- Ты так или по делу?
- По делу, - сказал я.
Громов сразу же замолчал. Я тоже не решался сказать, по какому делу
пришел.
- И черепа тоже везете? - спросил я.
- Везем.
- И божка?
- Божка тоже.
- А мальчика?
Это слово само вырвалось у меня почти невзначай. Я бы много дал,
чтобы вернуть его назад. Лицо у Громова сразу изменилось. Его словно
что-то отодвинуло от меня. И казалось, я его вижу не в комнате перед
собой, а на экране телевизора.
- А зачем тебе мальчик? - тихо спросил Громов.
- Я ему вопрос хочу задать.
- Так задавай, - так же тихо сказал Громов. - Я отвечу.
- Я хочу, чтобы сам мальчик ответил.
- Я и есть мальчик.
- Ты?
- Да, я. Разве ты об этом не догадался?
Я ничего не сказал. Меня бросало то в озноб, то в жар. На лбу
выступил пот.
- Ну, что же ты не задаешь вопросы?
- Я лучше потом, - сказал я.
- Когда же потом?
- В следующий раз.
- Мы завтра уезжаем в Новосибирск.
- Когда?
- В девять вечера.
- Тогда я после обеда забегу, можно?
- Забегай.
Но я, конечно, не забежал к нему после обеда. Почему? Я сам не знаю.
Может быть, потому, что я не знал, о чем его спрашивать. Не мог же я
спрашивать про динозавра с хватательной функцией в передних ногах, который
воровал яйца у своих соседей. Это было бы слишком мелко. А более крупных
вопросов у меня в сознании, к сожалению, не возникло. Слишком уж я
волновался.
12
Я долго переживал и волновался. Дней пять или шесть. А потом перестал
переживать и больше ужо не волновался. И как только перестал волноваться,
в моей голове появилось множество вопросов, которые следовало бы задать
мальчику, то есть Громову. Но Громов был уже далеко, в Академическом
городке под Новосибирском. А в их квартиру въехала какая-то чужая семья. Я
видел, как подъехала трехтонка с вещами. Но то были обыкновенные вещи,
столы, кровати, стулья, диваны. И конечно, среди этих вещей но могло быть
деревянного божка с поджатыми ножками и нумерованных черепов. Я смотрел,
как носили эти вещи, и сердце мое сжималось от тоски. И я думал: вот была
в доме напротив необыкновенная квартира, и в ней жил Громов, а сейчас туда
въехала незнакомая семья, и это уже необратимый процесс, как любит
говорить наш учитель физики Дмитрий Спиридонович.
Вообще настроение у меня было плохое в эти дни, и ребята это заметили
сразу.
- Что нос-то повесил? - спросили меня.
- Громов уехал, - сказал я.
- Ну и что? Подумаешь! Вместо него другой уже сидит ученик. Новый. Он
тоже, кажется, много знает. Приехал из Горького. Говорит на трех языках.
И действительно, на том месте у окна сидел новичок, издали он даже
был чем-то похож на Громова. Такое же задумчивое выражение лица. И волосы
жесткие, прямые, ежиком.
И как Громов, он то и дело смотрел в окно. Потом сделал кому-то
гримасу и показал язык. И я подумал, что он это, наверное, старухе в доме
напротив, которая ела яблоки или щелкала утюгом орехи. Громов этого себе
никогда не позволял. Он ко всем относился с уважением, и к этой старухе
тоже.
Да, неважное было у меня настроение. А тут еще стали тревожить меня
вопросы, которые я не успел задать Громову.
Уроки тянулись долго. А когда я возвращался домой, я увидел рядом с
собой того, новенького, который сидел на месте Громова.
- Ты далеко живешь? - спросил он меня.
Я назвал улицу и номер дома. Он удивился.
- Значит, ты живешь напротив, - сказал он.
И я догадался, что это он поселился в квартире Громова. Это их вещи
привезла трехтонка. Я смотрел на него и никак не мог сообразить, как к
нему отношусь: хорошо или плохо? Два голоса спорили во мне. Один голос
говорил: он же не виноват, что сел на место Громова у окна и поселился в
его квартире. И Громов все равно уехал бы в Академический городок под
Новосибирском, раз его отца выбрали в члены-корреспонденты. А другой голос
возражал: разумеется, он не виноват. Но все равно что-то в нем есть. И
наверное, задается.
И я решил задать ему, этому новичку, вопрос, один из тех, которые
хотел задать Громову.
- Почему, - спросил я его, - существует мир?
- Потому, что существует, - ответил он.
- А что было бы, - спросил я, - если бы мира не было?
- Не было бы и нас, - ответил он.
- Ну, это не ответ, - сказал я.
