Дорофеев пожал плечами и ответил, что большой разницы он не видит.
Ответив так, он посмотрел на всех нас свысока.
Громов же никогда ни на кого не глядел свысока, даже когда в газетах
писали о находках его отца. Но после того как перестали писать, Громов
немножко сник. И мы тоже стали на него смотреть так, словно между его
поведением и судьбой всех находок тянулась какая-то ниточка и эта ниточка
оборвалась. Вообще неясно все это было.
Но с того времени, как он стал писать рассказ о мальчике, эта ниточка
вдруг снова появилась. Тоненькая это была ниточка, невидимая, но тем не
менее ощущаемая почти всеми. Кое-кому хотелось порвать эту ниточку,
особенно Дроводелову. Эта ниточка мешала ему, такой уж он был. Ему все
мешало, что можно отрезать или порвать. Однажды он срезал трубку у
телефона-автомата и принес в класс. Мы спросили его:
- Тебе что, мешала эта трубка?
- Нет, помогала, - сказал он.
- А сколько людей из-за тебя потеряли время?
- Мне на это наплевать, - сказал он, - время для того и существует,
чтобы его теряли.
Возвратившись из Луги, куда он ездил с матерью, Дроводелов опять
принялся за свои прежние штучки. Можно было подумать, что рассказ о
мальчике нарушил нормальное течение его жизни. Он приходил в класс,
садился и, вытянув длинные ноги, просил: пусть ему объяснят, может ли в
космическом корабле родиться мальчик и жить так много лет, летя неизвестно
куда.
И ему отвечали:
- Как гипотеза это возможно.
- Хорошо, это я еще могу допустить, - соглашался он, - но зачем на
корабле философ, старик и композитор? Разве без них нельзя было обойтись?
И мы отвечали:
- Конечно, можно обойтись и без них. Но все-таки с ними лучше. Один
писал музыку, другой вспоминал, а третий силой своей мысли боролся с
предрассудками и суевериями.
- Отлично, - не успокаивался Дроводелов. - Композитор, философ,
старик и еще мальчик, без которого тоже можно вполне обойтись. Но теперь
давайте подсчитаем, сколько на корабле ушло энергии, пищи, кислорода,
медикаментов и других необходимых вещей. Ведь корабль находился в пути
много лет.
- Может, и сейчас находится. Мы же конца еще не знаем...
- Нет, давайте подсчитаем.
И он брал карандаш и бумагу и начинал считать. Разумеется, он ждал,
что мы тоже присоединимся. Сам он считал плохо и легко мог ошибиться. Но
никто из нас не собирался заниматься такого рода бухгалтерией и считать,
сколько мальчик съел, выпил и надышал. Пусть себе ест, пьет и дышит на
здоровье. Однако это не давало покоя Дроводелову, и он садился с
карандашом, чтобы вести свои подсчеты.
Мы тоже вели подсчеты, но совсем другие. Мы вычисляли, какой величины
должен быть корабль, чтобы нести все необходимое для столь длинного пути.
То и дело спрашивали Громова, сколько на корабле живых единиц, машин,
какой энергией пользовался корабль - фотонной, атомной или связанной с
использованием антигравитационных сил? С чем имел дело корабль, с
обыкновенным эйнштейновым временем? Или с нульпространством, о котором не
раз уже писали фантасты?
О нуль-пространстве у нас были большие споры. Никто толком не мог
понять, что это такое. Первый ученик Дорофеев сказал, что это такое
понятие, которое еще пока никому не понятно, кроме самих фантастов. Тогда
мы стали приставать к Громову. Он объяснил, что о нуль-пространстве не
может быть и речи, мальчик жил во вполне реальном трехмерном мире и
двигался со скоростью, близкой к световой.
Теперь вернемся к ниточке, которую так старался порвать Дроводелов.
Мы все чувствовали ее. Какая-то странная связь - не телефонная, не
телеграфная, не радио и не квантовая, а чисто психическая, что ли,
соединяла нас с мальчиком, который находился не то в прошлом, не то в
будущем, где-то в неизвестной точке вселенной.
Где-то я читал, что связь еще недостаточно изучена. Ведь существует,
как утверждают некоторые ученые, поле-пси, физическая сущность которого
еще не известна. Космический мальчик приобрел реальность и прочно вошел в
нашу жизнь. Чтобы понять обстановку, которая окружала мальчика, мы начали
следить за новинками науки и техники. Нас всех буквально лихорадило. А
Леонид Староверцев завел даже картотеку, записывая на отдельную карточку
каждое отдельное событие в науке и технике. Карточки он обычно носил с
собой, рассовав по карманам, и, щуря близорукие глаза, рассматривал их во
время уроков. О чем только не говорилось в этих карточках! Там было и про
сверхновые звезды, и про нуклеиновые кислоты, и про автоматическую родовую
память птиц, и про разумных животных дельфинов, и про язык древнего народа
майя, и про общественных насекомых - пчел и муравьев, которые общаются
исключительно при помощи ультразвуков.
