— Приправа для плова… Кто же покупал ночью-то? Ее и днем не берут. И людей сейчас на улице нету.
— Есть люди, есть, дорогой! Как нету? Люди всегда есть. Уметь надо.
Сосед вынул из пустого Толиковй мешка блестящий новенький транзисторный приемник.
— Вот — приемник купил! Музыку слушать будем! Любишь музыку слушать? Японский. Чистый «Соня»!..
— Сейчас купил? — снова удивился Толик, хотя уже должен был перестать удивляться. — Ночью?
— Сейчас, дорогой! Уметь надо! Ночь тоже сутки, чем ночь плохая? — Сосед снова захохотал, включил приемник и принялся крутить ручки.
Приемник потрещал, поиграл на скрипке, спел женским голосом «Арлекино, Арлекино…», потом поговорил на чужом языке и вдруг замолчал. Сосед вертел его ручки, вертел, но на всех диапазонах было молчание и легкий треск…
А потом приемник сам ясно и отчетливо сказал: «…жители Алтынабада испытали новый подземный толчок. Сила толчка восемь баллов по шкале Рихтера».
— Почему толчок? Что такое? — Толик схватил приемник, потряс, но тот снова замолчал.
— Землетрясение в Алтынабаде, — сказал сосед. — Такое дело, понимаешь… А ты сам откуда?
— Из Алтынабада я! Из Алтынабада!!! — выкрикивал Толик и пытался найти ту самую станцию на приемнике. Станция почему-то молчала…
— Что же ты уехал? Землетрясение, а ты уехал. Нехорошо, дорогой, — с осуждением покачал головой сосед.
— Да не знал я! Не было никакого землетрясения!
— Ехать надо, — убежденно сказал сосед.
— Что же они молчат?!. — с отчаянием говорил Толик и тряс приемник.
Сосед мгновение приглядывался к Толику, словно что-то на него примерял.
— Значит, так, — сказал он неожиданно. — Ты работал, я обещал платить. Бери за работу приемник! Будешь слушать.
— Как?
— Бери-бери, пять тысяч стоит. Ты хорошо работал! Вещи собирай, поезжай в аэропорт… Лети в Алтынабад!
— У меня там нет никого, — печально сказал Толик.
— Как никого? — удивился сосед.
— Сирота я, — сказал Толик, жалея сам себя.
— Как так сирота?! — закричал сосед, мгновенно меняясь. — Ты там среди людей жил?
— А среди кого же? — обиделся Толик.
— А ты говоришь — «никого нету»! Поезжай, дорогой! Бери такси, поезжай, бери самолет, лети в Алтынабад. Товар продал, что делать будешь? Лети-лети, дорогой! Там тебя люди ждут!..
***
Несмотря на ранний утренний час, в аэропорту было полно народа.
В молчании стоит длинная очередь возле стойки с надписью «Алтынабад». Девушка, заведующая этой притягательной сегодня стойкой, пристроилась за нею, опершись на локотки, и читает толстую книгу — больше делать ей нечего. Билетов на Алтынабад нет.
Так они и стоят друг против друга: девушка и очередь — молча, спокойно, в ожидании. Никто не шумит, как ни странно, никто не суетится…
Вместе со всеми постоял и Толи к.
Потом побродил у камеры хранения, поразглядывал кассовый автомат. Почитал инструкцию, поглядел, как другие пользуются этой мудреной штукой, и отошел…
Возле киоска с сувенирами он задержался подольше. Разглядывал матрешек, ненужные костяные фигурки из пластмассы, не имеющие художественных достоинств, авторучки, воткнутые в земной шар в виде подставки, и прочие изделия, которыми торговал аэропорт, чтобы его не забыл улетающий в небо…
Неожиданно в аэропортовских динамиках что-то щелкнуло, и женский голос сказал оттуда без малейшего выражения:
— Приземлился самолет «Ту-154», прибывший специальным рейсом из Алтынабада. Повторяю…
Негромко переговаривающаяся толпа и вовсе замолчала — не скажут ли еще чего нужного, а потом подалась к тугим стеклянным дверям.
Стремиться улететь в неизвестность, которая происходит в твоем родном городе, и вдруг получить возможность увидеть, расспросить тех, кто только что прилетел оттуда, — да вполне понятное желание!
Толик стоял немного ближе других, и ему было хорошо видно, как по трапу из самолета выходили дети. Одни алтынабадские дети…
Без обычной детской суеты, хотя и с любопытством оглядываясь, спустились они на аэродромный асфальт и парами двинулись к аэропортовскому помещению.
Толпа распахнулась, образовав две коридорные стенки, и в тяжелом молчании пустила детей сквозь себя. Кто же будет расспрашивать детей про несчастье?..
Вдруг кто-то хлопнул Толика по спине:
— Почему не улетел? Самолета не было? — рядом стоял давешний гостиничный Сосед.
(Теперь будем называть его с большой буквы — он того заслуживает…)
— Билетов нет, — сказал Толик.
Он сказал это так, что было видно: раз объявлено, что билетов нет, то их и нет вообще. Но Сосед не обратил на это никакого внимания.
