Она действительно смотрит на меня? Или, как и тот гость, которого она угощала кофе, я тоже причислен к видениям — ее собеседникам,
— когда она разговаривает сама с собой?..
Это огромное сердце, которое бьется, не зная, для кого оно бьется… город… изменив положение, ищу женщину… но ее уже нигде нет… где же я, на которого смотрит женщина, которой нет?..
— Сколько времени, а?..
— Пять минут…
Торшер около подушки неожиданно загорается — прямо передо мной стоит женщина. Стеганую пижаму она сменила на светло-желтое кимоно, сетка с волос исчезла, волосы рассыпаны по плечам.
— Пять минут какого?
— Пять минут назад истек срок договора.
— Как? — От неожиданности я подскакиваю на постели. — Что это значит?
Можете не беспокоиться. — Женщина поворачивается, отходит на несколько шагов и останавливается посреди комнаты. — С завтрашнего дня я решила пойти работать…
Перед тем как она повернулась, в выражении ее лица промелькнула неясная тень, оставившая легкий привкус на моих губах. Незнакомые воспоминания сковывают грудь. Почему я так отчетливо представляю себе, что делала женщина до того, как зажгла свет? Теперь ее взгляд, скользнув мимо стены, у которой стоит кровать, устремляется к окну рядом с туалетным столиком… к темно-коричневой шторе с простым рисунком в виде белых квадратиков неправильной формы…
— Что вы увидели?
— Окна…
— Нет, я спрашиваю, что вы видите в окне?
— Я же говорю, окна… много окон… в них, то в одном, то в другом, гасят свет… и только в такие минуты я могу почувствовать — там есть люди…
— Значит, сейчас уже ночь?
— Пять минут…
— Это я так долго спал?
— Нет еще… будете спать…
Откинув голову, она медленно встряхивает волосами, и они качаются из стороны в сторону. Сквозь кимоно можно ясно увидеть, как в такт этим движениям колышется ее грудь. Я напрягаюсь, потихоньку спускаю левую ногу на пол, перемещаю на нее центр тяжести и вскакиваю с кровати. Делаю шаг вперед, протягиваю руки, обнимаю ее и неожиданно сильно щекочу. Женщина коротко вскрикивает, вырывается из моих рук и пытается убежать. Но бежит она не к окну, не к двери, а прямо ко мне. Мы сталкиваемся и падаем на кровать. В моих глазах смеются коричневые веснушки, между пальцами натягивается нежная оливковая пленка. Вмятина на постели, оставленная женщиной… приготовленное мне ложе для сна…
Напротив кровати стоит платяной шкаф. Матово-белые большие металлические ручки. Поверхность шкафа, отделенная под бамбук, светло-коричневая и отполирована так, что на расстоянии двух метров можно смотреться в нее как в зеркало. Женщина где-то, видимо на кухне, тихо напевает. Доносятся лишь отдельные звуки, поэтому разобрать, что за песня
— невозможно. Надев пиджак, я иду… идет и женщина… она проходит миме лимонной шторы, и сразу лицо ее становится черным, волосы — белыми, губы — тоже белыми. Зрачки — белыми, белки — черными, веснушки превращаются в белые точки, будто это пыль на скулах каменной скульптуры… крадучись, я направляюсь к двери.
Вдруг я замедляю шаг и останавливаюсь. Останавливаюсь, точно меня отбрасывает назад пружина воздуха. Центр тяжести, перенесенный с пальцев левой ноги на пятку правой, снова возвращается к левой и сосредоточивается в колене. Потому что подъем очень крутой.
Дорога не асфальтированная, а покрытая грубым бетоном, и, видимо, чтобы предотвратить скольжение, через каждые десять сантиметров в нем прорезаны узкие бороздки. Но пешеходам от этого пользы мало. К тому же пыль и крошки от стирающихся на шершавом бетоне покрышек постепенно забили все неровности, и в дождливый день, если ботинки на резине, да еще старые, идти по такой дороге — дело, наверно, нелегкое. Видно, она рассчитана на автомашины. Бороздки через каждые десять сантиметров, по всей вероятности, могут сослужить им службу. Не исключено, что они оказываются эффективными и для отвода воды в кювет, когда талый снег и грязь забивают водостоки.
Впрочем, все эти ухищрения напрасны, так как машин здесь совсем мало. Из-за отсутствия тротуара во всю ширину дороги, поглощенные беседой, не обращая ни на что внимания, идут несколько женщин с сумками в руках. Посреди дороги мчится вниз мальчишка на роликах, завывая как сирена. Я поспешно посторонился, потому что тоже шел посреди дороги.
Тут я замедляю шаг и останавливаюсь. Останавливаюсь, точно меня отбрасывает назад пружина воздуха. Центр тяжести, перенесенный с пальцев левой ноги на пятку правой, снова возвращается к левой и сосредоточивается в колене.
