Нет, не буду описывать ноги и прочий организм, хотя это могло бы оказаться самым выразительным местом в моих записях.
Главное – скотину сберечь. Вот спасу ее от войны и больше никогда держать не буду.
Пить совсем нечего. Люди выбирают жижу из уличных луж. Снега нет. Деба – так зовут одну из моих коров, черно-пеструю, боюсь на днях отелится. Куда дену теленка? Везде холодно, а рядом с матерью места нет. Хотя бы дней десять подождала, может произошли бы какие-нибудь погодные изменения. Окончания войны-то нечего ожидать. Боюсь прийти в отчаяние, выкинуть что-нибудь, нервы уже шалят, хочется бросить все, добыть себе автомат и уйти в центр. Бьют, бьют, бьют… Кажется, не то что дворец, но и весь центр должен быть уже вывернут наизнанку. В основном, бьют куда попало, просто разрушают все подряд. Видимо, решено город сравнять с землей. По радио «Россия» передают, что в Грозном налаживается порядок и «бандитов» осталось совсем малость. Не зря говорилось: «Брешешь, как советское радио».
Автомат вызывает у чеченца восторг. Чеченец совершенно уверен, что с таким инструментом можно все одолеть и все преодолеть, при этом он не думает, что такая же вещь есть и у противника, и не только такая. Теперь, встав со своим автоматом на тропу войны, он будет воевать и воевать. Скажу еще раз – в виде ответа на то, что вещает радио России. Просто смешно, когда кто-то предлагает чеченцу сдать автомат. Для солдата срочной русской службы автомат – тяжесть, неприятная ноша, для чеченца – верный друг, плечо брата, свобода, отлитая в металле, музыкальный инструмент. Жалко, что такая восхитительная штука не может сбивать самолеты и подбивать танки.
До сих пор я думал, что не особо боюсь смерти и держусь молодцом. Оказалось, ошибался. В теле ничего не осталось – жилы расслабились, как изношенная резина и оборвались. Такой слабости не испытывал никогда. Началось с того, что решил сделать себе яичницу. Только стал помешивать в сковородке – тут и ударило. Оконная рама с треском влетела в комнату, с нею – и обломанная ветка айвы, что растет под окном. Засвистели осколки. Машинально опрокинулся на пол и накрылся матрацем. В него что-то втыкалось. Когда стихло, долго не мог заставить себя встать. Осмотрел матрац – из него торчали клоки ваты и семь осколков. Кастрюля на старом серванте получила вмятины. Яичница сгорела. Это была очередная атака вертолетов. Третий день бьют по нашему кварталу. На расслабленных ногах вышел во двор. Целый снаряд уткнулся в землю в двух метрах от окна комнаты, где живу, делаю эти записи. Крыша сарая пробита. Скотина жива. Барсик забился под сервант и не показывается уже несколько часов. У Якуба снаряд снес крышу дома и уткнулся в пол. Недалеко от Якуба живет Салавди, тихий бедный человек. В его доме снаряд пробил стену, перелетел через диван, на котором спит хозяин, пробил дверь комнаты, буфет и ушел в пол.
Пришел Юизван, знакомый. Семью куда-то отправил, а сам остался и тихо воюет, начал, говорит, свою партизанскую войну, о подробностях распространяться не желает. Рассказывает, что девятого января был в городе на своей машине с друзьями. Машину подбило около Совмина, и они ушли, оставив ее. Потом их чуть не расстреляли свои, по ошибке. Ему около сорока, по специальности шофер, мужик здоровый. Рассказывает о трупах у Дома печати. В основном, солдатские. В разбитой хлебовозке, убитый шофер сидит за рулем, словно живой, а женщину, что была рядом с ним, вышвырнуло на улицу, и она лежит на асфальте, наполовину съеденная собаками. Юизван возмущается тем, что Ельцин, мол, сказал, что еще рано собирать трупы. Юизван спрашивает меня, почему Ельцин так сказал. «Спроси его сам при первой же встрече с ним», – отвечаю я. До войны Юизван гонял иномарки из Польши и продавал здесь. Очень жалеет, что не купил немецкое гражданство, за восемь тысяч марок. Кто-то ему предлагал. Поболтал, подремал немного и ушел.
С годами человек тупеет, как топор, которым пользовались женщины, хотя ему кажется, что он умнеет, обрастает опытом жизни. Стоит самому острому топору попасть раз в руки женщины, и вы его не узнаете, более того, задумаетесь, топор ли это или пила новой конструкции.
