Что-то подобное у меня найдется, сейчас спрошу жену.
Через две-три минуты показалась хозяйка с куском красного шелка и ватой для тюфяков в руках.
– Это вам подойдет?
– Прекрасно. Я таким образом очень быстро все сделаю. Сколько я вам должен?
– Ничего. Я вам могу дать еще, только скажите…
Сасаки, совершенно не понимая, зачем мне это понадобилось, стояла в полном недоумении.
– Вот и все. Можно возвращаться.
Я немедля сел в машину.
Сацуко в гостиницу еще не вернулась.

16 ноября.
Было решено, что сегодня весь день я буду отдыхать в гостинице. С самого приезда, в течение четырех дней, я так много ездил, чего давно уже не позволяю себе, и так много писал в дневник, что мне необходимо отдохнуть. К тому же я дал обещание отпустить на сегодня Сасаки. Она родилась в провинции Сайтама и никогда не была в Кансай. Для нее приезд в Киото – большое удовольствие, и она попросила дать ей день отпуска для поездки в Нара. У меня свой план, поэтому я отпустил Сасаки именно сегодня и попросил Ицуко, которая сама давно не была в Нара, воспользоваться случаем и поехать с ней. Ицуко склонна к уединению и обычно никуда не ездит. С покойным мужем они путешествовали тоже редко. Я сказал, что им надо осмотреть в Нара хотя бы храмы; сейчас, когда я ищу место для могилы, Ицуко может снабдить меня некоторыми полезными сведениями. Я заказал для них на целый день машину и посоветовал по дороге в Нара остановиться в Удзи и посетить храм Бёдоин, а в Нара обязательно побывать в храмах Тодай-дзи, Син-Якуси-дзи, и в западной части в Хоккэн и Якуси-дзи. Одного дня на все это, конечно, маловато, они будут все осматривать бегом, но если они выедут рано, захватив с собой завтрак, – суси Рисовые колобки с кусочками рыбы или овощей.

из угрей из «Идзу» Знаменитый ресторан в Киото.

, то успеют до полудня управиться с Тодай-дзи, поесть в чайном домике где-нибудь возле Великого Будды и осмотреть остальное. Смеркается рано, надо закончить осмотр засветло, поужинать в какой-нибудь гостинице и возвратиться. Пусть они не волнуются, если будут задерживаться: сегодня Сацуко никуда не пойдет и весь день будет в гостинице со мной.
В семь часов утра Ицуко в машине заехала за Сасаки.
– Уже поднялись? Вы, папа, всегда встаете рано, – сказала она.
Развязав платок, она вытащила из него и положила на стол два пакета, завернутые в пленку из бамбука.
– Вчера покупала суси из угрей, взяла и вам. Позавтракаете вместе с Саттян.
– Спасибо.
– Вам что-нибудь привезти из Нара? Печенье из риса с папоротником?
– Ничего не надо. Когда будете в Якуси-дзи, не забудь посмотреть на стопы Будды.
– Стопы Будды?
– Ага. Это камень, на котором вырезаны ступни Будды. Ноги Будды Шакьямуни обладали чудотворной силой. Когда он ходил, он поднимал их на четыре сун от земли, на его ступнях были чакраварти Чакраварти – «тысяча колес», символ колеса закона. Имеется в виду один из 32 признаков Будды, у которого на каждой ладони и ступне были чакраварти.