Староверцев сидел передо мной, и, заглядывая через его плечо, я мог
пополнить свои знания.
Однажды я спросил Староверцева:
- А про снежного человека у тебя что-нибудь есть?
- Нет. Эту карточку я пока оставил незаполненной.
- Это почему же? - спросил я.
- Потому что я жду, когда наука решит этот спорный вопрос.
Мне от этих холодных слов стало как-то не по себе. Значит, та
карточка, где должно быть записано об открытии Громова-отца, тоже не
заполнена и ждет, когда наука решит спорный вопрос.
6
Громов аккуратно посещал все уроки. Должно быть, его родители
отложили переезд в новый дом на Черную Речку по не зависящим от них
обстоятельствам. Может, строители не выполнили обязательства закончить дом
к сроку или оказалась слишком непокладистой комиссия и не захотела принять
дом. У меня лично не было никаких претензий к строителям и комиссии. Мне
очень не хотелось расставаться с Громовым и перерезать ниточку.
Громов приходил и уходил. Он сидел на своем месте у окна, и, когда я
хотел посмотреть на Громова, я делал вид, что хочу взглянуть в окно. Окно
было большое, широкое, светлое, а за окном вниз улица, и деревья, и люди
не тротуарах. А напротив окна дом, а там тоже окно, и в окно выглядывает
толстая старуха, и ест сливы, и выплевывает косточки прямо из окна на
тротуар. И, глядя на нее, можно подумать, что она так и живет, ни на
минуту не отходя от окна, так часто ее видно.
И, глядя в окно, я думал, что мальчик не имел ни малейшего
представления об окнах (какие же окна в наглухо замурованном корабле?), и
окна ему заменял экран, но, разумеется, не мог заменить полностью. И я
думал также, что окно прекрасная вещь, стены словно и нет совсем, и видны
даль, небо, облака, деревья и старуха, которая ест сливы. И я спросил
Староверцева, не написано ли в его карточках что-нибудь об окнах, в каком
веке или тысячелетии появилось первое окно.
Староверцева немножко смутил мой вопрос, и он сказал, что на эту тему
у него карточка осталась незаполненной.
- Почему? - поинтересовался я.
- Потому что окно - это изобретение далеких эпох, - ответил он. - А я
заношу в карточки только то, что имеет отношение к будущему.
- А разве в будущем не будет окон?
- Будут, но Другие. Скажем, ты увидишь в окно не парикмахерскую и не
сапожную мастерскую, а кусок вселенной. Вот какие, наверное, будут окна.
Громов прислушивался к нашему разговору, но ничего не сказал. По его
взгляду я понял, что вопрос об окнах его заинтересовал. Но он не вмешался
из деликатности. Ему ведь не надо было рыться в карточках или
справочниках, чтобы ответить на вопрос, в каком веке или тысячелетии
человек прорубил в стене первое окно. Громов об этом не мог не знать.
Меня очень мучил этот вопрос, но я все-таки воздержался и не задал
его Громову. Тоже из деликатности. Некоторых раздражало, что Громов много
знает, особенно тех, кто не мог проверить и должен был верить ему на
слово. Ребята считали, что Староверцев немножко завидует Громову и хочет
его догнать при помощи своих карточек. В квартире у него на всех столах
стоят ящики с этими карточками, как у какого-нибудь профессора, который не
доверяет энциклопедии и даже своей собственной памяти. Все это так, но
пока Староверцеву не удалось не только догнать Громова, но даже
приблизиться к нему. Ребята спрашивали у меня и у Власова, есть ли в
квартире у Громова ящики с карточками. Но я не видел там ни одной карточки
и ни одного ящика, за исключением того, в котором мать Громова выращивает
летом цветы. И все невольно пришли к тому выводу, что у Громова
необыкновенная память.
В памяти ли тут было дело или в чем-то другом - не знаю. Но когда
Громов отвечал на вопросы учителей, с миром происходило что-то
необыкновенное, все вокруг менялось, и менялись мы, и даже сам учитель. И
всем казалось, что существует не видимый никому провод, который соединяет
Громова с Луной, с самим Наполеоном или Аристотелем. Аристотель и
Наполеон, пчелы и атом, луна или дно океана как бы общались с нами. Громов
у них был доверенным лицом.
