Я изо всех сил тянул линь и, как только он ослабевал, быстро обматывал его вокруг утки. Я был так измучен, что сел на палубу, не выпуская линь из рук. Каждый кусок мяса, который прожорливые хищницы вырывали из тела моей жертвы, мог стоить мне жизни. Я боролся за жизнь. Мне удалось подтянуть акулу на двадцать футов к борту.
Одна из акул вцепилась в хвост мертвой рыбы и, увлекая ее за собой, стала описывать полукруги. Я слышал зловещее щелканье челюстей пяти хищниц, норовивших урвать кусок побольше. На теле мертвой акулы зияли огромные раны, а они терзали ее снова и снова.
Вот уже изувеченная туша почти у самого борта. Теперь надо было зацепить ее чем-нибудь под жабры и втащить на палубу. Спустившись в трюм, я вытащил оттуда два багра.
Акулы продолжали свое пиршество. Они отрывали огромные куски мяса, тащили тушу в разные стороны. Мертвая акула была изогнута в форме буквы S. В воде, рыжей от крови, хищниц почти не было видно. Как голодные свиньи, они глубоко зарылись мордами в тело жертвы.
Схватив рыболовную острогу, я всадил ее в голову акулы, которая была ко мне ближе других, но она даже не обратила на это внимания. Я попытался зацепить багром за жабры изуродованной акулы, но силы мне изменили, и я опустил руки.

Отвратительное пиршество продолжалось теперь уже под днищем яхты, потом акулы вынырнули с другого борта. Линь был короткий, весло зацепилось за киль и гнулось под натиском огромных рыб. Палуба у меня под ногами дрожала. Перегнувшись через борт, я стал вглядываться в воду.
Послышался негромкий треск, и весло, сломанное у самого наконечника, всплыло на поверхность.
Я бросился к другому борту и увидел, как пирующие акулы медленно опускаются в глубину. Я проводил их взглядом, а когда они скрылись из виду, в отчаянии упал на палубу. Это была одна из самых страшных минут в моей жизни.
Немного успокоившись, я снова повернул яхту на запад, откачал воду из трюма и спустился в каюту. Остаток дня и всю ночь я не вставал с койки.
Прошло еще двое мучительных суток. День сменялся ночью с томительным однообразием. Жил я как зверь в своей норе, с тем только отличием, что время от времени откачивал воду и целыми часами вглядывался в пустынный горизонт. Почти весь день я спал или разговаривал сам с собой. Тишина действовала на меня угнетающе, и я говорил, чтобы слышать свой голос.
Настал день, которого я ждал с трепетом: на яхте осталось всего полпинты пресной воды. Этого могло хватить лишь на сутки. Утром я ополоснул рот и вышел на палубу к помпе. Случайно взглянув на левую руку, я заметил, что потерял обручальное кольцо,– оно не удержалось на пальце, тонком, как у скелета.
Вечером я выпил немного воды, оставив несколько капель на ночь, когда придется опять работать у помпы.
Ночью с востока подул сильный ветер и быстро погнал яхту на запад. К рассвету она перестала слушаться руля. Я допил. остатки воды и вылез на палубу, намереваясь убрать грот и лечь в дрейф.
Итак, вода кончилась. А впереди были сотни миль – чуть ли не две недели пути до ближайшей земли. Но в душе у меня не угасала надежда.
Над головой бежали низкие облака. В воздухе пахло сыростью, но не было никаких признаков близкого дождя. Я по-прежнему надеялся: что-нибудь да произойдет-польет дождь, или покажется остров, или какой-нибудь корабль возьмет меня на буксир и отведет в гавань.
Ночью ветер заметно упал и небо прояснилось. Я вновь поднял свой маленький грот. Потом я добрался до кормы и положил яхту на прежний курс. Это так утомило меня, что я не смог качать помпу и лег на сырую койку. На рассвете мне удалось откачать из трюма всю воду. После этого мне уже ни разу не удавалось полностью осушить трюм – я качал до тех пор, пока хватало сил, а потом оставлял помпу.
Я взглянул на небо – никакой надежды на дождь. Ночью я обдумывал способ, как опреснять соленую воду. У меня была масленка с носиком. Наполнив масленку морской водой, я поставил ее на примус и стал кипятить. Масленка была плотно прикрыта крышкой, и пар выходил через носик. Если бы мне удалось как-нибудь собрать этот пар, у меня появилась бы пресная вода.
Я сделал из жести воронку, а под носик подставил блюдце; когда на блюдце упала первая капля, я слизнул ее распухшим сухим языком и стал ждать следующей.
За час эта самодельная установка дала мне столовую ложку пресной воды. Все утро я продолжал перегонять воду и к полудню выбился из сил, но зато во рту у меня было уже не так сухо. До следующего дня можно было не заботиться о воде. Поработав у помпы, я спустился вниз, завернулся в одеяло и заснул.
Днем неожиданно пошел дождь. Я проснулся от стука капель по палубе. Порывистый восточный ветер гнал на меня зловещий шквал. Я бросился наверх, расстелил на крыше рубки шерстяное одеяло и подмел кокпит.