, которые отпечатались на поверхности земли. Всевозможные насекомые, попадавшие ему под ноги, в течение семи дней никакой опасности не подвергались. Его ступни вырезали в камне, они сохранились в Китае и Корее; а у нас стопы Будды находятся в Якуси-дзи. Обязательно посмотри на них.
– Непременно посмотрю. Нам пора ехать. Я забираю Сасаки-сан на целый день, – пожалуйста, будьте благоразумны.
– Доброе утро.
Из соседней комнаты появилась заспанная Сацуко, протирая глаза.
– Благодарю вас за вашу доброту. Я так виновата, что вам пришлось встать так рано, – Сасаки долго благодарила «молодую госпожу» и наконец вместе с Ицуко ушла.
Сацуко поверх неглиже надела синий халат на вате, на ногах у нее были атласные шлепанцы такого же цвета с розовым цветочным узором. Лечь на кровать Сасаки она не захотела и легла на диван, покрыла ноги пледом – на белом фоне черные, красные и синие квадраты, от Джейгера, который я захватил из дома, а голову положила на подушку, которую принесла из своего номера. Она лежала на спине, носом в потолок, закрыв глаза, и со мной не заговаривала. Я не мог понять, вернулась ли она вчера поздно из кабаре и не выспалась или притворяется спящей, не желая со мной говорить. Встав, я умылся, приказал, чтобы принесли японского чаю, и принялся за суси. На завтрак мне хватило трех из них. Я старался не производить шума, чтобы не разбудить Сацуко. Когда я кончил есть, она еще спала.
Я вытащил купленную в Тикусуйкэн тушечницу, поставил ее на стол и начал медленно растирать тушь. Стер палочку почти до половины. Потом сделал подушечки: разделил вату, скатал ее в жгуты длиной в шесть-семь и в два сантиметра, обернул их кусками красного шелка, – получилось четыре подушечки, две побольше, две поменьше.
– Папа, можно мне пойти на полчаса поесть?
Сацуко проснулась уже некоторое время назад и сидела на диване, соединив колени. Я вспомнил фигуру бодхисаттвы Сэйси.
– Для чего тебе куда-то ходить? Я оставил тебе суси, поешь здесь.
– Спасибо.
– Мы с тобой не ели суси с тех пор, как ходили в Хамасаку.
– Да, кажется… Папа, а что ты делаешь?
– Да так, ничего.
– А для чего растер тушь?
– Лучше пока не спрашивай. Ешь суси с угрями. Мы не знаем, когда воспользуемся знаниями о том, на что мы в молодости бесцельно смотрели. Я несколько раз ездил в Китай и, бывало, случайно видел, как на улице снимали эстампы (это я видел и в Японии). Китайцы в этом добились замечательного мастерства. Не обращая внимания на ветер, они невозмутимо окунают кисть в воду и похлопывают ею по белой бумаге, растянутой на поверхности каменного памятника, при этом эстампы их превосходны. Японцы дотошнее, более нервны, осторожнее; пропитывая большие и маленькие подушечки тушью или штемпелевой краской, они тщательно снимают одну за другой копии с каждой тонкой линии. Тушь и штемпелевал краска могут быть черными или красными. Я нахожу, что красные эстампы особенно красивы.
– Спасибо за угощение. Давно я не ела таких вкусных суси.
Сацуко начала пить чай, и я неторопливо приступил к объяснению.
– Вот этот кружок с ватой – подушечка.
– Для чего она?
– Ее опускают в тушь или красную краску, потом похлопывают по каменной поверхности, и получается эстамп. Мне очень нравятся красные.
– Но где же камень?
– Сегодня я хочу сделать эстамп не с камня, а с другой вещи.
– С какой?
– Дай мне сделать оттиск с подошв твоих ног.
Получится красный эстамп на цветной китайской бумаге с подошвы ноги.
– Для чего это?
– С этого отпечатка твоих ног сделают стопы Будды. Я хочу, чтобы мои кости лежали под ними. Это будет действительно блаженной смертью.

