– встрепенулась Белова. – Женщина-огонь, вамп, если хотите… Красавица, хотя ей тогда было немало лет. В этом доме, – подняла она руку, – жили абхазы, грузины, русские, был и грек, и они называли ее Ната. Помню, в двадцатых годах за ней приударил джигит редкой красоты… Много шума наделала эта связь… Оказалось, что Патава – так звали любовника Наты – главарь бандитской шайки. Он был женат на Ефросинье Уваровой. Шайку разгромили, а Патава ушел в горы, где его и убили во время перестрелки. Фрося забрала своего сына и ушла неизвестно куда. Где она теперь? – Белова прикрыла веками свои подслеповатые глаза и вздохнула. – Конечно, уже в земле, – самой себе ответила Белова и вновь вздохнула: – Это я что-то долго не умираю…
Меня сейчас меньше всего интересовал бандит Патава, тем более его жена и сын, но я не прерывал старую женщину, в голосе которой слышалась печаль. Я замечал, что старые люди охотнее и подробнее рассказывают о второстепенном, чем о главном, и очень обидчивы, если их прерывают. Мне важно было узнать, с кем из ныне живущих была знакома Лозинская.
– Помню, как Фрося, уезжая, кричала: «Ната, подстилка, будь проклята!» – тихо шелестел голос Беловой.
– Она проклинала Лозинскую за связь с мужем?
– О связи Фрося знала… Говорили, за то, что она выдала Патаву.
– Вот как?
– Темная история… До сих пор не знаю, почему Ната пошла на такой шаг.
– Что стало с членами банды? – подался вперед Ахра.
– Все они нашли смерть у стенки, – просто объяснила Белова.
Я окончательно потерял интерес к этой истории.
– Проклятье Фроси настигло Нату: через несколько лет она похоронила свою единственную дочь, – негромко делилась между тем своими воспоминаниями Ольга Никаноровна. – После этого Ната присмирела и шашни с мужчинами уже не заводила. Да и красота ее сразу поблекла… Она жила здесь еще долго, а потом переехала, с тех пор я ее не видела.
– А о Фросе Уваровой и ее сыне вы ничего не знаете? – спросил Ахра.
– Ходили слухи, будто Фрося недолго прожила, а ее сын попал в тюрьму и там умер…
– Имела ли Ната какие-либо ценности? – задал я вопрос,
– Не знаю… Я не была с ней столь близка, И от людей ничего не слыхала. Думаю, ничего она не имела, иначе бы не вела полунищенское существование. Дочка ее чахла на глазах, а Ната не тратила средств даже на лекарства.
– Знаете ли вы кого-нибудь из тех, с кем была знакома Ната? – спросил я, думая, что и на этот раз выну пустой номер.
– Да, – негромко ответила Белова, – есть такая – Мария Гавриловна Федотова.
– Жива? – нетерпеливо спросил Ахра.
– Кто, Мария? Да она любого переживет. Что с ней сделается? Младше, меня лет на десять, а то и больше, Видела ее недавно на базаре со здоровенной сумкой…
– А вы знаете какую-нибудь старушку, больную, прикованную к постели? – спросил я, вспомнив слова Дорфмана.
– Нет… Я знаю только одну старуху – саму себя. Я иногда болею, но прикованной к постели, как вы сказали, никогда не была, видно, господь бог милует… Да и сыновья не оставляют меня без внимания.
– Знакомы ли вы с Дорфманом Борисом Исааковичем?
– Нет, – равнодушно ответила Белова. – Кто такой?
– Сосед Лозинской.
– Почему вы у меня интересуетесь всем этим? – наконец удивилась Белова. – Могли бы и у Наты спросить…
– Поздно, Ольга Никаноровна, – сказал я со вздохом. – Убили ее.
– Ох, горе-то какое! – воскликнула она, прикрыв рукой смор
щенный ротик. – Да и кому она нужна была, боже ты мой!
