лена, - толкнул Лену сзади Сережа, - электроновольты в эргах?
- Соображай, ребенок! - засмеялась Майка.
- У меня все соки в рост, Маечка.
- Шалевич возьмет в команду. У них с процентами что-то.
- Опять! - вскипел Шалевич. - Выкатывайся из класса и не мешай...
- "На тебе сошелся клином белый свет..." - пропела Майка.
Потом снова начала говорить Лене о платье и туфлях.
- Летом у меня были сиреневые с полосатым каблуком. Это я сама. Акварельными красками.
- О чем вы здесь, девочки? - подсела на край парты Жирафчик. Она тоже закончила работу.
- О платье. Для бала.
- Придумай для меня платье, Майя.
Сзади спросил Сережа:
- Поправочный коэффициент четыре в последнем вопросе?
- Четыре, - быстро сказала Майка. - И как только тебе доверили в банк ходить?
- А я там палец прикладываю.
- Платье видела в журнале мод, - продолжала Майка. - Из темно-желтых кружев и белых. И бусы сделаны в тон: половина низки белая, половина темно-желтая. А пуловер видела - черный с красным по бокам. Руки опущены красного не видно. Поднимаешь руки - видно... И неожиданно получается. Майка развела руки, чтобы было понятно, где по бокам красное и как это видно.
- Научусь вязать, - сказала Жирафчик. - Моя мечта.
- Свитер еще, с рисунками с картин Пикассо.
- Меня все это не волнует, - сказала Лена.
- Что ты? - удивилась Жирафчик.
- Какая-то равнодушная. Не знаю.
- Может быть, и бал не волнует?
- Бал волнует.
- Тебя, Ленка, я одену - любишь или не любишь одеваться. И Жирафчику милому придумаю что-нибудь!
- Работаете над внепрограммными темами? - сказал Сережа.
- Молчи, коэффициент!
Майка учится легко, и все у нее в жизни всегда легко - ап!..
13
Работали весело - выносили из класса старые парты и ставили вместо них новые. Это были уже не парты, а современные столы из светлого полированного дерева.
Менялась мебель и в каптерке. Появились новые шкафы, скамеечки, которые вращаются, верстак, стеллаж для папок и чертежей. Приборы по термодинамике, скорости света, интенсивности излучения частиц. Завхоз Любовь Егоровна переживала: сколько потрачено денег!..
- Деньги надо тратить, - утешали ее ребята. - Народнохозяйственный оборот!
Старые парты складывали во дворе. Их скопилось много из всех классов. Они стояли высокой горой.
В классе к каждому столу подводили электричество, чтобы можно было включать различные приборы. Руководил монтажом Витя. В этом он разбирался: недаром полностью электрифицировал класс своих малышей. Даже из роно приезжали и смотрели: дополнительное освещение доски, розетка для фильмоскопа, импульсная лампа, которая включалась на ночь и убивала микробы, дезинфицировала класс. Вите помогали тогда заниматься монтажом Юра, Боря и Сережа. Работали с "массами". А Гена Хачатуров попутно занялся преподаванием спорта: надо ведь растить смену. В баскетболе. Начал с того, что взвесил башмаки с ботами, в которых малыши ходили, и выяснил, что каждый ботинок с ботом весит килограмм. Разве вырастишь смену, когда на ногах у нее килограммы!
В 9-м "А" постепенно так увлеклись переоборудованием, что вообще начали делать ремонт. Взяли у Любовь Егоровны кисти, банки с краской (как тот родитель в нейлоновой рубахе) и покрасили двери, подоконники, батареи. Линолеум настелили. Цветной, модный, с рисунками.
Майка говорила: "Пикассо. Эстетика быта".
Оставили только старую доску, хотя очень хотелось заменить на новую, зеленую.
1 2 3 4 5 6 7