– А кто он такой? – спросила я как ни в чем не бывало.
Моя гостья изменилась в лице. Удивление и недоверие появилось в ее глазах. Потом они стали мягче, светлее и улыбнулись.
– Дата?.. Абраг!.. Неужели не слышала?.. Дата Туташхиа.
– Почему же? Слышала… А как же ты с ним познакомилась?
Она притихла и сказала растерянно:
– А я и не знакомилась с ним.
Мне стало смешно. «Может, ты и сейчас с ним не знакома?» – чуть было не съязвила я, но удержалась: слишком хотелось мне вызнать у нее все.
– Ну, а где ж ты увидела его впервые?
– Мы шли куда-то… Не куда-то… в церковь. Был праздник. Мы шли с мужем. А навстречу – он. Он поглядел мне в глаза. В церкви его не было… Муж сказал – это Дата. Абраг Дата Туташхиа.
– Ну, а потом?
– Что потом?..
– Как он смотрел на тебя? Глаза у него были… какие?
– Какие?.. – Она замолчала, видно, вспоминая. – Удивленные! Мы пришли с обедни. Мой муж был объездчиком. В лесу у нас была кукуруза. Я ходила ее мотыжить. Всю неделю мне чудилось, будто Дата Туташхиа из кустов глядит на меня. Мне было страшно, я сказала мужу, что вроде ходит кто-то за мной, Он посмеялся.
Бечуни замолчала. Надолго. Странная она была женщина – говорила медленно, будто нехотя.
– А дальше, дальше! – Я боялась, просидит она два часа, рта не открыв, и отправится спать.
– Однажды он и вправду вышел из кустов – недаром мне казалось, что кто-то следит, и мужу я говорила… Он стоял и смотрел на меня… а потом стал подходить. Я поглядела ему в глаза, и такой страх на меня напал… Он остановился совсем близко и… и смотрит. Хочу крикнуть, а не могу, вся дрожу, язык отнялся. Руки у него были… такие! И грудь – широкая, сильная, красивая. Я… бежать, а он раскрыл руки, и я спряталась в них, а страха как не было. – Глаза Бечуни засияли. – Тогда на первую прополку ходили, кукуруза до колен не доставала. Нас отовсюду было видно, и мне захотелось уйти… не захотелось, а надо было, а двинуться с места не могу. Оторвалась я наконец от его груди… – Она снова замолчала, и опять надолго. – Семь лет уже миновало, восьмой год скоро пойдет с того дня, а я никому об этом не рассказывала… Пойду я, госпожа Тико, поздно.
Что было потом, я видела как наяву. Женщина шла впереди, за ней в трех-четырех шагах – он, и глядел на нее во все глаза. Она дошла до кустов, но не остановилась, а все шла и шла. И долго бы шла, но он положил ей на плечо руку. Женщина остановилась, трепеща всем телом, и ждала, ждала, когда гром обрушится на нее.
Господи! У тебя на всех хватает всего! А я в чем виновата перед тобой? Понимала эта женщина хоть что-нибудь? Может, и тяжесть ей была не нужна? Только слышала она, как трава к телу льнет и колючки кусают, и об этом лишь думала?.. Кто знает?
В моем воображении картина, которую я не видела, может восстать так ясно, будто все, что я вижу, происходило со мной или я сама при этом была. В молодости этот дар был у меня еще сильней, чем сейчас. Все, что случилось там, на кукурузном поле, стояло перед моими глазами и освещено было столь резким светом… так пылко я все чувствовала… так страстно! Не Бечуни Пертиа… я там была!..
Но и сюда снизошел покой. Моя участь – игра воображения. Для истинной жизни души мне всегда не хватало того, что может принести лишь реальность, резкая и утонченная…
Хозяйка простилась и ушла. Я смотрела на нее и не понимала – что могло в этой женщине привлечь Дату Туташхиа? Может быть, он урод? Эту мысль я отбросила тут же – его уступить я не могла. Конечно, была в моей хозяйке и стать, и порода, но то, что притягивает мужчин… Что поделаешь? У каждого товара свой покупатель. До рассвета я не могла сомкнуть глаз.