Глава седьмая

17 ноября.
Продолжаю вчерашнее.
Сначала я не хотел открывать Сацуко, для чего собираюсь сделать копию с подошвы ее ног. Пусть даже она не знает, что с них вырежут стопы Будды, что под этим камнем похоронят мои кости и это будет моя, Уцуги Токусукэ, могила. Но вчера я неожиданно решил, что лучше ничего от нее не таить. С какой целью? Для чего я открыл ей свой план? Во-первых, мне хотелось наблюдать ее реакцию при моих словах: как изменится выражение ее лица, какие эмоции на нем отразятся. Кроме того, мне хотелось увидеть, с какими чувствами она будет ставить свою вымазанную красной краской ногу на цветную китайскую бумагу. Она так гордится своими ногами, что, наверное, не сможет сдержать внутренней радости, видя на бумаге их отпечатки, которые должны стать стопами Будды. Я хотел видеть ее лицо в эту минуту. Она, конечно, скажет, что это безумная затея, но разве душа ее не придет в восторг? После моей смерти она не сможет не думать: «Старый глупец спит теперь под моими прекрасными ногами. Даже сейчас я топчу жалкого старика». Она почувствует какое-то острое наслаждение, к которому будет подмешано что-то неприятное. Но если даже она захочет, ей не удастся так легко – а может быть, и за всю свою жизнь – изгладить из памяти это неприятное для нее воспоминание. При жизни я безрассудно любил ее, и если желаю после смерти немного расквитаться с ней, ничего лучшего я придумать не смогу. Может быть, умерев, я не захочу больше думать о чем-то подобном? Разум говорит, что со смертью тела исчезает и воля, но вряд ли это всегда справедливо. Например, какая-то часть моей воли останется жить, войдя в ее волю. Когда она, наступив на камень, скажет себе: «Сейчас я топчу лежащие под землей кости выжившего из ума старика», моя где-то живущая душа почувствует тяжесть ее тела, будет страдать от боли, ощущать гладкую кожу на подошве ее ног. Безусловно, я буду это чувствовать! Я должен буду это чувствовать! Но и Сацуко будет чувствовать, как радуется в могиле моя душа под ее тяжестью. Она будет слышать, как в земле будут стучать друг о друга кости, перемешиваться друг с другом, смеяться, петь, скрипеть. Для этого совсем не обязательно в действительности топтать камень ногой. При одной мысли о существовании стоп Будды, сделанных с ее ног, она услышит плач костей под камнем. Плача, я буду вопить: «Больно, больно. Больно, но приятно. Выше этого нет удовольствия, я наслаждаюсь больше, чем при жизни. Топчи сильнее, сильнее…»
Когда я сказал: «Сегодня я хочу сделать эстамп не с камня, а с другой вещи», она спросила: «С какой?» На это я ответил: «Дай мне сделать эстамп с твоих ног. Получится красный эстамп на цветной китайской бумаге с твоих подошв». Если бы она почувствовала отвращение, оно бы выразилось на ее лице. Однако она только спросила: «Для чего это?» И даже узнав, что с отпечатка сделают стопы Будды и что кости мои будут лежать под этим камнем, никакого удивления не обнаружила. Я видел, что мое предложение не только не вызвало у нее возражений, но показалось забавным. К счастью, в моем номере есть вторая комната в восемь дзё, я велел принести в нее две больших простыни и, сложив их вдвое, расстелить на циновке. Приготовил тушечницу с красной тушью и кисть. Потом принес лежащую на диване подушку Сацуко.
– Тебе, Саттян, ничего не надо делать. Иди сюда и ложись на спину. Все остальное сделаю я сам.
– Прямо в одежде? Ты не запачкаешь ее тушью?
– Совсем нет. Я намажу тушью только подошвы ног.
Она сделала все так, как я просил: легла на спину, изящно сложив ноги, и приподняла ступни, чтобы я хорошо мог видеть подошвы. Когда она была готова, я обмакнул подушечку в тушь, потом похлопал ею по другой, чтобы слой туши стал тоньше. Раздвинув ее ноги на два-три сун, я начал похлопывать второй подушечкой по подошве ее правой ноги, чтобы ясно отпечаталась каждая ее часть. Было очень трудно положить ровный слой в переходе к своду плюсны. Левая рука у меня действует плохо, я не мог пользоваться ею, как хотел, отчего трудности возрастали. Я обещал Сацуко, что не вымажу ее одежду и наложу краску только на подошвы, но неловкими движениями то и дело пачкал подол ее нижней рубашки и тыльную часть ноги. Допустив оплошность, я вытирал ее ноги полотенцем и снова мазал их тушью, испытывая невероятное блаженство. Меня охватило возбуждение. Без устали я возобновлял свои попытки бесчисленное количество раз.
Наконец мне удалось удовлетворительно наложить тушь на обе подошвы. Приподняв ее правую ногу, я приложил снизу к ней цветную бумагу и попросил Сацуко немного надавить на нее. Но сколько я ни пытался, мне не удавалось достичь желаемого результата. Я без толку израсходовал все двадцать листов бумаги. Позвонив в Тикусуйкэн, я попросил привезти немедленно еще сорок. Я решил действовать по-другому. Я тщательно вымыл ноги Сацуко от туши, вытер каждый пальчик, попросил ее подняться с циновки и сесть на стул, а сам лег на спину возле и в этой неудобной позе накладывал подушечкой тушь на ее подошвы, а потом попросил наступить на бумагу…
Я предполагал окончить все до возвращения Ицуко и Сасаки, отдать коридорному испачканные простыни, листы бумаги с отпечатками отправить в Тикусуйкэн, комнату убрать и с невинным выражением лица ждать их, но не вышло. Они возвратились в девять часов, раньше, чем я думал. Я услышал стук в дверь и не успел ответить, как она открылась. Ицуко с Сасаки вошли в номер. Сацуко мигом скрылась в ванной. Маленькая комната в японском стиле была в страшном беспорядке, белые простыни в огромных красных пятнах. Ошеломленные Ицуко и Сасаки молча переглянулись. Сасаки, не говоря ни слова, измерила давление.
– 232, – сказала она с каменным лицом.