Слева — крутая стена, сложенная из камней. Справа — почти отвесный обрыв, начинающийся сразу же за низким, лишь для видимости, металлическим ограждением и неглубоким кюветом. Стена, казалось, перерезает и дорогу впереди, которая круто поворачивает здесь влево и потом должна резко пойти в гору, к жилому массиву на холме. Через пять-шесть шагов обзор расширится, и я увижу улицу, которая мне нужна. В этом можно не сомневаться. Пейзаж, его даже не замечаешь — так привычна стала мне эта дорога, по которой я могу идти хоть с закрытыми глазами… дорога, ставшая такой родной — сколько сотен раз ходил я по ней… и сейчас, как всегда, иду по ней — я возвращаюсь домой.
Но тут я непроизвольно останавливаюсь. Останавливаюсь, точно меня отбрасывает пружина воздуха. Останавливаюсь с желанием бежать назад от этой удивительно четкой картины, от этого вида крутой дороги, на которую обычно не обращал внимания. Причина, заставившая меня остановиться, была, конечно, ясна, но в это трудно поверить. Почему-то пейзаж, который должен был открыться сразу же за поворотом, пейзаж, казалось знакомый мне не хуже дороги, расстилавшейся сейчас передо мной, я никак не могу вспомнить.
Оснований для беспокойства пока еще не было. Такие провалы памяти, по-моему, бывали у меня уже неоднократно. Надо подождать. Когда смотришь на стену, выложенную квадратами, смещается фокус и чувство дистанции теряется. Забыть на какой-то миг имя знакомого человека — в этом нет ничего странного. Вот я сейчас упрусь в землю левой пяткой, уравновешу центр тяжести — много времени это не займет — и спокойно дождусь, пока фокус восстановится. Ведь за поворотом улица, где мой дом, — это совершенно точно. Я просто никак не могу вспомнить, но то, что он существует, — факт неопровержимый.
Небо по сезону сплошь затянуто негустыми синевато-серыми тучами, и уже надвигаются вечерние сумерки, хотя часы показывают двадцать восемь минут пятого. Еще достаточно светло, чтобы различить бороздки, прорезающие дорогу через каждые десять сантиметров, но не настолько светло, чтобы предметы отбрасывали тень. Стена слева уже вся темная, виной тому, видимо, материал, из которого она сложена, да к тому же и влажный мох быстрее впитывает мглу. Я скольжу взглядом вверх по стене, дохожу до прерывистой неровной линии — в этом месте небо пронзительно-светлое. Рассмотреть, что там, конечно, невозможно, но на середине холма, я это знаю, должны стоять три небольших деревянных жилых дома и около них — окруженное деревьями не то общежитие, не то гостиница. Там, от самого конца склона, идет еще одна дорога, но я редко ею пользовался и поэтому плохо помню — тут уж ничего не поделаешь. Я даже возлагаю надежду на то, что где-то в тайниках памяти, хоть и нечетко, что-то все же сохранилось. Иначе такого воспоминания не родилось бы, когда расстилавшаяся передо мной дорога распахнула двери в прошлое. А может быть, в действительности совершенно неизвестное место представляется мне знакомым потому, что, по мне, весь мир за пределами моего поля зрения пусть хоть исчезнет. Но исчезла тем не менее лишь улица, где мой дом.
Север… в какой же он стороне? Не могу даже определить положение солнца, а еще пытаюсь совершенно точно угадать направление! В долине, что внизу, под обрывом, это бы удалось сделать. Я нахожусь на такой высоте, что ряды домов там оказались значительно ниже уровня моих глаз, и я вижу лишь черепичные и железные крыши — поле, где вместо овощей — люди и лес антенн, улавливающих радиоволны, — все это напоминает геометрические фигуры игрушечного лабиринта, вижу трубу бани, торчащую рядом с каменной оградой. Прямо напротив меня… но я уверен, что смогу точно проделать в уме весь путь через лабиринт до бани, что стоит у меня на дороге… Вот я присаживаюсь у недавно открытого магазина. Улица, по которой любят прогуливаться старики, покуривая сигареты. Улица, по которой после трех часов спешат женщины с банными принадлежностями. Дорога — объезд у самого обрыва, — по которой снуют грузовички, развозящие керосин. На ее обочинах громоздятся горы обломков рекламных щитов.