Подтверждаются рассказы о том, с какой целью вертолеты бомбардируют дачный массив. Один из батальонов отказался идти на штурм города, личный состав расселся по пустым дачам и садовым домикам. Расправиться с ними были посланы семь вертолетов. Уцелевшие солдаты разбежались по ближайшим поселкам Бутенко, Иваново. Кое-как переодетые в гражданское, просили: одни – чтобы их спрятали, другие – чтобы взяли в плен. Прятать их боялись, а в плен брать никто не хотел, говоря, что в центр, чтобы сдать их чеченской стороне, теперь пробраться невозможно. Так они и бродят по округе, выпрашивая еду. Может, кто-то кого-то и приютил, не знаю. Я бы приютил. Говорят, двое вчера по Калужской ходили. Жаль, что не пришли ко мне. У нас здесь за два не убило никого, слава Богу. Правда, и народу почти не осталось. У одного бедного-пребедного русского старика дом пробило насквозь, и все внутренние стены обрушились. Между прочим, в поселке есть и настоящие дворцы из так называемого «итальянского кирпича», возведенные «новыми чеченцами», – ни один пока не пострадал. Чеченцы говорят: беда – бедняку…
Опять где-то разбили склад. Целый день мародеры возят на мотоциклах, мотороллерах, машинах, автобусах мешки с мукой и с чем-то не понятным. Этих несунов окрестили «бункерными крысами» – когда стреляют, они прячутся по подвалам, а когда становится тише, выползают и шастают.
Среди чеченцев много выходцев из других народов: аварцев, лакцев, даргинцев, кумыков, грузин, осетин, кабардинцев, адыгейцев, абхазов, черкесов, русских, поляков, армян, евреев, азербайджанцев, персов, турок, татар, арабов, греков… Кавказцев привел в Чечню общекавказский институт кровной мести. Поляки были тут ссыльными. Многие из пришлых скрывают свое происхождение и обижаются, если им о нем напоминают, а многие и действительно забыли. Есть целые села, в которых преобладают такие. Есть целые тейпы очечененных пришельцев – равноправные чеченские тейпы. А «русских» тейпов даже несколько.
Да, никаких сомнений: дачный массив подвергается бомбардировке потому, что там, как полагает, видимо, русское командование, до сих пор прячутся дезертиры. Стою на крыше и смотрю, как добивают тот злополучный батальон. Русское командование не совсем ошибается: оттуда все выходят и выходят солдаты. За еду, за курево отдают одежду, оружие. По московскому радио передали, что у федералов на данный момент потери: убитых – 500 человек и тысяча раненых. Какое неуважение к погибшим! Ведь убиты тысячи и тысячи. Между артиллерийскими громами из центра доносится многоголосый протяжный собачий вой. Наверное, скоро собаки-людоеды станут бедствием. Привыкшие к вкусной человечине, они станут нападать на людей, когда покончат с трупами.

Передача четвертая

Сегодня утром здорово лупили по пятиэтажкам. Убитых жителей хоронить негде – до кладбища не доберешься. Закапывают вдоль железнодорожного полотна. За металлоскладом тоже много холмиков. Хоронить-то, собственно, не хоронят, а слегка прикапывают. И солдат, что валялись у поста ГАИ, там же и прикопали. Не узнают родители, где сыновья присыпаны. Курю и курю «Приму». Отличные сигареты – противоосколочные. Так глушат легкие, что от них даже не кашляешь, не остается сил и пикнуть. Вчера взяли в плен троих солдат, которые рассказали, что им приказано убивать нас всех подряд – и мирных, и не мирных.
Многие чеченцы считали, что русские, не покинувшие Чечню при Дудаеве, бедствуют, и старались им помогать. Русские, например, бесплатно ездили в автобусах: денег с них никто не требовал и не брал. Считалось, что они остались из-за любви к чеченцам.
Вечером устроил целый пир. Отварил три картофелины, достал с чердака воблу, было у меня четыре штуки с осени. Даже неловко в такой обстановке предаваться гурманству.
Чеченец со страстью строит, охотно приобретает вещи, но не любит тратиться на пищу. Историческое недоедание сделало его здоровым и выносливым. Обжорство – один из самых порицаемых пороков у нас, признак неблагородного происхождения. Чеченец, будь от богаче Рокфеллера, не будет есть больше двух раз. Главная трапеза у чеченцев вечером. Понятия «обед» и «завтрак» лишь отражают время суток. Трапеза и ужин называются «пхюран хан» – час еды. Если есть мясо – оно на ужин. Ужин – это спокойная обстановка. Спешить некуда, впереди долгая ночь. Топится печь, варится мясо – национальный кайф. Мы не знали табака, водки, картошки, которые надрывают организм. В те годы, когда строительство социализма было в разгаре и чеченок заставляли петь «Эй, самолет, куда летишь? Если в Москву попадешь, передай Сталину привет!», одного передовика из нашего колхоза наградили путевкой на ВДНХ. Вечером гостей столицы повели в ресторан. Увидев обилие красивых блюд и множество людей, снующих с ними, он долго цокал языком и сказал: «И так возятся с тем, что через несколько часов будет снесено в известное место». Русский, как, наверное, и положено человеку, любит хорошо поесть, ест три раза в день. Повседневной пищей у чеченцев были: чурек из кукурузной муки, мамалыга, молоко во всех видах, творог, сыр, чеснок, лук, редька, фрукты, дикорастущие плоды, различные травы, приправы. У нас в любое время года растет что-нибудь съедобное. В первые морозы поспевает мушмула – лесной плод размером с дикую грушу, очень сытный и витаминный, долго держится. Дикую грушу раньше закладывали на зиму в кадки. В январе-феврале появляется черемша. Ее, наверное, можно назвать витаминной бомбой, пользуясь терминологией сегодняшних реалий. Ранней весной вылезает крапива. Молодая крапива – важный компонент национального питания. До нее появляется еще не одно съедобное растение, но не знаю, как они называются по-русски.