— Как нет? Почему нет? Не может быть! Иди со мной!
Толик послушно пошел, хотя и без особой надежды.
Впрочем, он уже знал, что Сосед может многое.
Тот направился к каким-то внутренним дверям аэропорта, в которые Толику было бы невероятно даже и подумать войти самому по себе. Надо было родиться с такой ногой, которая сама направлялась бы в такие укромные двери, с такой рукой, что распахивала бы их, не успевая задуматься. Соседа же именно так и родили…
Впрочем, Сосед поколебался и в дверь не вошел. Он вернулся обратно к будке чистильщика сапог (которого Толик поначалу совсем не заметил), вошел в нее, сел на стул и прикрыл за собой стеклянную дверцу. Наверное, у него имелись еще более сложные, совсем свои пути для получения билетов при их полном отсутствии.
Толик стоял и во все глаза глядел, как Сосед много и быстро говорил с этим незаметным, но могучим авиационным работником, как он хлопал себя по карманам, а тот все кивал ему и кивал и начищал его ботинки до рояльного блеска.
Наконец разговор был закончен, что-то было передано из ладони в ладонь, и Сосед появился снаружи.
— Достал? — спросил Толик, заранее улыбаясь.
— Чего? — спросил тот.
— Билет достал?
Тут Сосед понял и засверкал глазами от восторга:
— Очень легко хочешь жить, дорогой! Лучше обувь почисти! С такими ботинками — кто даст билеты?!.
Толик посмотрел вниз, себе под ноги. Ботинки были, конечно… не очень представительские были ботинки.
Сосед тем временем впорхнул в первоначальные двери, маня Толика за собой. Поднявшись по лестнице и миновав пустой коридор, они обнаружили в конце кабинет замначальника чего-то.
Сосед вошел в замначальственную дверь, а Толик остался подождать снаружи.
…Время шло. Толик ходил мимо двери и покручивал приемник.
Наконец Толик не выдержал и приотворил дверь в начальство. За столом сидел хозяин кабинета, а больше в комнате не было решительно никого.
Толик еще раз посмотрел: совершенно, до аккуратности пусто.
— А где же он? — спросил Толик глуповато от растерянности.
Заместитель начальника удивленно поглядел на Толика.
— Ну, этот… который к вам зашел? — объяснил Толик.
Заместитель начальника сделал жест в открытый воздух:
— Улетел ваш товарищ, — сказал заместитель. — Важное дело.
— А я? — растерянно спросил Толик.
Тот пожал плечами. А что он мог еще сказать Толику?
Толик огляделся: других дверей в кабинете не было… Окно закрыто на две рамы, оклеено по-зимнему. Разве что форточка — но этого уже не может быть, потому что это уже черт знает что!..
Пятясь, Толик вышел из кабинета и оглядел коридор. Коридор был пуст. Он снова сунулся в кабинет:
— Но он же не выходил?
— Улетел, улетел, — сказал заместитель.
…Толик вышел на улицу в полной растерянности, не переставая озираться по сторонам.
Где-то в высоте щелкнуло радио, и механический голос сказал:
— Окончилась посадка на самолет «Ту-154», вылетающий рейсом тридцать шесть пятьдесят один на Алтынабад. Повторяю: окончилась посадка на самолет «Ту-154»…
Толик едет поездом.
За окном расстилается северная природа, которую никогда не трясут подземные силы. Перед вечером стелется пар на полянах. То Россия укладывается спать у себя по лесам…
Толик пил общепринятый портвейн с демобилизованным солдатом.
За спиной у солдата пряталась его совсем юная жена — кормила грудью солдатова младенца.
И Толик, и солдат пить не хотели, но почему-то уж так положено, что если для вагонного разговора — хоть умри, а выпей… Тем более что солдат, видать, замаялся со своим младенцем, женой и демобилизацией и дремал со стаканом в руках.
А в Толике происходила работа рассуждения и сопоставлений, которой многие люди заняты часто и повседневно. В поезде человек вынут на время из обыденной жизни, хотя и продолжает мчаться, как говорят, вперед и дальше.
— Все сразу не может быть в полном порядке, — говорил Толик. — Если тепло — то трясется земля под ногами. А если земля не трясется — то холодно.
Солдат совсем было задремал, но жена тактично сунула ему локотком в бок. И тот бессмысленно приоткрыл глаза…
— И с водой то же самое, — посмотрел в окно Толик. — То ее нет — и это совсем плохо. Все умирает… А если она есть— так выше крыши. Тоже все погибает. Цунами называется… Нехорошо.
. Чмокал солдатский младенец, что-то шептала ему жена солдата, таращил на Толика усталые глаза демобилизованный воин, которого два года обучали уничтожать внутренних врагов и уважать гражданское население.
— Сейчас приеду, пойду в баню, — рассуждал Толик. — Ах да, ведь баня, наверное, сломалась! Нет… Сперва найду Мухтара… — улыбнулся Толик. — Дружок у меня там. С одного класса…
Сдвоенным стуком стучали колеса, грохотали мосты над большой высотой. От будок стрелочников и обходчиков звук проносящегося поезда отражался, как мячик.
