С таким-то пузом далеко не убежишь. И отбиться не отобьешься. Разменяешь себя на троих-четверых, сложишь голову, и сделает тебе ручкой счастье-марево, багровое зарево. А какое оно, счастье? С рыжим волосом или ржаным? Статна или круглобока? Эх, пустое все! Дураком жил, дураком и помереть!Бочка рассадила шею, расковыряла рану. На многих бочках потом найдут кровавые следы. Почешут затылки и покачают головой. Дескать, до чего грузчик бестолковый попался, всю шеяку себе до крови сбил.Грузчики разошлись полдничать. Звали с собой. На Безрод лишь рукой махнул. Не хотелось есть. Ушел на самый конец пристани, в лесок, чтобы никого не видеть и самого никто не видел. Прилег под березой, подложил скатку под голову и задремал. Знал – долго не проспит. Как выйдет из-за листвы блеклое осеннее солнце, пощекочет нос, так и вставать пора. И снова под бочку или под мешок. Хорошо, рубаха красная, крови не видно. Пусть думают, будто взопрел. С умыслом красную взял, как раз для такого случая.Обратно шел не спеша. И не поймешь – то ли отдохнул, то ли еще больше устал. Так, серединка на половинку. Сон видел. Сколько себя помнил, всегда был при дружине. Ходить начал при дружине, первый раз упал – при дружине, первые портки справил – опять же при дружине. Перешила тогда воеводина жена мужнины штаны, и бегал в них отроком, и спать в них ложился. Меч при дружине взял…Подходя к пристани, Безрод отвлекся. Страшный шум спугнул сладкие дремы. Стоят люди, кричат, руками машут. Так раскраснелись, того и гляди – каждого удар хватит. Безрод протиснулся ближе. Стоит полуночный купец, прижат к углу сарая, бороду ощетинил, рукава засучил, никого не подпускает, рычит, будто пес на цепи. Подойди к такому! Кулачищи – с хлебный каравай. Кто-то уже потянулся за дубьем.– Чего натворил?– А чужое за свое принял, – прошипел какой-то купчина, не оборачиваясь. – Его товар стоял рядом с товаром Зигзи. Вот и повадились его люди втихомолку Зигзевы бочата к нему в ладью таскать! У-ух, погань оттнирская!– А если грузчики начудили? Перепутали?– Не-э-э! Как пить дать, воровство задумал! Знает, что свои близко, вот и тянет руки к чужому!Купцы перекипели и с криками ринулись вперед. Кто с кулаками, кто с колом, но скорее всех в угол влетел Безрод. Толпа будто расплескалась о седого да худого в багровой рубахе. Сивый поискал взглядом Дубиню. Не нашел. Отлегло от сердца. Хватило ума у старого, не ввязался в свару. Настоящим делом занят.– Что удумали, купцы? Если виноват, волоки в терем!– Уйди, парень! Добром просим. Быть беде!Безрод обвел глазами толпу. Нет, не дойдет дело до князя, купцы уже все для себя решили. Овиноватили. Может быть, полуночный купец на самом деле виновен, но где же тогда сам Зигзя? Отчего молчит? Кто из разъяренных купцов Зигзя?– Чего же толпой? Никак перепугались одного полуночника? Пусть один на один выйдут.– Не то говоришь, парень. Не в свое дело встрял. Уйди, добром просим…Вчера встрял не в свое дело. Сегодня, завтра… Так и жизнь пройдет.– Дверь видишь? – бросил Безрод за спину полуночнику.– Где?– Слева.– Да.– Туда ныряй.– Но…– Ж-живо! – Сивый прыгнул вперед и обрушил кулак на дубье, что держал кто-то из купцов. Раздался треск, толпа отпрянула, будто от огня.Оттнир воспользовался заминкой, подался влево, толкнул дверь амбара и мышью юркнул в темень.Обозленный купчина бросил обломки жерди и разъярился пуще прежнего. Голь перекатная! Не подпоясана! Стращать вздумал! Не в свое дело суется!.. Стиснул пальцы в кулаки и первым обрушился на Безрода. Сивый только ухмыльнулся, встал перед дверью в амбар, ссутулился.