Впервые после урагана на яхту налетел шквал… Крупные капли дождя барабанили по палубе. Я смыл соль с кожи и с бороды, потом, ловя дождевую воду пригоршнями, жадно пил ее.
Когда одеяло намокло, я выжал его за борт, чтобы удалить соль, и снова расстелил на крыше рубки. Когда оно снова намокло, я выжал его в ведро. Прежде чем шквал ушел, мне удалось проделать это дважды. В ведре оказалось полгаллона воды. Галлон набрался в кокпите. Полтора галлона! Я был богаче Креза.
Сразу же я установил для себя дневную норму – полторы пинты, хотя выпивать столько воды казалось мне чуть ли не расточительством.
Остаток дня и всю ночь свежий ветер гнал «Язычника» на запад. На рассвете два шквала краем задели яхту, после чего я попал в штиль.
Взошедшее солнце осветило неподвижный океан… Хотя я выпил довольно много воды, голова моя по-прежнему была в каком-то тумане.
Я вышел на палубу, прилег в тени паруса и стал смотреть на резвившихся в воде акул и дельфинов. Далеко впереди над океаном летала стайка птиц – мне показалось, что среди них есть и береговые, но так как ближайшая земля находилась в двухстах милях, я отказался от этой мысли. Несколько птиц приблизились к яхте, но я был так измучен, что даже не пошевельнулся. Мой усталый мозг отказывался придумать способ охоты на них. Еще одно усилие меня доконает – я это хорошо понимал.
Поработав у помпы сколько хватило сил, я лег на койку. Заснул я быстро, спал сладким сном младенца и проснулся от плеска подступившей к койке воды. Поднявшись на палубу, я снова принялся качать, пока силы не оставили меня, и так снова и снова без конца…
Наутро, видя, что ветра все нет, я урезал порцию воды до одной пинты. Штиль приводил меня в отчаяние. «Ну, уж сегодня непременно появится ветер»,– говорил я себе.
День кончился. Птицы носились над морем и криками звали ветер. Когда дует ветер, появляются летучие рыбы, и, спасаясь от дельфинов и других преследователей, выскакивают из воды, а во время штиля они перекочевывают в другие места, туда, где есть ветер. Ветер помогает многим существам, живущим как в море, так и вне его. Дельфины уже два дня ничего не ели. Перемена погоды, видимо, интересовала их не меньше, чем птиц и меня.
На рассвете третьего штилевого дня я проснулся от жалобного крика голодных птиц. Я вышел на палубу, не веря что штиль еще держится. Но океан был неподвижен, гладь его оставалась так же прозрачна и спокойна, как и накануне. Паруса беспомощно повисли, в воздухе – ни дуновения. Мне это не понравилось, долгие штили часто бывают предвестниками ураганов.
Около часа я откачивал воду, пока не показались доски пола, потом свесил свои непослушные, распухшие ноги в трюм и глянул через иллюминатор на неподвижный океан.
На другое утро я встал в уверенности, что ветер, наконец, поднялся, но на океане по-прежнему был штиль. Вокруг расстилалась пустынная, залитая солнцем водная гладь. Я огляделся, пробормотал: «Все еще штиль»,– и решил выпивать в сутки только полпинты воды.
Четыре дня мертвого штиля, двадцать два дня без пищи, сорок семь дней под временными парусами – если верить зарубкам над моей койкой. До ближайшей земли не меньше десяти суток плавания. Таков был трезвый итог, подведенный мной в то утро. Я хотел записать его на обложке библии единственным уцелевшим карандашом, чтобы об этом узнали в случае моей смерти,– хотел, но не мог. В голове у меня стоял туман, я не находил слов и, отложив библию, выглянул в иллюминатор.
С юга набегали легкие волны – должно быть, где-то подул ветер. Я с трудом вскарабкался на крышу рубки, вспомнив, что вот уже два дня не осматривал океан. Но горизонт по-прежнему был чист, тишина нарушалась только громкими криками морских птиц.
Неожиданно послышался скрежещущий звук. Сперва я подумал, что шум этот производит вода, поднявшаяся в каюте на целый фут, но тут же понял, что шум доносится снаружи.
Перегнувшись через борт, я увидел морскую черепаху,– она царапала деревянную обшивку своими перепончатыми лапами. Панцирь у нее был темно-зеленый, с широкими прямоугольными пятнами. Я понимал, что не имею права тратить остаток сил на бесполезную борьбу с черепахой. С минуту я наблюдал, как она скребет обшивку, и мне вспомнилась черепаха, пойманная на Галапагосе. Сколько в ней мяса и крови! Все доводы рассудка отлетели прочь, и охота началась.
Пробравшись на корму, я нашел острогу, с которой в свое время охотился на спиннорога. Дрожа от волнения, я попытался загарпунить острогой черепаху. Но сил у меня было мало, зубцы только скользнули по панцирю. Черепаха нырнула под киль и всплыла у самого руля. Я добрался до кормы, встал на колени и снова нацелил острогу.