17-го утром в одиннадцать часов я узнал, что Сацуко, никого не предупредив, своевольно улетела в Токио. Она не вышла к завтраку, но поскольку она любит утром поспать, я думал, что она нежится в постели. А она, вызвав такси, тем временем направлялась в аэропорт Итами. Приблизительно в одиннадцать часов ко мне вошла Ицуко и сообщила об этом.
– Вот так штука! – сказала она.
– Когда ты об этом узнала?
– Только что. Я пришла, думая, куда бы нам вместе пойти сегодня, и вдруг мне говорят, что госпожа Уцуги , одна, некоторое время назад уехала в Итами.
– Ты лжешь. Ты знала раньше.
– Как я могла знать?
– Хитрая лиса! Вы сговорились заранее!
– Совсем нет. Уверяю вас, я только что здесь об этом узнала. Я сама изумилась, когда мне сообщили: «Госпожа сказала, что втайне от отца вылетает в Токио; до тех пор, пока она не уедет, она не хочет, чтобы кто-нибудь об этом знал».
– Ты лжешь! Ты хотела рассердить Сацуко и заставить ее уехать! И ты, и Кугако – вы давно уже только тем и занимаетесь, что подстрекаете и обманываете всех. К сожалению, я забыл об этом.
– Это несправедливо! Как вы можете говорить такое!
– Госпожа Сасаки!
– Слушаю вас.
– Мне не нужны ваши «слушаю вас»! Вы, конечно, все знали от Ицуко. Вы решили вместе обмануть старика и избавиться от Сацуко.
– Своими словами вы огорчаете госпожу Сасаки. Сасаки-сан, выйдите, пожалуйста, на некоторое время. Я хочу что-то сказать отцу. Если я лгунья, то могу ничего не скрывать.
– Пожалуйста, осторожнее, – давление у господина и так высокое.
– Да-да, знаю.
Вот что она мне сказала.
– Все это чистая выдумка, что я вынудила Саттян уехать. Я предполагаю, что у Саттян были причины срочно возвратиться в Токио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19