Джон Колдуэлл
Отчаянное путешествие



Джон Колдуэлл
Отчаянное путешествие

Мэри

ПЕРЕД ОТПЛЫТИЕМ


Яхта моя в полном порядке и готова к долгому и опасному пути. Мне предстоит проплыть от Панамы до Австралии восемь тысяч пятьсот миль по различным морям, через экватор, мимо тропических островов и рифов, сквозь ураганы и штили… и все это в одиночестве. Риск, разумеется, большой, но что поделаешь? Стечение обстоятельств, изменить которое не в моих силах, толкало меня на этот риск.
Я должен был плыть – так мне тогда казалось. В моем распоряжении был маленький парусный тендер, купленный две недели назад в Бальбоа. Я не мог найти другого способа вернуться в Австралию, где за год перед тем в Сиднее состоялась моя свадьба.
Был май 1946 года, война недавно кончилась. Пароходы ходили редко и без всякого расписания. Я застрял на американском континенте, Мэри, моя жена,– в Австралии. Она ждала меня в Сиднее, беспомощная и растерянная, а я все не приезжал, и разлука грозила затянуться до будущего года. Ничего удивительного – ведь судоходство почти прекратилось.
Я делал все возможное, чтобы уехать к жене, но мне это не удавалось. Со времени женитьбы я объездил полсвета, пересек всю Америку и теперь очутился в Панаме; не найдя здесь попутного парохода, я купил маленькую яхту.
Впервые я увидел «Язычника» у причала яхт-клуба в городе Бальбоа (Зона Панамского канала). Яхта была в полном порядке и готова выйти в море. Длина ее от носа до кормы по ватерлинии составляла немногим меньше двадцати шести, а наибольшая длина – около двадцати девяти футов. Ширина – десять футов, осадка – три фута десять дюймов. Высокомерно задирая нос навстречу волне, «Язычник», словно светский франт тросточкой, помахивал своей сорокафутовой мачтой. Низкий надводный борт придавал ему сходство с каноэ, а малейшее движение воды заставляло чутко вздрагивать.
Рубка длиной около восьми футов расположена между мачтой и кокпитом и на восемнадцать дюймов возвышается над планширем фальшборта. Наверху – ничего, кроме этой рубки и такелажа. Палуба чистая и для своих двадцати девяти футов довольно просторная.
Бушприт выдается на семь футов вперед, обеспечивая стоящим на нем кливером устойчивость на курсе. Паруса бермудские; корма, как и нос, острая для лучшей маневренности.
У яхты был такой вид, что, даже у сухопутной крысы, вроде меня, не возникало сомнений относительно ее мореходных качеств.
И хотя я плохо разбирался в яхтах – лишь раз в жизни довелось мне быть на борту небольшого парусного судна,– «Язычник» мне понравился. Я решил рискнуть и отправиться на нем к берегам Австралии.
И вот уже две недели яхта принадлежит мне. На борту есть все необходимое для дальнего плавания, оснастка в полной исправности – нет никаких причин откладывать отплытие. После месяца вынужденного безделья в Панаме я горел желанием выйти в открытое море. Чем скорее я тронусь в путь, думалось мне, тем скорее встречусь с Мэри.
Я не умел управлять парусным судном, но почему-то верил, что в свое время все уладится само собой. Главное – выйти в океан, где яхта с наполненными ветром парусами возьмет курс на юго-запад и помчится вперед, оставляя за кормой пенистый след.
Вряд ли я отважился бы на такой риск, если бы не желание вернуться к жене. Но приближался день отплытия, и мной все сильнее овладевала тревога. Приключения притягивали меня к себе, как магнит. Проплавав три года на тяжелых грузовых судах и танкерах торгового флота, я ни разу не испытал романтики моря. Зато теперь эта романтика меня захватила: на собственной яхте я мог плыть куда угодно по просторам южных морей.
Я стоял и глядел вдоль канала, туда, где открывалось море, такое тихое и спокойное с виду. Какие опасности подстерегают маленькую хрупкую яхту в ближайшие шесть месяцев? Я не мор предвидеть их, я мог только стремиться вперед, им навстречу, чтобы сократить расстояние между мной и Мэри.
Не долго думая, я избрал, как мне казалось, самый простой и легкий путь. Ведь откажись я от этого путешествия, мне пришлось бы по-прежнему жить в разлуке с женой, которую я не видел вот уже целый год.
В душе я всегда испытывал тягу к далеким, неизведанным местам. Когда Америка вступила в войну, я рассчитывал многое повидать, служа в рядах американской армии. Я просился в авиацию, но медицинская комиссия обнаружила у меня перфорацию барабанной перепонки. Я стал моряком и плавал матросом на судах торгового флота.
За два года я дважды объехал вокруг света на американских и на иностранных судах. Потом мне надоели душные, грязные матросские кубрики и спесь судовых начальников. В январе 1944 года я ушел в Сиднее со шведского судна и поступил в австралийскую авиационную часть. За год я побывал в Брисбене, Даббо (Новый Южный Уэльс), Сиднее и Канберре. Там мы с Мэри и встретились.
Это случилось на второй месяц моего пребывания в столице Австралии. Я совершил какой-то мелкий проступок и получил неделю гауптвахты. За эту неделю мне пришлось выполнить множество работ, например мыть полы в прихожих. Работал я под начальством офицера женского вспомогательного корпуса – голубоглазой миловидной девушки, подчиняться которой было даже приятно.
Вскоре после этого мы объявили о своей помолвке. Через неделю мое звено было переведено в Сидней, где в феврале 1945 года я был демобилизован.
Представитель американской военно-морской администрации тотчас же предложил мне поступить на одно из судов американского торгового флота в качестве матроса первого класса. Мне, однако, гораздо больше улыбалось стать студентом Сиднейского университета и продолжить образование, прерванное войной,– три года назад я учился в колледже Санта-Барбара (Калифорния). Как демобилизованный я мог при поступлении в университет воспользоваться льготами. Но война еще не кончилась, и людей на флоте не хватало.
Мэри советовала мне принять предложение. Сама она уже третий год состояла в женском вспомогательном авиационном корпусе и намерена была служить там до тех пор, пока этого требует ее родина.
На следующий день я уже был на американском транспортном судне типа «Либерти». Пыльный, ржавый, окрашенный в серый маскировочный цвет, этот транспорт взял курс на север в Таунсвилл, после чего зашел в четыре порта на Соломоновых островах. Вскоре мы были уже на Новых Гебридах, затем трижды останавливались на северном берегу Новой Гвинеи и окончательно разгрузились на островах Биак и Моротай. Потом транспорт принял на борт роту австралийских солдат и доставил их с Новой Гвинеи на Борнео. Там мы получили приказ идти в Брисбен за новыми подразделениями австралийских войск.
Я попал в Брисбен в мае, почти через четыре месяца после разлуки с Мэри. В Америке это время – разгар весенней поры, в Австралии же май – холодный зимний месяц. Но любовь не разбирает времен года.
Свадьбу мы отпраздновали в Сиднее, а затем вернулись в Брисбен. Наш медовый месяц длился три дня – в воскресенье после полудня я снова был на судне.
Транспорт должен был доставить на Борнео очередную партию солдат и через шесть недель вернуться обратно. Такие рейсы ему предстояло совершать до самого конца войны.
Мы с Мэри расстались без грусти, так как не подозревали, что ждет нас впереди. Прощаясь, мы надеялись встречаться каждые шесть недель, а когда война кончится, не расставаться никогда.
Тяжело груженное судно медленно прошло вдоль Большого Барьерного рифа и, миновав Папуа, пустилось в далекий путь к Борнео. Около Маданга в ночной тьме на перегруженный транспорт обрушился жестокий ураган. До самого утра судно, потеряв управление, носилось по волнам во власти бушующего моря и свирепого ветра. На рассвете транспорт со всего хода врезался в берег Новой Гвинеи, к западу от небольшого тропического порта Финшхафен. Со времени нашего отплытия из Брисбена не прошло и недели.
Нос судна на пятьдесят футов углубился в прибрежные заросли, ветви деревьев нависли над верхней палубой. Солдаты сошли на берег и рассыпались цепью перед транспортом, опасаясь, что мы попали на территорию, занятую японцами.
Экипаж принялся за дело, пытаясь спасти судно. Якоря были брошены на землю, груз из передних отсеков трюма выкинут за борт. С кормы спустили буксирные концы, которые приняли судовые шлюпки. На юте был сложен груз и поставлены бочки с водой, чтобы увеличить осадку кормы и, подняв нос, освободить его от коралловых тисков.
Через пять дней при помощи трех шлюпок, дав «полный назад», судно сдвинулось с места и, зарываясь осевшим носом в воду, поплелось в соседний с Финшхафеном порт Лангемак. Там судно осмотрели, заделали зияющие пробоины в носу цементом.
Из Лангемака мы поплыли во Фриско Так моряки называют Сан-Франциско.