Эта женщина была потомком Аэта – она рассказала мне про любовь Медеи и Ясона.
Мы очень сблизились, но в наших отношениях все время присутствовала фальшь. А почему бы ей и не быть? Покажите мне двух женщин, которые бы искренне любили друг друга! В близости женщин фальшь всегда берет верх над правдой и чистосердечием. Иначе не бывает. Я – женщина, я знаю.
Когда я ехала на каторгу к Мито, моими попутчиками оказались два офицера-грузина. Как-то вечером я лежала, дремала, они думали, я сплю, и разговаривали тихо. Один из офицеров рассказывал, как однажды в каком-то уездном захолустье он остановился на два дня у одинокой женщины лет сорока или немного больше. Они быстро стали близки, и, желая быть любезным, офицер спросил: «В молодости ты, видно, была хороша собой? От поклонников отбоя не было?» – «Со мной Шанаев спал», – с достоинством ответила она. Шанаев был тамошним городовым.
После этого я стала замечать, что женщины охотно идут на связь с людьми, близкими к власти или просто чем-нибудь да знаменитыми, и так же охотно при удобном случае хвастают этой близостью.
Мне стало казаться, что и Бечуни Пертиа кичилась близостью с Датой Туташхиа. Это раздражало меня в ней и в то же время – я сама не признавалась себе – разжигало мой интерес к Дате Туташхиа. Однажды я чуть не выдала себя – так захотелось мне попросить Бечуни Пертиа, чтобы она показала мне своего возлюбленного. Я сумела взять себя в руки – ведь я женщина! В другой раз Бечуни сама сказала мне: «Чует сердце, сегодня ночью придет Дата… Хочешь, покажу?» Странно, но ее слова были мне неприятны. Я поняла, вся прелесть встречи с Датой Туташхиа была в ее недозволенности. А дозволенная – она была не нужна мне.
Стояла ранняя осень, и было тепло. Я отворила окно и, потушив лампу, прилегла не раздеваясь. Мне не спалось.
Давно уже пробило полночь, когда я услышала скрип половиц на балконе, и мимо моих окон промелькнула темь, скользнувшая к окнам Бечуни. Я вся обратилась в слух. Еще минута, и в ночной тиши я различила прерывистый шепот.
Я лежала, усилием воли заставляя себя не встать, не выйти на балкон, не подкрасться к окнам Бечуни… В четыре часа утра я открыла глаза, переступив через подоконник, вышла на балкон и замерла под окном Бечуни. Там было темно. Прислушалась – шептались по-мегрельски. От стыда я покрылась потом. Я уличила себя в двойном преступлении: я скрывала от всех знание мегрельского, а любовники шептались бог знает о чем, и я была шпионкой без совести и чести. Ноги тащили меня обратно, но неведомая сила меня удержала. Я прильнула к стене, впитывала звуки чужой любви, которых мой слух не знал, и мне казалось, они – мои. Потом все стихло, и мне показалось, что я в пустыне и погибаю от жажды, мне дали воды… первый глоток – и кружку вышибают из рук. Я едва не закричала. Ноги подкашивались. Меня охватила злоба, я не помнила себя – в жизни со мной такого не бывало. В моем воображении сложилась картина… я видела как наяву… я отхожу от окна, перелезаю через перила балкона, бегу к старосте, бужу его… говорю, что Туташхиа здесь… у своей любовницы… полиция, дом окружен…
Из окна опять потекли звуки: «Когда тебя нет, бога молю, чтоб пришел. А придешь – и бога нет, и не нужен никто… Побудем вместе – и вот он, бог… мне так страшно, так страшно, Датуна, Датуниа мой…»
Я не лгу, меня и правда тянуло бежать к старосте. Совесть не пустила… Как раз это и велено было мне делать. Оттого и не побежала…
Разговор за окном бежал уже в другую сторону. В голове у меня все смешалось, я слушала и не слышала. О чем они говорили – дошло до меня много позже, когда бог весть в который раз перебирала в памяти события той ночи.