Три раза я попадал в черепаху, но не мог пробить ее твердый панцирь. Я так ослаб, что даже от этого небольшого усилия начал задыхаться. В конце концов я отбросил острогу и решил втащить черепаху на палубу руками.
Свесившись с кормы и запустив обе руки под панцирь, я попробовал поднять черепаху, но на это у меня не хватило сил. Загребая воду лапами, черепаха отплыла в сторону и чуть не увлекла меня за собой. Выпустив черепаху, я упал на край огражденного поручнями борта, стараясь сохранить равновесие и шаря руками в поисках опоры. Если бы я упал в воду, то камнем пошел бы ко дну – ведь от меня остались кожа да кости.
Даже если бы мне удалось ухватиться за борт, я все равно не смог бы вскарабкаться на палубу. А тут еще акулы! Я уже имел возможность познакомиться с тем, как они расправляются со своими жертвами.
Оттолкнувшись от края кормы, я спасся от падения в воду только тем, что резко откинулся назад, причем один из ржавых зубцов глубоко вонзился мне в колено. Я почувствовал жгучую боль – такая боль всегда предвещает еще более жестокие страдания.
Вытащив зубец, я увидел на колене темную капельку крови. Я не мог потерять эту крупицу жизни, а поэтому снял ее пальцем и слизнул языком. Больше крови не было. Вероятно, она стала слишком густой и не могла течь. Больше часа пролежал я на корме, отдыхая от пережитых волнений и набираясь сил. Только после этого я смог подняться.
Взглянув на океан, я увидел, что черепаха исчезла. Мне показалось странным, как ей удалось скрыться на его ровной глади. В трюме слышался плеск воды, и я пошел к люку. Вода поднялась больше чем на фут – не было никакой надежды всю ее откачать.
Я работал до полного изнеможения, мелкими взмахами, потом спустился вниз и лег. Колено сильно болело, вода, переливаясь в трюме, тараторила, как болтливая кумушка. Вскоре я уже крепко спал.
В полдень вода подступила к койке, и я взялся за дело. Все еще стоял штиль. Птицы с хриплыми криками летали над головой. Дельфины описывали бесконечные круги около яхты. Я потерял надежду дождаться ветра. Опять я качал помпу до тех пор, пока руки не отказались повиноваться, а потом побрел в затопленную каюту, волоча распухшую в колене ногу.
Через час, когда нужно было снова идти к помпе, я не смог встать; хотя я и понимал, что это необходимо, но поделать ничего не мог. Колено ныло, я лежал и смотрел, как поднимается вода, сознавая, что каждая минута промедления будет стоить мне мучительного труда. В конце концов я снова заснул.
Утром, когда взошло солнце, я проснулся оттого, что вода залила мою койку. Яхта сильно накренилась. Первой моей мыслью было, что трюм переполнен водой. «Яхта валится на бок и сейчас пойдет ко дну,– подумал я.– Вот-вот она перевернется вверх килем». Я хотел было бежать на палубу, но не в силах был сделать это и, сидя на койке, не знал, на что решиться.
В конце концов я слез с койки прямо в воду, которая была, мне до колен, и, хромая, побрел на палубу. Там я с удивлением обнаружил, что мачта гнется под свежим ветром. Ветер силой в пять баллов дул с юга, и яхта ходко бежала на запад – к земле!
Настроение у меня сразу поднялось. Вперед! Наконец-то я плыву к земле. Я почувствовал себя лучше, ко мне вернулся былой оптимизм. Поглядев на карту, я решил, что до Новых Гебрид плыть еще дней десять. Мне не хотелось думать о том, как я буду все эти дни откачивать воду,– ведь у меня совсем не оставалось сил. Придумаю что-нибудь, когда возникнет необходимость, решил я.
Снова я работал у помпы, пока совсем не обессилел. Колено мое так распухло, что больше не сгибалось, и я не мог спуститься в каюту. Ночь я провел в кокпите.
В эту ветреную ночь я четыре раза становился к помпе. Колено болело все сильнее, и я не знал как быть. Я промыл его соленой водой, но малейшее прикосновение причиняло нестерпимую боль.
На рассвете, взглянув вперед, я увидел остров на расстоянии не более трех миль. Я не двигался с места, не прыгал, не кричал – слишком много разочарований пришлось мне пережить за последнее время. Я смотрел на остров, на его берега, покрытые сочной зеленью, на плоскогорье, должно быть, вулканического происхождения.
Что это за остров – мне было безразлично. По моим расчетам, от ближайшей земли – Новых Гебрид – меня отделяло не меньше недели пути. И все же остров был передо, мной. Мне было все равно, Тимбукту это или Шангри Ла. Впереди земля, и на этот раз я пристану к ней во что бы то ни стало.

СПАСЕНИЕ

Я повел яхту к югу, вдоль берега, огибая длинную гряду зубчатых скал. Остров, отделенный от меня скалами и лагуной, был примерно в полутора милях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37