– спросил он вдруг, указывая глазами на паркет.
Эрнст невольно оглянулся и действительно увидел следы чьих-то подошв на паркете.
– Если вы обращаетесь ко мне, – сказал он, глядя на старика с легкой иронией, – то я, как вам известно, уже несколько недель не выхожу на улицу.
– Что?
– Несколько недель не выхожу на улицу. Тем самым я наследить не мог.
– Да я не к вам! – пожал плечами профессор и принялся за еду.
Пока не вернулся Роберт, оба ели и молчали. Эрнст украдкой, не без интереса, наблюдал за Эберхардтом-старщим.
– Несколько недель не выходите на улицу? – после длительного молчания спросил профессор. – Это нехорошо, надо гулять.
– Что? – переспросил на этот раз Эрнст.
– Надо гулять, говорю! Здоровья своего не жалеете.
Эрнст в первую минуту решил, что профессор над ним подтрунивает, и, приподняв брови, взвешивал, как себя дальше вести. Встретив значительный взгляд Роберта и его веселую улыбку, он решил держаться прежнего полушутливого тона.
– А я гуляю. По комнате. Для вящей вентиляции открываю окно…
– Неудобно вы себе жизнь устроили, – без особого сочувствия сказал профессор.
– Видите ли, сам я ее так неудобно не устраивал. Если же вы хотите сказать, что вообще наша жизнь устроена неудобно, то я с вами вполне согласен. Именно потому тем из нас, кто хочет ее сделать разумнее и удобнее для всех, приходится претерпевать множество неудобств.
Профессор минуту смотрел на него внимательно.
– Не думаю, чтобы так, как вы хотите ее устроить, было удобнее для всех, – сказал он наконец, напрасно пытаясь выловить из судка маринованный гриб и раздражаясь от этого еще больше. – Лучше скажите: для всех тех, кто останется в живых, остальных вы перестреляете. Это сейчас самый модный и самый легкий способ дискуссии.
«Эге! Вот где зарыта собака! Мы, оказывается, не терпим насилия как такового!» – не спуская глаз с профессора, быстро и почти радостно прикинул Эрнст. Он недолюбливал загадочных натур и не без основания считал, что все они, с небольшими вариациями, укладываются в несколько основных схем.
– Как вам известно, в моду этот способ ввели не мы, – возразил он дружелюбно. – Точнее, его ввели именно против нас. Мне не совсем понятно, почему вы спокойно допускаете, когда ничтожное меньшинство применяет его ежедневно к большинству, и возмущаетесь, когда большинство вынуждено к нему прибегнуть против кучки в интересах всего человечества.
– Я ничего не оправдываю! – ударив ладонью по столу закричал Эберхардт-старший, встал из-за стола и ушел.
Эрнст начал уже извиняться перед Робертом за то, что испортил старику ужин, и заверять, что сделал это без злого умысла, когда вдруг профессор появился опять, на этот раз из совершенно противоположных дверей, кивнул головой и как ни в чем не бывало сел за стол.
– И, пожалуйста, оставьте в покое математику! – сказал он вдруг, доев ростбиф и отставляя тарелку. Эрнст даже вздрогнул от неожиданности. – Что вы все от нее хотите? Джинс доказывает мне на основе математических вычислений, что мир сотворен господом богом! Эти, едва усвоив сложение и вычитание, уже доказывают, что треть людей нужно перестрелять! Оставьте вы все в покое математику! Кончится тем, что я перестану ей доверять!
– Почему же? – подавляя улыбку, возразил Эрнст. Этот господин определенно начинал ему нравиться. – Математика в быту – неоценимая вещь. Попробуйте ее запретить, как же тогда люди подсчитают, сколько у них на текущем счету?
– Если вы подсчитаете и конфискуете мой текущий счет, вы лишите меня возможности работать – только и всего. Для человечества, которое вы так опекаете, моя работа в тысячу раз важнее вашей! – закричал старик, явно целясь в Эрнста вилкой.
«Э, да этот ученый муж вовсе не так уж непрактичен!» – подумал Эрнст.
– Вы, вероятно, слыхали, – сказал он любезно, – что, например, в Советском Союзе ученые вашего ранга обеспечены, пожалуй, лучше, чем у нас, и окружены в тысячу раз большим вниманием и заботой?
Профессор не ответил. В разговор вмешался Роберт. Некоторое время они непринужденно болтали с Эрнстом, иногда поглядывая в сторону старика, который, увлекшись едой, не принимал в их беседе никакого участия. Он перебил их неожиданно и спросил у Эрнста, каковы последние результаты работ таких-то (он перечислил длинный ряд незнакомых Эрнсту фамилий). Эрнст должен был признаться, что, к сожалению, ничего об этом не знает. По звучанию фамилий он догадался, что речь идет о ряде советских ученых. Профессор и на этот раз ничего не ответил. Еще через несколько минут он спросил у Эрнста, что же тот намерен делать дальше: за границу или куда?