Озверевшие купцы тешились, пока не взопрели, били, пока кулаки не рассадили. За частоколом рук Безрода видно не стало. В амбаре, куда юркнул полуночный купец, что-то гремело, грохотало, падало, наконец дверь отворилась, и на белый свет с огромным колуном над головой выскочил оттнир. Уставшие битейщики отхлынули, будто волна, огонь злобы в глазах погас. Выдохлись, остыли. На пятачке перед дверью остались только Сивый и полуночник, с топором наперевес. Безрод стоял, стоял да и рухнул на колени. Держал руки на теле, раскачивался, что-то шептал и ронял кровь наземь.– Откушай боянских кулаков, полуночный лазутчик!– Пошли. И так сдохнет!– Может, и не того побили, а душу отвели!Плюнув, купцы разошлись. Оттнир бросил колун, глянул туда-сюда, поддел Безрода под руки и вздернул стоймя. Подвел к поленнице, усадил на колоду, прислонил к стенке дров. Безрод хрипел, стонал, что-то шептал. Полуночник присел.– Не отвечать… – шептал Безрод. – Только не бить.– О боги, могучий Тнир, храбрый Ульстунн, что же с тобой делать? Куда ни тронь – там отбито. Так свело болью, что и не разогнуть. А начну разгибать – от боли помрешь…– Помоги встать, – еле слышно прошептал Безрод, но купец услышал.Осторожно помог встать.– Распрямляй.– Помрешь.– Д-давай!Полуночник прижал Безрода спиной к своей груди, обнял за плечи, начал осторожно разводить. Сивый глухо стонал, крошил зубы, кусал губы и только под конец захрипел.– Ну вот, слава всем богам! Нашли! – Из-за угла выметнулись Дубиня и стражники за его спиной во главе со Здравом.Зеваки стайкой вились поодаль – мальчишки и взрослые бездельники, коих на любой пристани всегда пруд пруди. И впереди всех выступал давешний знакомец с кудлатыми вихрами, тонкой шейкой и козлиной бороденкой. Оттнир напрягся, но Безрода не отпустил.– Дыши ровно, полуночник. Ошибка вышла. Бочки свои у Терпеня заказывал?– Ну.– Подковы гну! То-то и оно, что Зигзя тоже! И сам Терпень свои бочата не различит! Нарочно не придумаешь – бочки одинаковые купили, и даже ладьями вы пососедились. Рядышком стоят, борт к борту! Грузчики виноваты, хотя виноватее всех Терпень.Безрод плохо видел и слышал. Стоят какие-то люди, что-то спрашивают.– Эге, парень еле дышит! Да посади ты его, что ли! – рявкнул в сердцах Брань полуночному купцу.– Не отвечать… – превозмогая забытье, шептал Сивый. – Только не бить…Что? Брань прислушался.– Не отвечать… Не би-и-ить…Здрав дышать забыл. Не отвечать? Не бить? Опять, стало быть, сдержался? Скрепился? А если бы разозлился Безрод, распустил руки? Уж Сивый точно знает, как спровадить человека на тот свет. У Здрава глаз на такие дела наметан, кроме того – на заставах других не держат. Стражника прошиб холодный пот. Вот смеху будет, если не сегодня-завтра Безрод и полуночный купец выйдут на пристань требовать платы по долгу! У всех по одному! Будет ли купцам так же весело?– Ну ты, парень, даешь! Уж так получается, что княжью честь пуще меня бережешь.– Кому честь, а кому бы ноги снесть! – прошептал Безрод и ухмыльнулся разбитыми губами.Брань услышал, но промолчал.– А ведь по миру купчин пустят! Что один, что другой! – Здрав повернулся к Дубине.Тот засмеялся:– По мне, так пусть я один и останусь!– Хитер старый бобер!– Не старый. Просто живу долго. А безвинного сроду не бил.– Отведи меня к морю, – шепнул Безрод.– К морю хочет, – мрачно буркнул Здрав и выпрямился.– Я помогу. – Полуночный купец осторожно поставил Безрода на ноги.– И то ладно. Мне же в терем дорога. – Брань кивнул своим стражникам. – Ступайте за мной, сонные тетери!
