бедняга Рей не решался сообщить ему о своем намерении купить дом свиданий. Теперь уже сам Видаль заколебался. «Признаюсь, – сказал он себе, – что входить сюда без подруги както неловко». В дверях отеля появился Рей – широко улыбаясь, он жестом пригласил его. «Сколько лет надо прожить человеку, чтобы избавиться от пустячной стеснительности, достигнуть полной зрелости?» Видаль оглянулся кругом, вероятно надеясь войти так, чтобы никто его не видел; особенно смущало его то, что этот дубина Рей своим поведением привлекал внимание. Рей кинулся его обнимать, страшно довольный, даже взволнованный. По правде говоря, ничто не давало повода случайному очевидцу заподозрить какие-то глупости. Пара почтенных сеньоров могла оказаться здесь по тысяче причин. Например, из желания осмотреть отель с намерением его купить. Как часто бывает, истина казалась невероятной.
Рей повел его по коридору, выходившему в патио, костяшками пальцев постучался в одну из дверей, открыл ее, не дожидаясь ответа, и посторонился, пропуская Видаля вперед. После короткого замешательства Видаль повиновался. Уверенность покинула его, он не мог воспротивиться, как бывает во сне, и даже обрадовался, увидев бледного толстяка, скорее всего хозяина отеля, сидевшего за столом, на котором стоял поднос с чашечками кофе.
– Мой друг Видаль, – представил дона Исидро Рей. – Мой земляк Хесус Виласеко.
– Еще чашечку, Пако! – закричал патрон. – Да покрепче и погорячей! – И, понизив голос, со стоном спросил: – Бывают ли слуги хуже, чем в таких домах? Если удается вытащить Пако из постели, на что он годен? Чтобы подать кофе холодным, а прохладительное – теплым.
Появился упомянутый слуга с чашечкой – явный бездельник, бледный, как его хозяин, но помоложе и невероятно неряшливый.
– Дон Хесус, – доложил он, – в восемнадцатом нам опять стену отделали так, что смотреть тошно.
– Это тот, который с Анхеликой?
– Да нет. Но если я того типа застукаю…
– Еще чашечку, Пако, и на сей раз очень горячего.
– Кто это, который с Анхеликой? – спросил Рей.
– Один псих, он постоянно пишет на стене: «Анхелика, я тебя по-прежнему ищу».
Видаль подумал: «Покинутый. Он призывает ее с любовью, но без иллюзий».
– Бедняга… – пожалел он психа.
– Бедняга? – повторил хозяин. – Из-за таких вот ангелочков, вроде него, в один прекрасный день прикрывают твой отель.
– Ну уж не прибедняйся! – сказал Рей.
– Рано или поздно наткнешься на шлюху, которая тянет за собой хвост, и тебя вышвырнут отсюда как кролика. Вы там воображаете себе, будто здесь не жизнь, а истинное Перу.
Рей лукаво его перебил:
– Не жалуйся. Если не считать похоронного бюро, какое дело приносит такую прибыль чистоганом, как твое?
– Как ты можешь сравнивать? Им-то разве кто-нибудь досаждает? Тут, знаешь, требуется такая выдержка…
Видаль подумал, что в этом диалоге роли переменились. Покупатель расхваливал товар, продавец хаял. Или оба они забыли, что каждому положено говорить?
– Что ты знаешь о моих трудностях, – спрашивал Рей у своего земляка, – когда в конце месяца надо свести концы с концами? Уж не говоря о проданном в долг и о мелких кражах.
– А ты, что ты знаешь о внезапных налетах? Инспектора, которого ты можешь ублажить сдобной булкой, я не могу умилостивить всей субботней выручкой, уж не говоря о Комиссии Совета старейшин или о плюгавцах из полиции. Знаешь, кому я завидую? Дону Эладио, который сменил таксопарк на гаражи и на транспортировку мяса. Эй, Пако, скоро ли будет кофе?
Они долго и подробно говорили о доне Эладио. Да, эти деловые люди, сказал себе Видаль, не спешат, словно у них нет никаких дел; напротив, ему, неработающему пенсионеру, как-то неловко так попусту терять время. Но, несомненно, ему легче будет сидеть здесь, если он обнаружит что-то любопытное в спектакле, который, видимо, неизбежен; эти двое, двигаясь из исходных позиций, должны же как-то прийти к своим целям: одному надо больше получить, другому – меньше заплатить. По правде сказать, он сидел как на угольях. Вошел Пако и, ставя кофейник на поднос, сказал:
– Если кофе не горяч, виноваты клиенты. Каждую секунду звонок.
– А ты еще жалуешься! – упрекнул Рей.
– Как мне не жаловаться, Леандро? Я всего лишь прошу горяченького кофе.
Дверь приоткрылась, женский голос спросил:
– Можно войти?
Пако подошел к двери посмотреть, кто там.
– Это Туна, – сказал он. – Как поживаешь?
– Как дела? – спросил хозяин.
– Наконец-то явилась, – сказал Рей, украдкой глянув на часы.