– Наоборот, я намерен остаться в Германии, конечно, здесь, у Роберта, и продолжать прерванную не по моей вине работу.
– Вам придется только и делать, что прятаться от полиции, – сказал старик, оглядывая его с любопытством, словно не имел времени присмотреться к нему раньше. – Это не очень продуктивная работа.
Эрнст заверил, что прятаться будет между делом, в основном же будет заниматься тем, чем занимался прежде.
Роберт, для которого этот поворот разговора был особенно неприятен, поспешил перевести беседу на другую тему. С самого начала ужина он неоднократно вмешивался в разговор, пытаясь заставить профессора рассказать что-нибудь о последнем конгрессе, но отец пропускал его слова мимо ушей. На этот раз Роберт принялся рассказывать сам, каждой фразой подчеркивая свою солидарность с Эрнстом:
– Ты не понимаешь, в чем дело! Эберхардт-старший приехал не в своей тарелке. Оказывается, все его коллеги на конгрессе только и делали, что доказывали существование бога. Убежденные материалисты, в том числе и мой почтенный папаша, очутились в ничтожном меньшинстве. Приехал и отплевывается. Впечатление у него такое, будто посетил сумасшедший дом. Уверяет меня, что его собратья на старости лет посходили с ума: боятся смерти и потому хватаются за бога. Не хочет верить, что это – повсеместное явление политического порядка, популярно именуемое поправением официальной науки.
Роберт явно пытался спровоцировать на высказывание отца, но тот сосредоточенно доедал мельбу и не изъявлял никакого желания вступать в спор.
– Ну, как это так! Серьезные люди, мировые ученые и вдруг стали бы открыто доказывать существование бога, – нарочито усомнился Эрнст.
– Уверяю тебя! Спроси у Эберхардта-старшего. Эдингтон доказал ему черным по белому, что, начиная с 1927 года, со времени эпохальных трудов Гейзенберга, Бора и Борна, религия стала снова родной сестрой науки. Да что Эдингтон! Джине договорился до перста господня, который привел в движение эфир!… Мы тут с Эберхардтом-старшим спорили до твоего прихода. Он не понимает, как это на ученого с мировым именем, ни от кого не зависящего, обеспеченного материально, могут вдруг влиять какие-то политические партии! Взятку ему дают или как? По его мнению, Эдингтон просто выжил из ума… Как, Эберхардт-старший, правильно говорю?
Профессор, невозмутимо чистивший яблоко, не удостоил сына ответом.
Эрнст чувствовал себя при этом разговоре явно лишним. Роберт, не желая дать ему это ощутить и опасаясь новой паузы, всячески напрягал свое красноречие. Чтобы дать приятелю представление о существе спора и о научных аргументах креационистов, он принялся объяснять Эрнсту второй закон термодинамики и теорию тепловой смерти вселенной. Картина «успокоенной» материи, наподобие стоячих вод неспособной больше ни на какое движение, поразила воображение Эрнста. Фу ты черт! Вот тебе и конец мира! Самая настоящая нирвана! Нет, во всем этом явно кроется какой-то подвох!
Заметив интерес Эрнста, Роберт перешел к изложению второго коронного аргумента поборников сотворения мира: к бегству спиральных туманностей, удаляющихся друг от друга со скоростью, пропорциональной расстоянию. Эрнст озадаченно тер подбородок. Галактики, расползающиеся во все стороны, как растревоженные клопы, – все это действительно попахивало чертовщиной!
Он понимал, что Роберт в угоду ему излагает эти сложные вещи крайне упрощенно и старому господину это претит. Профессор сидел, нахохлившись, и не открывал рта.
– …одним словом, научно доказано, что радиус вселенной непрестанно увеличивается. Тем сам, если пойти вспять, мы должны прийти к некоей точке, от которой началось расширение мира, сиречь – к творцу сего мира, господу богу. Так по крайней мере выходит по Эйнштейну…
– Ерунда! – закричал вдруг профессор. – Из уравнений Эйнштейна нигде не следует, что вселенная обязательно должна расширяться! Следует только, что она не статична. С равным успехом она может, например, сокращаться.
– Но мы все-таки знаем, что она расширяется, а не сокращается! Да если бы она и сокращалась, от этого не легче. Сокращаться она может тоже только до известной точки.
– Глупости! Она может расширяться и сокращаться попеременно!
– Как это так?
– Очень просто! Сейчас мы находимся в стадии ее расширения. Дойдя до определенного предела, она может начать сокращаться. Потом опять расширяться. Так до бесконечности.
– Браво, Эберхардт-старший! Это что, ты придумал или кто-нибудь другой? А знаешь, это здорово! Прямо поэтический образ! Вселенная, которая бьется, как сердце, с той разницей, что пульс ее измеряется квадриллионами и секстиллионами лет!
Старик поднялся из-за стола.
– Спасибо. До свидания.
– Погоди, Эберхардт-старший! Помиритесь сначала с Эрнстом, – подводя его за локоть к приятелю, настаивал Роберт.