Оттнир и Безрод шли к морю через всю пристань. На купцов даже не глядели. А захотели бы взглянуть – ни одной пары глаз не нашли. Все под брови попрятались. Купцы чесали затылки, ломали шапки в руках да прикидывали отступные. Ничего хорошего не выходило, хотя… не сегодня-завтра оттниры нагрянут, а там еще с полуночника взыщут. А то и весь товар отберут, если сбежать не успеет.Кое-как доковыляли до берега, и Безрод без сил опустился на гальку.– Чего полез, дурень? Зашибить ведь могли! – Купец присел рядом.– Так ведь и зашибли.– Насмерть, говорю.– Пустое… – Безрод устало ухмыльнулся.– А чего сам не бил?Сивый промолчал.– Странная штука жизнь, в сыновья мне годишься, а нынче ты мне заместо родителя. Жизнь подарил.– Ни отца у меня, ни матери, и какого роду-племени – не знаю. – Безрод усмехнулся, покосился на купца. – А может быть, полуночник я.Купец задумался, прикусил ус.– А годков тебе, парень, сколько?– Тридцать с лишком.Полуночник недоверчиво покосился. Ишь ты, тридцать с лишком! Уже седой совсем! Почесал затылок.– Сосед у меня есть. Белый Авнюр. Что-то около твоих лет тому назад и пропал у него сынок.Безрод улыбнулся разбитыми губами:– Пустое. Ты-то кто будешь?– Люндаллен я.– Уходи, Люндаллен, отсюда. Нынче же ночью. Не тяни. Знал ведь, к чему дело катится, чего приехал?– Я торговый гость. Мне…– Говорить тяжко, язык не ворочается. Не заставляй повторять. Не сегодня-завтра ваши нагрянут. Первым ляжешь, на тебе наши оторвутся. Убьют, и как звать не спросят.Купец нахмурился.– Бросай все. Что успел – то унес. Один?– С доченькой.– Увози… – Безрод закашлялся, его переломило пополам, застучало о берег побитым телом. – Увози… Сейчас же…– На островах будешь, заходи. На Тумире меня всякая собака знает. – Люндаллен наклонился, неловко обнял Безрода, поцеловал в макушку, будто отец сына, и зашагал прочь.Безрод подполз к морю. Больше не к кому за лаской идти. Раздеться сил не осталось, так и вполз в воду одетым. Вот-вот зальет всего тошнотой, слова станет не вымолвить. Пусть ласкает море синяки и ссадины. Сегодня мало не убили, завтра и вовсе под горку закатают. Уж так на пристани ударить хотелось, в глазах потемнело. Но стиснул зубы и скрепился. Чуть не забыл обо всем на свете. Купчишки в раж вошли, разъярились, думали – страшно седому, от боли ревет. Дурачье! На Чернолесской заставе, бывало, загонял Волочек пяток воев поздоровее в избу, давал к темноте привыкнуть и запускал остальных по одному, без доспеха. Один доспех – рубаха на ребрах. Там-то похлеще было. То не купцы гладили, то вои били, каждый быка наземь валил. Ничего, выходил заживо. Поначалу воевода чару кваса не успевал допить, выкидывали из избы полудохлого. А как пошел счет на три чары – Волочек первый раз в сечу допустил. Крутился тогда в избе, как уж на противне. Насколько будешь скор, настолько и жив.Как добрался до корчмы, и сам не помнил. К себе в каморку поднялся, а дальше – туман.