У девушки кожа была с медным оттенком, волосы черные, жесткие, лоб низкий, маленькие колючие глаза, выдающиеся скулы, платье на ней было новое, но скромное. Видно было, что она простужена.
– Чашечку кофе, Туна? – спросил хозяин. – Пако постарается и принесет горячий.
– Спасибо, у меня нет времени.
– Нет времени? – с тревогой спросил Рей.
– Ты-то не беспокойся. Я просто говорю, что лишнего времени нет.
Видаль приподнялся со стула; так как их не познакомили, он поздоровался с ней, слегка поклонившись.
– Ладно, если угодно, пойдемте, – предложил хозяин.
Туна достала из сумочки бумажный носовой платок, аккуратно его развернула и звучно высморкалась. Видаль заметил, что она мокрую бумажку зажала в руке и что ногти у нее покрыты темно-красным лаком. Кто она? Посредница? Непохоже.
– Мы идем за тобой, – сказал Рей.
Видаль замыкал шествие. Коридор с номерами – бесконечный ряд дверей болотно-зеленого цвета – выходил к навесу, справа от которого тянулась отгороженная стоянка для автомашин. Хозяин взялся за ручку первой двери.
– Нет, нет, дон Хесус, там занято! – предупредил Пако.
– Номера все одинаковые, – заявил хозяин и отворил вторую дверь.
Туна и Рей вошли, хозяин пригласил зайти Вида-ля, а сам удалился, закрыв дверь. В комнате была широкая кровать с двумя ночными столиками, два стула, большие зеркала. «Я попал в западню», – сказал себе Видаль, но сразу сообразил, что эта мысль нелепа. До каких же пор он, человек уже пожилой, будет в душе ребенком? Хуже того – робким ребенком? Скорее всего, так будет во всех непредвиденных ситуациях и до конца его дней… Тут он заметил, что Рей нежно целует девушке руки.
– Или ты будешь вести себя хорошо, или я уйду, – пригрозила Туна. – Я же тебе сказала, что не могу терять времени.
– Буду паинькой, – покорно сказал Рей.
Он указал Видалю на стул, а сам сел на край кровати. Сидя в позе воспитанного мальчика, он казался очень крупным, очень толстым.
Видаль рассеянно читал надписи на стене: «Адриана и Мартин», «Рубен и Селия», «На память о сердце энтрерианца», «Пилар и Рубен».
У Туны был отчаянный насморк. Она то и дело опорожняла нос, доставая из сумочки бумажные платочки, и складывала использованные кучкой на свободном стуле.
– Если ты боишься простудиться… – заботливо сказал Рей.
– Если бы мне было вредно раздеваться, – заверила его Туна, – я бы уже давно схватила туберкулез.
Раздеваясь, она аккуратно складывала одежду и вешала ее на спинку стула. Потом, голая, прошлась по комнате, с неожиданной робостью сделала несколько танцевальных движений, экстатически вскинула руки, покружилась. Видаль отметил, что кожа у нее между грудями и у лобка была сероватая и возле пупка темнело черное родимое пятно. Девушка подошла к Рею, чтобы он ее поцеловал. Потом заговорила. Видаль с удивлением понял, что она обращается к нему.
– Ты тоже ничего не будешь делать? – спросила Туна.
– Нет, нет, спасибо, – поторопился он с ответом.
В этот миг он почувствовал, что им овладевает досада, даже злость. Рей, похохатывая, подбадривал:
– Меня можешь не стесняться… Для Туны это пара пустяков.
Наверно, он хотел показать свою власть здесь. Видаль уже готов был сухо возразить, как вдруг девушка грустным тоном сказала ему:
– Если ты ничего не будешь делать, прошу тебя взять на память.
Она достала из сумки еще один бумажный платочек, прижала его к губам и под отпечатавшимися пятнами неуклюже написала губной помадой: «От Негритянки».
– Спасибо, – сказал Видаль.
– Тебя называют Негритянкой? – спросил Рей с тревогой. – А мне ты не говорила, что тебя называют Негритянкой.
Женщина оделась, попросила ей заплатить и пустилась с Реем в ожесточенный спор о цене. Видаль вспомнил, что Рей называл момент вручения денег «моментом истины». Прощаясь, Туна и Рей уже были
настроены вполне дружелюбно. Они поцеловали друг друга в щеку – ну прямо племянница с дядюшкой!
Когда мужчины остались одни, Рей поделился впечатлениями:
– А девчушка-то недурна. У меня есть и другие, вроде нее, целая куча, все время по телефону общаемся… Сказать, как я ее обнаружил? В разделе «Домашняя обслуга» в одном из объявлений так расхваливали ее приятную наружность, что это привлекло мое внимание. Девушки неплохие, да все они связаны с бандой головорезов, тут надо поосторожней.
Они простились с хозяином и вышли на улицу. Видаль невесть почему почувствовал жалость к своему другу. Хотелось с ним поговорить, чтобы не подумал, будто Видаль сердится, но на ум ничего не приходило, и они молча прошли изрядное расстояние. Когда оказались возле дома, который сносили, Видаль заметил:
– Как быстро его разрушают!