.
На третью ночь помощнику капитана показалось, что он видит берег. На деле это был небольшой торпедный катер. Пришлось дать задний ход; транспорт содрогнулся, словно от удара гигантского тарана. Цементные заплаты треснули, и нос судна зарылся в воду. С большим трудом мы добрались до Мануса (острова Адмиралтейства).
Через тридцать дней американское военное судно взяло на буксир наш транспорт, лежавший в сухом доке. Все усилия отремонтировать транспорт оказались тщетными, и его нелегко было отбуксировать через Тихий океан в Америку, чтобы там схоронить на корабельном кладбище.
Сойдя с него в последний раз на берег, я нанялся грузчиком в порту Сан-Педро. Работая там, я мог следить за приходящими в порт пароходами. Недели через две я был принят матросом первого класса на танкер, шедший в Мельбурн. В эту ночь я.был уже на пути к Мэри.
Прошло еще две недели. Стоял август. Война только что кончилась, и на танкере царило радостное возбуждение, матросы делились друг с другом своими планами. Для многих из нас это плавание должно было стать последним перед возвращением к мирной жизни. Танкер оставил позади Самоа, неделя пути отделяла нас от Порт-Филиппа. Еще неделя – и я увижу Мэри. Трудно было поверить, что после трех с половиной месяцев разлуки мы снова будем гулять по знакомой Флиндерс-стрит в Мельбурне.
В ту же ночь, пока я предавался мечтам о нашей встрече, капитан танкера получил приказ изменить курс и доставить груз нефти в Манилу. Простояв две недели в Маниле, танкер пошел через Панамский канал в Техас-Сити. Но из Панамы нас послали на остров Аруба (Нидерландская Вест-Индия). В Ораньестаде танкер припал к грязным, вонючим нефтехранилищам, как поросенок к раскормленной матке, и высосал оттуда сто двадцать пять тысяч баррелей Один баррель равен 159 литрам.