– Не то говоришь, Бечуни.
– Не хочешь, чтоб он любил тебя?
– Хочу. Какой отец не хочет, чтоб сын любил его?.. Но для него лучше – не знать и не любить.
– Правду скрывать?
– Такая правда ему ни к чему. Узнает, что незаконнорожденный, – озлобится.
– Незаконнорожденный?.. У Гудуны другого отца нет. Ты его отец!
– Закон это закон, Бечуниа. Станет большим, узнает, что родился от невенчанных, и затаит злобу, хитрым сделается, коварным.
– Мудришь ты что-то…
– Ты подумай, Бечуни! Полюбит он меня, а меня убьют или в Сибирь загонят… Что с ним будет? Изведется, зло начнет копить, а злой человек убог. Он хуже мертвеца. Мертвецу дела до живых нет.
– Ребенку нужен отец. Надо же ему любить кого-то?
– Надо. Ты и научи его. Пусть горы любит, землю свою, людей, мать… могилу отца… Чтобы добро любил! Я много об этом думал, Бечуни. Чье имя носит, чьим сыном народ его считает, пусть в том и видит отца. Так будет лучше… Не плачь, глупенькая моя… Не изводись… И не говори никому, а то начальство прознает… Не скажешь, Бечуниа?.. Не скажешь? Обещай…
Она всхлипнула.
– Как скажешь, так и сделаю. Пусть все остается, как было.
– Бечуниа, поклянись!
– Клянусь жизнью моего Гудуны! Клянусь жизнью моего Даты!
И опять поцелуи… и любовь. Больше выдержать я не могла и бросилась к себе в комнату.
Когда я пришла в себя, меня стал одолевать вопрос: что привело меня к окну – любопытство или что-то еще?
На другой день пришла хозяйка, посидела, помолчала и спросила, слышно ли было, как приходил ночью Дата.
– Слышно.
– Почему не зашла?
– Неудобно, Бечуни! – Я чуть было не призналась ей во всем, но удержалась. – Неловко… я постеснялась.
Если между нами и была искренность, то сейчас она и вовсе исчезла. А что было делать? Ответь я иначе – вышло б еще хуже.
– Ночь… Темно. Как я могла его разглядеть?
Но с другой стороны, где еще я могла его увидеть? Да я вообще его не увидела б больше… никогда! Сердце у меня оборвалось.
Бечуни смотрела на меня в упор, и я почувствовала, как билась ее мысль: «Скрываешь от меня? Но почему?»
Меня знобило, и я накинула шаль, но все равно не могла согреться. Закрыла окно – озноб не проходил.
– Пойду, госпожа Тико, – поднялась вдова. – Уже поздно.
С этого дня моя хозяйка все реже навещала меня. Из ревности.
…Уже кончалась зима. В тех местах снег почти не выпадает, но и дождей в ту зиму было мало. Ветер с моря приносил сырость, и она пронизывала до костей. У меня все время горел камин.
Однажды ночью я услышала осторожные шаги Даты Туташхиа. Он прошел садом и бросил камушек в окно Бечуни. Тихо скрипнула дверь, и все смолкло.
В соседней комнате у меня горела приспущенная лампа, сквозь занавесь, которая разделяла комнаты, проникал тусклый свет и рассеивался в спальне.
Вскоре возле дома послышался шум. Я выглянула в окно. По двору и за забором метались тени. На половине Бечуни снова скрипнула дверь, и в коридоре я услышала шаги. Не оставалось сомнения: дом окружен, и Туташхиа ищет место, где укрыться. Либо незаметную лазейку, чтобы уйти..
Ужас охватил меня, и я ничком бросилась на кровать.
– Туташхиа! – послышалось со двора. – Мы знаем – ты здесь. Если не хочешь, чтоб тебя повесили, выходи!