Все деревья по улице изранены. Из разбудили от зимней спячки и расстреляли. Неподалеку от моей усадьбы – большое ореховое дерево, очень похожее на женщину-акробатку, стоящую на голове, ноги врозь. Туда и врезался снаряд.
Идет снежок, слабо идет, мелкий идет, но и то благодать. Накопится немного, и можно будет «перелабораторить» в воду. От радости вспомнил строчку из популярной в моей юности французской песни «Томбе ла неж». Идет снег… Сходил вниз к пятиэтажкам. Большинство русских там – рабочий люд. Слышатся реплики: «Да Дудаев сто раз не хуже этого гада!» Но своих явно ждут. Проклинают, а ждут, вижу по глазам. Думают, наверное, что тогда все кончится. Вид у всех – будто передвигаются не люди, а тени.
Страх смерти присущ каждому нормальному человеку. Но у чеченцев есть другой, еще больший страх – чтобы окружающие не сказали, что ты трус. Если чеченец показал свой страх, он уже умер для всех, кто его знает. У него уже никогда не будет друзей, родных, любимой девушки – он уже ушел в бессмертие позора Близкие скажут ему: из-за тебя мы не можем показаться на люди, ты сделал наши лица «черными». Ему останется или покончить с собой, или исчезнуть бесследно. Если он покончит с собой, его не похоронят на общем кладбище, а где-нибудь прикопают, чтобы собаки не глодали человеческие кости.
Стреляют. Появляются все новые виды оружия. Внизу стоит что-то такое, что вертится, когда из него стреляют. А другая штука издает при стрельбе такой омерзительный звук, точно змея на вас кидается.
Пришел Сапарби просить сигарету. Страшно обижен на Аму, который не дал ему в долг пачку «Примы» и сказал: «С кого я получу долг, если тебя убьют?» Я знаю, что Ама шутил, мне известен стиль его шуток, а Сапарби так хотелось курить, что ему было не до смеха. Возмущенный, он все повторяет слова Амы и добавляет, что они вместе работали в одном колхозе семь лет. Уходя, все еще честил Аму. Сегодня я в каком-то интересном настроении. Остро ощущаю в себе желание сделать приятное каждому, кого встречу. Я рад, что смог оказать услугу Сапарби.
Может быть, скоро убьют?
Армия продолжает осатанело бомбить город, разрушает здания. Может, думает, что приведет кого-то в большое расстройство. Напрасно. Чеченцам разрушение этих зданий нипочем. Мало у кого связано с ними что-то светлое. А вот когда разрушен собственный дом чеченца, тогда самый безобидный человек пойдет мстить за него, как за родственника, и будет стараться обязательно подбить танк. Он знает, что танк стоит дороже дома, и почувствует удовлетворение.
Редко встретишь чеченца, который несколько раз не строил и не перестраивал свой дом. Мечтающий построить самый большой в мире дом, он может вырыть землянку и спокойно жить в ней сколько надо, чтобы собраться с силами. Первый дом он строит наспех – чтобы была крыша над головой. Потом присматривается к нему, замечает свои архитектурные неудачи и начинает строить другой. Новым домом он доволен и на первых порах ходит, чувствуя себя молодцом. Ходит-ходит, а тем временем кто-то выстроил себе более красивый дом, да еще такой большой, будто на весь род. Молодец после этого в свой дом заходит, как в тюрьму. Помучается так несколько дней и, не спрашивая ни у кого из домочадцев, выводит мелом на воротах: «Дом продаетЦа». Покупатель вскоре появляеЦа. Начинается строительство следующего дома, потом – пристройки к нему, потом – флигеля. Так всю жизнь. В большом, главном доме чеченец обычно не живет. Там совершается похоронный обряд либо свадьба сына, после чего и он перейдет в ту пристройку, в которой жил и умер отец.
Сегодня армия нанесла еще один «стратегический» удар по Грозному – разрушила дом старшего брата Дудаева. Целый день его расстреливали, жгли. Это в трех кварталах от меня. Свой дом брат Дудаева построил, когда вкалывал рабочим на Чермете и думать не думал, что будет братом президента.
Опять ходил вниз, к русским пятиэтажкам. Там ждут своих. Вчера их проклинали и сейчас проклинают, но все равно ждут, вижу по глазам. Вид у всех – будто не люди передвигаются, а тени.
Соседский мальчишка ходил на Ташкалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10