– У нас только разрушать и умеют быстро, – отозвался Рей.
Видаль смотрел на развалины. Теперь оставалась всего одна стена с истрепанными непогодой обоями – видимо, стена спальни, на ней виднелся темный квадрат, там, вероятно, висела картина, и еще сохранились интимные детали уборной. У булочной он вспомнил, как вчера вечером избавился от Рея, и, словно достаточно прецедента, чтобы установилась привычка, Видаль без долгих слов сказал:
– Меня ждут. До свиданья.
И поспешно пошел домой. Обернувшись, он увидел ту же картину, что накануне, – мясистое лицо Рея с приоткрытым ртом.
11
Как животное, стремящееся в свое логово, он желал поскорей оказаться дома, но с удивлением обнаружил, что встревожен, и решил немного успокоить нервы, прежде чем закрыться у себя в комнате на ночь. Он говорил себе, что в его годы человек уже столько испытал, что эпизод вроде того, что был в отеле, не должен слишком волновать. И все же Видаль сравнил его со снами, в которых видишь себя в положении вроде бы не угрожающем и не опасном, однако чувствуешь себя угнетенным необъяснимой аурой, исходящей от грезящихся образов. В этот момент, Бог знает по какой ассоциации, возникло воспоминание о собаке в родительском доме, когда он был ребенком, – о бедном Стороже, который после долгой службы, полной самоотвержения, постоянства и достоинства, стал уже в старости неприлично и бесполезно бегать за окрестными суками. И мальчик, вероятно впервые в жизни, испытал разочарование. Дружба с собакой перестала быть тем, чем была раньше, но, когда Сторожа не стало, мальчик изведал два новых для него состояния души: угрызения совести и безутешное горе.
Он подумал, что сейчас неплохо бы потолковать с Джими. Джими, с его незаурядным здравым смыслом, поможет ему обратить все в шутку, понять суть этой нелепой западни, которую ему расставили. Конечно, было бы трудно изложить эту историю, не называя Рея, вернее, не подшучивая над Реем, но несомненно и то, что Рей в каких-то своих тайных целях его обманул. Как бы там ни было, Видалю претила возможность сознательно предать друга. Тут он вспомнил фразу, которая могла пригодиться, чтобы защитить беднягу Рея: «Мы говорим „грех", но не „грешник"». Впрочем, долго ли он сумеет парировать доводы Джими? Не строя никаких иллюзий, он вышел на улицу Малабия, где Джими жил с тех пор, как ему заплатили за то, чтобы он оставил свою квартиру на углу улиц Хункаль и Бульнес. Джими перебрался в отель, намереваясь прожить там какое-то время. На его счастье, случилось так, что владелец отеля тоже решил строить новое здание и, чтобы побыстрее выселить жильцов, выплачивал им возмещение. Недавно поселившийся там Джими потребовал больше, чем кто-либо, затягивал отъезд до бесконечности и до сих пор проживал в большущем доме, где справа от входа еще красовалась блестящая черная табличка с золотыми буквами «Отель Нуэво Лусенсе». Вместе с Джими жила его племянница Эулалия, нескладная, светловолосая, рыхлая девушка, о функциях которой ходили всяческие сплетни, так как домашним хозяйством в основном занималась Летисия, приходящая прислуга, существо с плоской физиономией и отталкивающей морщинистой кожей, напоминавшей кожу мумии.
«Нуэво Лусенсе» сперва был особняком, принадлежавшим одной семье, какие строили в начале века, – кухня и прочие подсобные помещения, находились в подвале. Свет в кухню проникал через полукруглое окно на уровне тротуара. Внимание Видаля привлекло что-то двигавшееся на фоне белых стен.
Он остановился, нагнулся, пригляделся. Ему показалось, что в подвале танцует пара и что в их танце тесные объятия чередуются со стремительным кружением, скольжение – с покачиваниями из стороны в сторону. Вскоре он убедился, что женщина, которая трепыхалась в объятиях мужчины, это Летисия. За нею гонялся Джими, неузнаваемый в порыве настойчивого, нетерпеливого желания. Вид у обоих был весьма встрепанный, одежда, волосы – в беспорядке. Завороженный этим зрелищем, Видаль, согнувшись, так и застыл у окна. Из оцепенения его вывел незнакомый голос за его спиной:
– В точности кобель с сучкой. Такого беспутного старика надо проучить.
Видаль распрямился. С высоты своего роста к нему обращался тощий парень, вида фанатичного и пугающего. Видаль инстинктивно заступился за друга.
– Не надо преувеличивать, – сказал он.
– Вы так думаете? – спросил парень строго, как в суде.
– Я бы этого не делал, но, коль ему нравится, на то его воля, – догадался ответить Видаль.
Идя домой, он то и дело оборачивался, чтобы удостовериться, что за ним никто не идет. Странная череда впечатлений – отель, карикатурная любовь – завершилась этой полупристойной сценой, повергшей его в уныние. Должен ли он в чем-то себя упрекать? Из глупого любопытства он невольно выставил Друга на посмешище, а потом не сумел достаточно решительно его защитить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21