В соседней комнате с грохотом упал стул, прислоненный к двери, ведущей в коридор. Задвижки у этой двери не было, и я на всякий случай приставляла к ней стул – если кто-нибудь войдет без спроса, меня разбудит шум сдвинутого или упавшего стула. Я вскочила, подкралась к занавеси и заглянула в соседнюю комнату. В тусклом свете лампы я увидела мужчину в черкеске и сванской шапке. Мне не приходилось видеть разом столько оружия на одном человеке.
Он огляделся, снова приставил стул к двери и направился к моей спальне. У него были чуть кривые, но мощные ноги, и ступал он легко, словно не касаясь пола. Раздвинув занавесь, он уверенно вошел в комнату. Мы оказались лицом к лицу, и он остановился. Передо мной был Дата Туташхиа. Конечно, я понимала это.
Сквозь чесучовую занавесь проникал желтоватый свет и нимбом мерцал вокруг фигуры Туташхиа. Он возвышался надо мной. Его дыхание я ощущала на своей груди. Когда оцепенение прошло, первой мыслью было, что я стою перед мужчиной, а на мне лишь ночная сорочка с глубоким вырезом. Не абраг, попавший в засаду, – я чувствовала – смотрит на меня, а мужчина! Я прикрыла рукой вырез… Мужчин этот жест волнует не меньше, чем обнаженная грудь, уверяла меня одна дама спустя много лет.
– Бечуниа, потаскуха, гони из дома своего бугая! – закричали снизу.
Дата Туташхиа вздрогнул едва заметно и снова замер. Слышно было, как на балконе Бечуни распахнула окно.
– Эй ты, Никандро Килиа, курощуп! Не то что с Датой Туташхиа, лучше спать с дурачком Бардгунией, чем быть женой такого барана, как ты! Ты бы об этом подумал своей ослиной башкой. Ты спроси у своей гусыни, может, она тебе не соврет! Какой болван вдолбил тебе, ослу, что Дата у Бечуни?! Веди своих казаков да охранников, пусть ищут, раз время девать некуда! – И окно захлопнулось.
– Чего она там наплела? – спросил есаул у Никандро Килиа и прокричал что-то своим казакам.
Засуетились казаки, вокруг дома вспыхнули костры, слабо осветив комнаты. Дата Туташхиа стоял, скрестив на груди руки и переводя взгляд с меня на окно.
В мозгу что-то жужжало, часто-часто билось сердце, меня колотила дрожь.
– Кто ты и чего хочешь? – выдавила я из себя.
Ни слова в ответ. Чуть переждав, абраг двинулся к окну. Когда он пересек полоску света, падающего от костра из окна, я увидела его совсем отчетливо. Казалось, шла скала. На меня навалился страх. Пригнувшись и дрожа всем телом, я шла за ним.
Он остановился возле моей постели и посмотрел во двор. Я стала рядом и взглянула ему в лицо. Он дышал спокойно и глубоко. Плечи его были широки и руки крупны. Его тело излучало удивительное магнетическое тепло. Мне показалось, что я стала крохотной, как косточка, и могу вся уместиться на его груди. Меня потянуло прижаться к нему и обнять, но это длилось лишь секунду.
– Госпожа, я не смотрю на вас… – сказал абраг тихо. – Вы замерзнете, накиньте что-нибудь.
Господи! Да он и не смотрит на меня!
Не помню, легла я сама или упала на кровать, вся в слезах. Нет, я не плакала, мне и не хотелось плакать. Слезы текли сами собой. Абраг оторвался от окна и перевел взгляд на меня. Мне показалось, что-то очень удивило его, и он засмеялся, совсем тихо. Хотел заговорить, но с того конца балкона послышались шаги. Туташхиа мгновенно опустился на корточки, взвел курок маузера и уже не отрывал глаз от окна. Комната озарилась светом, в стекла окон будто брызнули гранатовым соком – показалась папаха казака, державшего факел, и тут же исчезла. И – ни шороха больше.
– Однажды я видел вас на дороге в Зугдиди, – прошептал мне в лицо стоявший на коленях абраг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103