Переступаю с ноги на ногу, дышать становится все труднее. И по мере того как дышать становится все труднее, начинает расти беспокойство. А может быть, оттого, что растет беспокойство, дышать становится все труднее. И мне не только не удается восстановить фокус, но, хуже того, улица за поворотом все больше превращается для меня в белое пятно, будто ее стерли отличным ластиком. Стерт цвет, стерты очертания, стерты формы, наконец, стерто, кажется, само существование этой улицы. Сзади слышатся шаги. Меня обгоняет мужчина, по виду служащий, с папкой в левой руке и с зонтом в правой. Ссутулившись, загребая ногами, он идет, размахивая зонтом в такт шагам. Видимо, оторвалась застежка, и складки зонта, точно дыша, то расходятся, то сходятся. Окликнуть его не хватало смелости, но в какой-то миг захотелось пойти за ним следом. Может, это и есть самое главное — вот так, не колеблясь, и не раздумывая, идти вперед? Во всяком случае, через каких-нибудь пять-шесть шагов я смогу увидеть, что там за поворотом. Мне кажется, что если удастся своими глазами убедиться в реальности пейзажа, все легко разрешится, как застрявшая в горле пилюля легко проглатывается с водой. Мужчина как раз заворачивает за угол. Он исчезает, но никакого вопля не слышно. Видимо, улица там существует, в чем он и был абсолютно уверен. То, что удалось мужчине, должно удаться и мне. Всего каких-то пять-шесть шагов, какие-то десять секунд — невелика потеря.
Однако действительно ли невелика? Что я буду делать, если, не дожидаясь, пока вернется память, помчусь вперед, а там вдруг окажется совершенно незнакомое место? Совсем не исключено, что такой знакомый пейзаж здесь, на крутой дороге, постепенно превратится, если я пойду за мужчиной, в незнакомый мир. Во всяком случае, это не исключено. Возможно, и дома на холме существуют лишь в моем воображении, а пришедший мне на память лабиринт под обрывом — обычная ассоциация, которую вызвала труба бани. Ясно, что здесь северный склон холма — это легко определить по влажному мху, захватившему все владения от каменной стены и до бетонного покрытия дороги.
А вдруг мои привычные ощущения на самом деле не настоящие воспоминания, а лишь рядившееся в одежды таких воспоминаний ложное восприятие… и тогда уверенность, что я на пути домой, не более чем предлог для оправдания этого восприятия… и я сам превращаюсь в нечто неопределенное, что невозможно назвать мной.
Я перевожу дух, изо рта вырывается холодный пар. Навстречу обогнавшему меня мужчине с зонтом вниз бежит вприпрыжку, звеня мелочью в кошельке, девочка в длинной зеленой кофте. Вот так все время — кто-то исчезает на исчезнувшей улице и вместо него кто-то появляется с исчезнувшей улицы. Вынимаю сигареты и, стараясь оттянуть время, нарочно медлю, не зажигая спички. Как было бы хорошо, если б прошел какой-нибудь знакомый. А вдруг, как и улица на холме, лицо, которое должно быть мне знакомо, превратится в совершенно незнакомое?.
Подступила тошнота. Может быть, оттого, что я слишком напрягал зрение, стараясь разглядеть невидимое. К тошноте прибавилось и головокружение. В общем, я, очевидно, слишком долго колебался. Если я не решаюсь повернуть за угол, тогда нужно, не раздумывая идти обратно. Но в тот миг, когда я уже собрался повернуть, сзади раздался пронзительный гудок автомобиля. Изрыгая клубы дыма, вверх поднимается груженный овощами, обшарпанный трехколесный грузовичок. Но что это, галлюцинация? Прижавшись к стене, я на секунду теряю его из виду, а в следующую секунду грузовичка уже нигде нет и исчезает не только трехколесный грузовичок. Исчезают и все люди. Теперь вокруг ни души. Меня охватывает чувство ужасного одиночества. Так тоскливо, будто-меня с головой погребли под чернильными листками, и я что было сил помчался назад, вниз, откуда только что пришел. Но спускаться вниз по крутой дороге еще труднее, чем подниматься по ней. Выщербленный бетон — не особенно удобное место для ходьбы, и бороздки, предотвращающие скольжение, тоже никакой пользы прохожему не приносят. Чтобы сохранить устойчивость, приходится изо всех сил напрягать колени. Каменная стена — теперь уже справа — постепенно повышается, в самом конце спуска около нее стоит уличный фонарь. На его столбе прикреплена табличка с названием улицы
— белые иероглифы на зеленом фоне. И хотя я чувствую, что название именно то, которого я ждал, прежней уверенности нет.
Неожиданно дорога становится шире и упирается в большую улицу с тротуарами, по которой ходят автобусы. У конца склона горит фонарь, а на этой улице, буквально в десяти шагах от него, еще совсем светло. Но куда ни посмотришь, на ней тоже нет ни души, и меня охватывает невыразимый страх. Впечатление, будто меня заманили в пейзаж, на котором забыли нарисовать людей. Поскольку нет людей, нет, разумеется, и машин. Но все указывает на то, что люди только что здесь были. Например, еще дымящийся окурок сигареты на обочине тротуара. Судя по пеплу, его бросили несколько секунд назад.
Я бегу вправо. Показался вход в метро — там-то уж безусловно должно быть оживленно и людно, думаю я. На перекрестке у светофора — центральная часть улицы — высится огромное здание страховой компании, книжный магазин, небольшой универмаг. Двери магазинов широко распахнуты, товары разложены — они ждут покупателей, но покупателей нет, нет и продавцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33