– Где живет Мария Гавриловна?
Белова посмотрела на меня: в ее выцветших глазах набухали слезы. Мне стало не по себе. Затем она еле слышно произнесла:
– Не знаю, милый…
С Марией Гавриловной Федотовой я беседовал в тот же вечер: адресная служба сработала безотказно.
Когда я вкратце рассказал, какая участь постигла Лозинскую, Мария Гавриловна, в отличие от Беловой, слез тратить не стала:
– Я предугадывала ей такой конец. Сейчас молодежь готова за целковый человека жизни лишить, а у покойницы хранилось такое богатство! Ничего нет удивительного в том, что случилось. И со мной могло произойти такое, но, видно, в сорочке родилась!
– Почему?
Начало рассказа о Лозинской было, прямо скажем, загадочно и многообещающе.
– Ната хранила у меня некоторое время старую шкатулку с драгоценностями. Ей что-то привиделось, и она принесла их ко мне. Натерпелась я страху! Все казалось, что ворвутся грабители, тюкнут по голове, и – будь здоров… Когда стало невтерпеж, я послала к Нате мою дочь Полину, как раз тогда она гостила у меня. Явилась Ната, и при Полине я вернула шкатулку. Она не хотела брать, пока не убедилась, что все драгоценности целы.
– Ваша дочь знала, что в шкатулке?
– Не только знала, но и трогала, а одну вещь даже примерила… А почему вы спрашиваете? Драгоценности исчезли, верно?
Я кивнул и спросил:
– Раньше вы знали о них?
– Нет.
– Говорили кому-нибудь, кроме Полины?
– Тоже нет.
– Кто еще, кроме вас и дочери, знал Лозинскую? Я имею в виду тех, с кем знакомы вы сами.
– Могу назвать только Олю Белову.
– Где живет ваша дочь?
– О-о, далеко отсюда! Она замужем в Краснодаре… Неужели вы думаете, что… моя дочь?.. – Мария Гавриловна разволновалась, но я отрицательно покачал головой:
– Успокойтесь. Вашу дочь я ни в чем не подозреваю, и до этой минуты даже не знал о ее существовании. Но я должен поговорить с ней. Дайте ее адрес, пожалуйста.
Вскоре я уже записывал данные о Полине и ее адрес.
– Перегудова – это фамилия мужа?
– Да, – ответила Мария Гавриловна.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На следующий день я направил в Краснодар отдельное поручение о допросе Перегудовой и ее мужа.
Узнав об этом, Владимир Багратович сказал:
– Твое поручение будут исполнять месяц, если не больше… Не лучше самому туда поехать?! Да и поручения, как правило, исполняются формально, разве не знаешь?
– А что может дать их допрос?
– У тебя ничего и нет, Зураб. Довольствуйся пока малым. Исключим Перегудову и ее мужа, пойдем другим путем, если, конечно, найдем его. А заняться ими рано или поздно все равно придется. И чем раньше это будет сделано, тем лучше – мой тебе совет.
В аэропорту Краснодара меня ждал Женя Дегтярев – мой однокурсник по юрфаку. Женя работал следователем городской прокуратуры.
На следующее утро мы с Женей уже звонили в квартиру Перегудовой, но дома никого не оказалось. От соседки узнали, что они рано ушли на работу, а дети – в школе. Соседка попалась словоохотливая и рассказала, что Полина работает заведующей продуктовым магазином на окраине города. О Перегудове мы у соседки не спрашивали, хотя она порывалась сказать и о нем. Где работает Перегудов, мы могли узнать и у самой Полины, а чересчур любопытной соседке и без того хватало пищи для разговоров и размышлений…
Перегудову мы застали в зале магазина. На ней был темно-синий халат, в карманы которого она по-мужски засунула руки.
Узнав, кто я и откуда, Перегудова побледнела.
– Что случилось? Что-нибудь с матерью? – спросила она, вынув руки из карманов и сплетая пальцы.