– …А ты не гляди, что худ! В нем костей на целый пуд.Безрод открыл глаза. Стоят Брань и давешний ворожец, глядят внимательно. Стюжень поднес руку ко лбу, и такое блаженство затопило гудящую голову, будто уже помер, от земных болей освободился. Вдохнуть не успел, как обратно в сон провалился, только сон чистый и легкий, без мути в груди и шума в голове…Долго проспал или нет, сам не знал. Открыл глаза, а Стюжень еще тут. Один. Брань, видать, службу дальше понес. Привел ворожца, ус покрутил и ушел.– Чего пришел?– Ну до чего хозяин грозен! И суров и сердит, аж бровями шевелит! Лучше?– Лучше, – буркнул Сивый и попробовал встать.Старик не мешал.– Ты ведь Волочков человек?– Был. Чего надо?Безрод встал ни легко ни тяжело.– Князь к себе зовет.– Своих пусть зовет. Не пойду.– Боишься?– Ага, языка своего боюсь. Бед не натворил бы.– Отвада хочет узнать про то, что на Чернолесской заставе приключилось. Почему выжил только ты, почему не открылся, почему шастаешь без пояса. – Старик сел на бочку. – Что нынче на пристани случилось?Нынче? Так день еще не кончился?– Нельзя мне в терем. Князь больно сердит. Невзлюбил меня почему-то. Нет, не пойду.– А тот парень белобрысый, которого ты притащил, на поправку пошел. Гремляш зовут. Ты ему навроде отца теперь. Зайди, проведай.Чудно! Был один, словно дуб в чистом поле, теперь что ни день сынок находится! Полуночный купец Люндаллен, теперь вот Гремляш.– Ты еще корчмаря Еську мне в сыновья сосватай. Нет, не пойду в терем. Больно сердит князь.– Да уж. Зол Отвада. Отпираться не стану.– А чего сердится?– Полуночники обложили. Война будет. Сам знаешь.– И тут я со своим языком. Кровопийцей обозвал. – Безрод нахмурился.– Не сердись, просто тревожно мне.– С чего бы?– Чую перемены страшные. С князем что-то дурное делается. Не тот стал, как вернулся из чужедальних краев. Переменился, будто кем иным перекинулся. Зол стал сверх разумного. Никогда раньше к ворожбе не был склонен, а последнее время чует ровно волк – овцу.– А дружинные что же? Не замечают?– Так разве углядишь, если любишь? Дружинным разреши – по земле ступить не дадут, на щите носить станут.– Ты-то заметил.– Я старый. Мне Отвада будто сын. Люблю, люблю, а и в душу гляжу.Стюжень ждал вопроса, но Безрод молчал, как воды в рот набрал. Ворожец не дождался и начал сам:– Весь город князя любит, потому и не видит. И даже если увидят люди, многое простят. Ты другое дело. Тебе любовь глаза не застит, приглядись к Отваде. Сынок, приглядись, очень тебя прошу.Безрод нахмурился пуще прежнего.– Уйду. Через день-два уйду. Некогда мне на князе прыщи выискивать.Стюжень тяжело поднялся с бочки, прошел к выходу, в дверях оглянулся. Занял собою весь проем, огромный, лохматый, седогривый.– Ты один волком зыркаешь на князя, тебе одному умильная слеза взор не туманит. Приглядись. Знаю, свидетесь еще.Сивый угрюмо проводил старика взглядом. Каждому своя дорога, ему в Торжище Великое, князю – тут оставаться. Все, хватит! Где-то ждет счастье, дождаться не может…
Безрод спустился во двор, присел у поленницы и сидел до первых звезд на чистом небе. Корчемные выпивохи уже разошлись, постояльцы разбрелись подушки давить. Девка с кухни прибежала, повечерять принесла.– Молочко только-толькошнее. Сама доила.Корова у Еськи однорогая, бодливая, смекалистая. От такой молочка попей, разумнее многих двуногих станешь.– Кхе-кхе, здоров ли, Безродушка?Сивый оглянулся. Вы только гляньте! Старый знакомец в гости пожаловал! Переминается с ноги на ногу, пазуха чем-то оттопырена, улыбка хитрющая. Добрый старик, беззащитный.– Никак питье принес. – Безрод кивнул на оттопыренное пузо гостя. – Ты кто ж будешь, добрая душа? Видимся часто, да вот беда – незнакомы.– Да Тычок, несчитаных годов мужичок.– Скажите пожалуйста!– Ага! – Тычок смешно тряхнул кудлатой головой. – Айда?И заговорщицки кивнул на самый верх корчмы, где располагалась каморка Безрода.Сивый усмехнулся, поднялся с колоды, отнес пустую миску на кухню, и вдвоем со стариком они поднялись в каморку под крышей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11