- А почему ты об этом спрашиваешь? - спросил он.
- Потому, что хочу знать.
- Мало ли что ты хочешь!
- А почему я должен хотеть мало? Я хочу много.
- Но ты задаешь глупые вопросы.
- Вовсе они не глупые. Ты ничего не понимаешь.
- Глупые. А главное, неконкретные. Разве можно спрашивать о том,
почему существует мир?
- Можно.
- Нет, нельзя.
- Громов так бы не сказал.
- Громов? Этот тот, что жил в нашей квартире?
- Не он в вашей, а вы живете в его квартире.
- Мы въехали по ордеру. А он выбыл.
- Не выбыл, а уехал в Новосибирск.
- Ну, уехал. Это все равно. А ты в пинг-понг играешь?
- Играю.
- Так заходи. После обеда заходи. У нас есть. Сыграем.
- Может, и приду, - сказал я. - А как тебя зовут?
- Игорь, - ответил он важно. - Игорь Динаев.
Два голоса спорили во мне: идти или не идти? И все-таки я пошел.
Больше из любопытства.
В столовой вместо божка с поджатыми ножками уже висела картина.
Квартиру я не узнал. Везде мебель, вся новенькая, как в мебельном
магазине. А ведь когда Громовы там жили, квартира походила чем-то на отсек
космического корабля. Вещей почти не было. А сейчас от мебели и от
картины, на которой была изображена купальщица, трогающая воду в реке
длинной ногой, мне как-то стало не по себе. И даже в пинг-понг расхотелось
играть. Почему-то захотелось пить. Но я вспомнил про пустыни и как там
люди мужественно превозмогают жажду. И я тоже превозмог.
- Что ты молчишь? - спросил Игорь.
- Думаю, - ответил я.
- А о чем ты думаешь?
- Мало ли о чем я могу думать!
- Ну, а все-таки? - спросил он.
- Я думаю о пустыне Гоби.
- А ты там бывал?
- Нет, не бывал.
- А почему же ты тогда о ней думаешь?
- Я всегда думаю о тех местах, где не бывал.
- Значит, ты псих. У вас все в классе какие-то
не такие. Я сразу заметил. А кто тот парень, про
которого у вас все так много говорят?
- Громов.
- А что в нем особенного? Почему про него так много говорят?
Я взглянул на картину, на которой была изображена купальщица, и на
новую мебель. Потом сказал:
- У них не было столько мебели.
- У кого?
- У Громовых.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ничего.
Я нарочно заговорил о другом. Не хотелось мне говорить с ним о
Громове да еще в этой самой квартире.
Потом я встал.
- Ну, пока. Уроки учить надо. Сегодня много задано.
А задано было совсем немного.
Что еще осталось мне сказать? Почти ничего. Без Громова в классе все
стало очень обыкновенным. Все к этому скоро привыкли. И постепенно стали
забывать о Громове. И даже я редко о нем думал. Слишком задавать стали
много. Свободного времени совсем мало оставалось. Но я все-таки старался
пополнять свои знания. Читал разные книжки, в том числе ту, которая
называется <Хочу все знать>.
И голос (один из двух спорящих во мне голосов) говорил, что всего
знать нельзя. А второй возражал, напоминая о Громове, и утверждал, что
можно.
Из Академического городка под Новосибирском но было никаких известий.
Я уже стал думать, что Громов просто шутил, когда сказал мне перед
отъездом, что он и есть тот самый мальчик.
Но вот что случилось в субботу после занятий. Я ехал в трамвае с
матерью. Ехали мы на Черную Речку к знакомым поздравить их с новосельем. И
у матери на коленях в белом футляре лежал огромный торт, купленный в
кондитерской <Север>. Вес было как обычно бывает в трамвае. Одни люди
стояли, держась за ремни, другие сидели. И один из них читал газету. Я
заглянул ему через плечо и посмотрел на третью полосу, и буквы стали
прыгать, словно я глядел на них через отцовские очки. Но я успел прочесть:
<Найденные профессором Громовым информационные копии пришельцев,
посетивших Землю в юрский период, изучаются... Исследовать возможности
восприятия человеком психологии и знаний инопланетного мальчика помогал
коллективу пятнадцатилетний сын ученого... Резервы памяти оказались
огромны...>
Слова прыгали. И мне стало холодно, и сразу же жарко, и снова
холодно.
- Что с тобой? - спросила мать.
Я не успел ответить и бросился бежать за гражданином, который встал с
места и быстро пошел к дверям.
- Газету! - кричал я на весь трамвай. - Дайте, пожалуйста, газету!
Сканиpовал: Еpшов В.Г. 23/08/98.

1 2 3 4 5 6 7