Я ее успокоил: с матерью все в порядке, мне просто нужно задать несколько вопросов и долго ее не задержу.
– Каких вопросов? – еще больше побледнела она.
– Да вы не волнуйтесь…
– Все это как снег на голову… Вот уже никогда не думала, что моей особой заинтересуются следственные органы, да еще из Абхазии. Наши – куда ни шло, работа у меня такая, а вы… – И она попыталась улыбнуться.
– Нет ли здесь отдельного помещения, Полина Федоровна? – спросил я решительно.
Она мгновение колебалась, потом ответила:
– Спрашивайте прямо здесь, я ни от кого секретов не держу.
– Но зато у нас есть кое-какие секреты, – сказал я тихо. Не объяснять же прямо здесь, что беседа наша должна быть запечатлена в протоколе!
Перегудова, пожав плечами, направилась к двери, за которой оказался крохотный кабинет с двумя маленькими столиками.
– Вы знали Наталью Орестовну Лозинскую?
– А почему вы спрашиваете о ней в прошедшем времени? – бледность сошла с ее щек, и вопрос прозвучал спокойно.
– Она убита, Полина Федоровна…
– Умерла или убита? – ее слегка подведенные глаза расширились.
Я пожал плечами, вздохнул и кивком головы дал понять, что последнее предположение верно.
– Ах, да, да, конечно… Если она умерла своей смертью, вы не приехали бы сюда. – Перегудова прикусила зубами кончик сигареты, и какая-то тень легла на ее миловидное лицо.
– У нас есть сведения о том, что… – я помедлил, – после убийства преступники похитили из квартиры Лозинской старинную шкатулку…
– Так я и предполагала! – с каким-то облегчением в голосе, перебив меня, воскликнула Перегудова. – Предупреждала же я ее!
– Лозинскую?
– Кого же еще? – с легкой досадой произнесла она. – Однажды я удостоилась чести лицезреть ее драгоценности, – не без сарказма начала она, – хранящиеся в той старинной шкатулке, о которой вы упомянули, даже примерила их… Драгоценности были – с ума сойти! – Она по-девчоночьи приподняла плечи и хлопнула в ладоши, слегка выпятив при этом тронутые помадой губы. – Я присутствовала, когда мама возвращала их Наталье Орестовне, и тогда какой-то бес словно подтолкнул меня. Я сказала ей, что хранить такое у себя – очень опасно. Наталья Орестовна ответила, и весьма сварливо, что нечего каркать и накликать на нее беду. Я обиделась и ушла в другую комнату. Больше я не видела ни Наталью Орестовну, ни ее драгоценности.
– Вы можете описать эти вещи? – спросил я.
– Не только опишу, но еще и нарисую. – Перегудова вновь закурила.
– Вот как?
– Они отпечатались в моей памяти, как на пленке. Драгоценности – моя слабость, но муж мало зарабатывает, и я не могу позволить себе такую роскошь. – Только сейчас я заметил в ушах Перегудовой золотые сережки в виде больших капель, а на пальце – кольцо с бриллиантом, и невольно усмехнулся. Все это вместе с золотым зубом свидетельствовало, что Перегудова отнюдь не бедствует. Она меж тем, не замечая моего взгляда и усмешки, продолжала:
– Я навидалась в ювелирных магазинах всяких диковинок, но перед драгоценностями Натальи Орестовны меркнет все… – Полина Федоровна, не вставая, повернулась на стуле, открыла незапертый сейф, вынула оттуда лист ватмана, положила его перед собой и взяла из деревянного стаканчика остро отточенный карандаш.

Перегудова рисовала долго и тщательно. Оказалось, она обладает даром художницы и довольно искусно запечатлела на бумаге каждую драгоценность из шкатулки. Рисунки заняли и другую сторону листа, а в уголочке пририсовала и саму шкатулку. Затем я попросил обвести контуры рисунков шариковой ручкой, что она проделала столь же тщательно.