мазута. Повинуясь приказу, он направился в Гонолулу, а затем в Иокогаму.
Две недели мы пробыли в Иокогаме, неделю в Нагойе, восемь дней в Йокосуке, после чего прибыли в Шанхай.
Мы стояли девять дней на быстрой реке Хуанпу, а вокруг то и дело сновали бесчисленные сампаны и джонки. Потом мы прошли к мутной Янцзы, через Восточно-Китайское и Южно-Китайское моря. Пройдя за двадцать восемь дней десять тысяч миль по Тихому океану, танкер вернулся в Панаму.
Простояв здесь несколько дней, наше огромное черное судно направилось к соседнему с Арубой острову Кюрасао. Затем мы пересекли Атлантический океан и, пройдя Бристольский канал, остановились в английском порту Эйвонмут. А через две недели, 1 апреля 1946 года, я сошел на берег уже в Нью-Йорке. Списавшись с танкера, я стал изыскивать способ вернуться к Мэри, не теряя времени понапрасну.
Пароходные компании не могли доставить меня в Австралию ни в качестве пассажира, ни в качестве матроса. Представители Красного Креста сочувственно выслушали меня, но и они ничего не могли поделать. Объединенное бюро по найму моряков запросило все свои агентства, но безрезультатно. Никто не мог мне помочь: лишь несколько пароходов курсировало между Америкой и Австралией, все они в это время, находились уже в пути и должны были вернуться лишь через несколько месяцев. «Попытайте счастья во Фриско»,– посоветовали мне.
Я добрался до западного побережья на попутных автомобилях. Это оказалось быстрее, чем ехать автобусом или поездом, и, кроме того, я экономил деньги на проезд от Америки до Австралии. Наличными у меня было тысяча шестьсот долларов, то есть около половины заработанных на танкере денег; вторую половину я положил в банк.
В Сан-Франциско, разыскивая попутный пароход, я испытал те же затруднения, что и в Нью-Йорке.
Четыре дня спустя, запорошенный пылью шести штатов, я уже шагал со своим морским сундучком по многолюдной Кэнелстрит в Новом Орлеане. Здесь я снова попытался найти пароход, идущий в Австралию. За два дня я обошел все бюро по найму моряков и пароходные агентства. Самое большее, чего мне удалось добиться,– это разрешения через два месяца уехать пассажиром в Панаму на пароходике, который шел туда за бананами, и то при условии, если получу визу.
В конце концов, придя в отчаяние, я устроился помощником кока на военный транспорт, следовавший через Пуэрто-Рико в Панаму. Очутившись в Зоне Панамского канала, я собрал свое имущество и на рассвете сбежал с корабля, удачно проскользнув мимо таможенной стражи. Я надеялся сесть на один из английских пароходов, следующих в Австралию или к какому-нибудь из островов Малайского архипелага, откуда можно было бы добраться до Сиднея.
Но, увы, расчеты мои не оправдались. Судоходство замерло. Я обошел все пристани от Кристобаля до Бальбоа без всякой надежды на успех. В конце концов я тайком пробрался на голландский пароход, шедший в Индонезию, но по чистой случайности меня там быстро нашли. Пароход плыл по каналу, когда неожиданно засорился гудок. Механик поднялся к трубе, чтобы исправить повреждение, и заметил в темной высокой нише мою скрюченную фигуру. Посветив фонариком, он увидел у меня в руке ломоть хлеба и бутылку воды и удивился присутствию постороннего на этом судне, никогда не бравшем пассажиров.
Лоцман отвез меня на берег, и я предстал перед суровыми иммиграционными властями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37