Отвечал на вопросы Громов только тогда, когда его спрашивали, никогда
не выскакивал, не поднимал руку, чтобы отличиться и показать, что он знает
больше всех. Учителя тоже отчего-то редко спрашивали Громова, и некоторые
его ответы их почему-то смущали, хотя и радовали тоже. И самое необычное и
не совсем ясное было то, что Громов располагал таким же временем, как мы
все, и ни от чего, в сущности, не уклонялся: ни от физкультуры, ни от
шахмат, ни от других дел. Может, он гораздо меньше спал, чем все мы, и
занимался в ночные часы, стараясь как можно больше узнать и запомнить? Не
знаю, но очень сомневаюсь. Ведь это не понравилось бы его родителям и
отразилось бы на здоровье. Кто-то из одноклассников выдвинул даже такую
гипотезу, что мальчик, о котором читали, существует на самом деле и
помогает своими советами Громову. Многие стали смеяться над этой
гипотезой, а Староверцев спросил:
- Сколько же миллионов лет он существует?
У гипотезы нашлись и защитники. Первый ученик Дорофеев сказал:
возможно, отец Громова нашел информационную копию мальчика. О подобных
копиях уже не раз писалось в фантастических романах. Короче говоря, Громов
имеет дело не с самим мальчиком, а с его копией. Внутренний мир мальчика
был записан с помощью кода, и двойник мальчика находится в квартире
Громова, а оригинал давным-давно исчез, подчинившись неизбежному закону
разрушения.
Мне эта гипотеза показалась очень наивной. И потом со стороны
громовского отца вряд ли было этично утаить информационную копию мальчика
от науки и общества только ради школьных успехов своего сына. Это первый
довод против. Было много и других. Откуда копия мальчика могла знать,
скажем, о Наполеоне и о многом другом, чего могло и не быть на той
планете? Разум и логика всячески сопротивлялись, но сильнее их были
чувство и желание стать свидетелем и участником необыкновенных событий.
Иногда я думал, упрекая себя в непоследовательности: а что, если
громовский мальчик все-таки существует? Ну, скажем, не буквально, а только
как копия. Предположим. А где же она находится, эта копия? В кабинете
отца? Допустим. Ну и что же, она стоит там, эта копия, и время от времени
беседует с Громовым на разные научные темы?
Но оторвемся от фантазии и вернемся к действительности.
Действительность же была самая обыкновенная. Я заболел ангиной и пролежал
несколько дней в постели. Меня навестил Староверцев. Боясь заразиться, он
сидел в другом углу комнаты, которую мои мать и отец в силу автоматизма
по-прежнему называли детской. Сидел и просматривал карточки, а иногда и
записывал что-то в них, словно забыв о моем существовании.
- Ты мог этим заняться дома или в библиотеке, - сказал я.
- Если бы я был дома или в библиотеке, я не мог бы сидеть здесь, у
тебя.
- Согласен с тобой, - сказал я, - но раз ты сидишь здесь, у меня, то
хоть спрячь свои карточки в карман. Можешь ты без них обойтись хоть
минутку?
- Я очень ценю свое время.
- Ну и цени, - сказал я. - Это твое дело.
- Не только мое, но и твое. Я ведь ценю время не для себя, а для
других.
- Для других? А не можешь ты немножко конкретнее? Не для Дроводелова
же ты ценишь свое время...
- Для Дроводелова? Нет, - ответил рассеянно Староверцев. -
Дроводелов, понимаешь, отрезал и принес в класс...
- Опять телефонную трубку?
- Нет, лисий хвост. Говорит, в Зоологическом саду отрезал у живой
лисы. Врет. От хвоста пахнет нафталином...
- И это все новости? - спросил я.
Староверцев почему-то обиделся, покраснел и даже уронил от волнения
несколько карточек на пол.
- Меня не надо спрашивать о новостях. Я все это презираю. Презираю!
- Почему же презираешь? За что?
- Презираю! Новости - это сплетни. Это еще академик Вернадский
говорил. В его биографии написано.
Тут он совсем обиделся и, не подобрав с пола карточек, ушел. Я не
чувствовал себя виноватым.
Я встал и подобрал карточки, которые уронил Староверцев. В одной
карточке было написано про Собор Парижской богоматери, в другой про
молекулу АТФ и про водородные связи, а в третьей - я не поверил своим
глазам - про информационную копию мальчика.
Первый ученик Дорофеев оказался прав.
В карточке была ссылка на газетное сообщение о находках археолога
Громова и было упомянуто о копии инопланетного мальчика, пролежавшей в
земле со времени юрского периода.
Я читал и перечитывал эту карточку, и рука моя дрожала. Потом я лег в
постель, зажег свет и опять читал. И два голоса спорили в моем сознании.
Один голос говорил, что все это чепуха и что Староверцев со слов Дорофеева
нарочно написал это на карточке и бросил здесь, чтобы посмеяться. Но
другой голос утверждал, что для Староверцева карточка слишком священная
вещь, чтобы он стал ее портить.
1 2 3 4 5 6 7