Я спросил, не занималась ли она рисованием или живописью.
– Было что-то раньше. Я училась в школе живописи и ваяния, а потом… бросила все и перешла в этот… вертеп, – грустно улыбнулась она. – Поняла, что мне не переплюнуть ни Рембрандта, ни Пикассо… – Пёрегудова помолчала немного и уже без горечи добавила: – У меня есть подружка, Света Дроганова, тоже страстная поклонница дорогих безделушек, и когда нам попадается что-то стоящее, рисуем их друг другу. Тем и утешаемся.
– Она художница?
– Нет, с чего вы взяли? Просто набила руку, но рисует, конечно, хуже меня.
– Вы говорили ей о драгоценностях Лозинской?
– Разумеется! Не только говорила, но и нарисовала. Грех упустить такое. Светка была в шоке. Рисунок, по-моему, до сих пор у нее.
– Познакомьте нас с ней.
– Со Светкой? А она тут при чем?
Видя, что я молчу, Пёрегудова улыбнулась и мягко провела ладонью по коротко остриженным волосам цвета соломы.
– Познакомлю, конечно… Она – девка хоть куда! Не то что я – кляча…
Пёрегудова явно напрашивалась на комплимент, но мы с Женей сейчас меньше всего думали об этом.
– Кому еще вы говорили о драгоценностях Лозинской?
– Моему благоверному, – сморщила носик Пёрегудова. – Но он уж очень равнодушен к таким вещицам.
Пёрегудова по телефону договорилась с Дрогановой о встрече и сказала, что двое ребят хотят поговорить с ними. Через час мы вместе с Перегудовой сидели в кафе перед ее подругой.
Дроганова, узнав, зачем мы пожаловали, удивленно подняла брови. Все было хорошо в ней, если бы не крупные зубы, которые она не боялась показывать, потому что была смешлива. Но сейчас она нахмурилась:
– Я-то тут при чем? – спросила она точно так же, как недавно Пёрегудова.
– Она, – я показал глазами на Перегудову – рассказывала вам о драгоценностях старухи из Сухуми?
– Да, – коротко ответила Дроганова. – Полина даже нарисовала мне их, – добавила она, немного подумав.
– Рисунок у вас сохранился?
– Сказали бы сразу – принесла. Вы за этим и приехали?
…После кафе Пёрегудова извинилась и покинула нас, сославшись
на дела в магазине. Я предупредил, что завтра она с мужем должна прийти в городскую прокуратуру для официального допроса, дал адрес, и она согласно кивнула. Из разговора с ней я уже знал, что муж на совещании и вернется поздно вечером. Потеря дня меня не устраивала, но Перегудов был мне нужен.
Мы с Женей поехали к Дрогановой. Она сварила кофе, мы немного поболтали, а затем Светлана встала и подошла к книгам.
– Кажется, рисунок в этой, – сказала она, взяв одну из них. Страницы зашелестели под ее пальцами, но в книге ничего не оказалось.
– Ой, – негромко проговорила Дроганова и посмотрела на нас, – исчез…
– Поищите в других. – Я быстро встал и также начал перелистывать книги. Женя присоединился к нам. Вскоре вся библиотечка Дрогановой была проверена, но рисунка нигде не нашлось.
– Ну и цирк! – раздраженно проговорила Дроганова. – Куда он мог подеваться, скажите на милость?
– Вы никому не показывали или не давали рисунок?
– Да нет… – ответила она неуверенно и поспешно добавила: – Нет, нет.
Я внимательно посмотрел на нее, но Дроганова была невозмутима.
По моей просьбе она привела двух соседей как понятых, и при них я составил протокол о том, что рисунка драгоценностей на квартире Дрогановой обнаружить не удалось.
Отпустив понятых, я решил было тут же допросить Дроганову, но Женя вдруг сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12