– Да мы, по-моему, и не ссорились, – заверил Эрнст. Старик пожал его руку.
– Учиться надо! – сказал он вдруг строго, как, вероятно, говорил своим студентам. – Не тем занимаетесь! С полицией в прятки играете. Об СССР разговариваете, а что там в физике делается – не знаете. Хотите учить других – сами сначала поучитесь! Пока люди не поумнеют, ничего с ними не сделаете. А поумнеют – без нас поймут!… – Он еще раз крепко пожал руку Эрнста, кивнул головой Роберту и ушел на свою половину.

12

День на третий после приезда старика Эрнст попросил Роберта зайти с письмом в Дом Карла Либкнехта. Роберт и на этот раз в точности выполнил поручение.
Получив ответ, Эрнст сообщил приятелю, что пора им расставаться: отдохнул, отъелся, надо приниматься за работу!
Тот и слушать не хотел о его уходе. Роберту казалось, что на решение Эрнста повлиял приезд Эберхардта-старшего. Пожалуйста, пусть Эрнст начинает работать, если ему не терпится. Но жить он будет по-прежнему у них. Более безопасной квартиры ему все равно не найти.
После длинного и довольно бурного объяснения Эрнст уступил и согласился еще некоторое время остаться у Эберхардтов.
Исчезал он теперь утром и возвращался поздно вечером. Роберту он сообщил, что зовут его теперь Фридрих Таубе. Фамилия такая, что не надо заучивать, стоит лишь вспомнить про голубей По-немецки «Taube» означает «голубь».

. Впрочем, пусть Роберт зовет его просто «Фриц».
Однажды утром Эрнст на работу не пошел. Роберт вернулся в этот день раньше обычного и застал его над составлением какого-то конспекта. Завидя приятеля, Эрнст знаком подозвал его к окну и указал на какого-то господина в сером, медленно прохаживающегося по противоположному тротуару.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Роберт.
– Ничего. Это так называемый «шпик вульгарис».
– Откуда ты это взял? Может, поджидает барышню?
– Барышни на целых три дня не опаздывают. А я наблюдаю за ним уже третий день.
– Ты в этом уверен?
– Абсолютно. Зря я посылал тебя в последний раз в Дом Карла Либкнехта. Возможно, ты притащил его за собой. Но, поскольку в твое отсутствие он все равно остается здесь, ясно, что дело у него не к тебе, а ко мне.
– Тогда они произвели бы у нас обыск…
– Вероятно, они не совсем уверены. Одним словом, времени терять нельзя. Сегодня вечером переберусь на другую квартиру.
Роберт не счел возможным удерживать приятеля. Он стал предлагать Эрнсту квартиры своих знакомых, но тот отрицательно покачал головой. Пусть Роберт сохранит их на будущее, они еще не раз пригодятся. Сейчас надо на некоторое время разлучиться, не оставляя никаких лазеек, и не встречаться даже с общими знакомыми. Это – дело какого-нибудь месяца или двух. Через месяц-полтора, не раньше, Роберт может позвонить по этому вот телефону. Звонить надо не из дому, а из автомата. Спросить Рудольфа и сказать ему, чтобы передал Фрицу, что звонил Роберт: пусть Фриц позвонит тогда-то, во столько-то часов, по такому-то телефону. Номер опять-таки надо давать не свой, а кого-либо из отдаленных знакомых, куда Роберт в указанный день и час отправится с визитом. Эрнст вызовет его к телефону. Если все будет уже в порядке, они смогут повидаться. Пока что в своих отношениях им придется ограничиться телепатией. Есть, кстати, очень хороший вид телепатии: Эрнст будет регулярно читать «Вельтбюне» и «Нейе Бюхершау». Если он встретит там в ближайшее время несколько острых памфлетных статей доктора Роберта Эберхардта, это будет для него лучшим дружеским приветом и естественным продолжением их вечерних бесед.
Когда вконец стемнело, Эрнст начал собираться. Роберт заметно волновался. Он предложил товарищу, что проводит его на машине. Машина закрытая, сядут они во дворе, таким образом отъезда Эрнста никто не заметит, и шпик не сможет последовать за ним.
Эрнст охотно согласился. Они спустились в гараж. Роберт завел мотор. Эрнсту вдруг отчетливо припомнилось, как они со старым Эберхардтом ночью отвозили в клинику раненого Роберта. Сейчас старого Эберхардта не было дома…
Подошел Роберт и в темноте крепко обнял Эрнста.
Впоследствии, обнаружив у себя в кармане довольно значительную сумму денег, Эрнст сообразил, что Роберт мог их сунуть только в момент этого объятия.
Роберт усадил Эрнста в машину и задернул занавески. Сам он сел за руль. Машина быстро выскочила из ворот и, свернув вправо, стрелой умчалась в город.
Они долго петляли по городу, пока наконец Эрнст не окликнул Роберта и не сказал ему, смеясь, что прогулка была замечательная, но уже хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35