— Из вахтеров уйду — может, там и сторожить-то уже нечего… Буду Мухтару помогать шашлык делать, — решил Толик. — А вдруг Мухтар умер? Вполне может быть, когда земля трясется. И я вполне могу тоже. Такой, скажут, случай. Умер, скажут, Толик, а перед смертью в большой русский город ездил. Так бы съездил, и ничего, — а тут выйдет, что перед смертью. Все тогда получится — перед смертью. Зирой перед смертью торговал… И всю жизнь живем перед смертью — значит, жизнь не может быть такая уж плохая.
Солдат уже совсем заснул, задремала за его спиной и жена. Только младенец сопел и чмокал, сопел и чмокал.
— Нет, я еще точно не умру, — сказал Толик младенцу с полной уверенностью. — Мне нельзя. Я не такой еще хороший человек, чтобы мог умереть.
И тогда младенец пересилил себя, оторвался от теплого соска и посмотрел на Толика. Посмотрел и улыбнулся!
Толик приподнял стакан с портвейном и отхлебнул за его, младенцево, здоровье.
Неизвестный автор фразы «земля уходит из-под ног», наверное, сам испытал, что это значит, когда добрая и надежная земля дрожит под тобой, под твоим домом, подо всей твоей привычной жизнью.
И время от времени по всему миру это где-то да и происходит. Теперь такое настигло и алтынабадцев.
Дома, сшитые железными прутьями с большими гайками на концах…
…маленькие домики, стены которых подперты контрафорсами, пересекающими тротуар…
…целые кварталы, подчистую разрушенные, но уже убранные…
…трамваи, идущие параллельно в одну сторону на расстояние в квартал — расстояние есть, а квартала нету!..
Все напоминает о страшных событиях: бегают по развалинам служебные собаки, вынюхивают под завалами живых человеков…
Мечутся разные автомобили с надписью по бортам — «МЧС». И на куртках у людей — те же буквы…
Хлынули сюда на помощь черт-те откуда, наплевав на все эти спесиво придуманные пограничные и таможенные игры.
В маленьких машинах ездят живые начальники из соседних стран — бывших республик…
…в большие машины грузят мертвых, завернутых в саваны из плотной белой ткани…
А на улицах уже висят плакаты с планами будущих кварталов и с обозначениями, кто будет заново строить Алтынабад.
Масса людей, хорошо устроенных у себя дома, где никогда не дрогнет земля под ногами, поехали, что называется, за семь верст киселя хлебать — жить в палатках или временниках-бараках, строить в непривычном климате, при постоянной угрозе новых подземных толчков.
И у нас на глазах происходит, казалось бы, уже давно потерянное чудо помощи людей друг другу…
Есть на свете царь-пушка и есть царь-колокол.
В Алтынабаде имеется царь-самовар.
В отличие от прочих царь-предметов он весь день горит на работе. Он стоит на улице, возле шашлычной торговли, и кипит с утра до вечера во весь темперамент. Пройдясь по Алтынабаду, встретишь целую семейку этих уличных парных самодержцев. Съесть узбекский шашлык и запить его кок-чаем из русского самовара — вот наглядная картина истинной братской дружбы народов, которой сейчас всем так не хватает!
Около жаровни-мангала, прямо на земле, устроены квадратом низкие скамейки из досок, положенных на два кирпича.
Шашлыки берут рабочие и эмчеэсники в комбинезонах, выпачканные глиной и известкой, с брезентовыми рукавицами за поясами. Берут по восемь, по десять палочек. Положат на лепешку, закроют сверху другой, и такой бутерброд отправляют в могучие глотки.
Возле мангала хлопочет, раздувает картонкой угли, переворачивает железные штыки с шашлыками толстый черный человек с треугольным грустным носом. Это Мухтар.
Он успевает все делать сразу — жарить и продавать шашлыки, разговаривать с Толиком и еще покрикивать на кого-то через плечо.
— Я все вижу! — не поворачиваясь, кричит Мухтар назад. И снова к Толику: — На билет хоть заработал?
— Почему не заработал? — отвечает Толик спокойно. — Весь товар раскупили.
— Да ну! — удивился Мухтар. — Первый человек! Все говорят: зиру Россия не покупает, зря ездить.
— Уметь надо, — сдержанно ответил Толик.
— А если поймаю?!! — закричал вдруг Мухтар, не трогаясь, впрочем, с места. И опять, другим голосом, спросил Толика: — Дома твоего нет теперь… Что делать будешь?
— Не знаю, — сказал Толик.
— Иди ко мне. Помощник нужен, — сказал Мухтар, и не успел Толик согласиться, как он уже кричал с полным восторгом: — Ведь горячий, прямо горячий едят! Живой огонь! Палочку, палочку отдай!
В стороне маленькие мальчишки делили палочку шашлыка, которую стащили у Мухтара.
Так же вдруг Мухтар сорвался с места и побежал — не стараясь особенно никого догнать. От него во все стороны так и прыснули, разбегаясь, мальчишки — мал мала меньше…
Все бежали, кто как умел.
1 2 3 4 5 6