Цветы уже разворачивают лепестки, и крохотные их пестики помешивают сладкий воздух. Вечером наступает час любви природы.
Нежные звуки флейты раскручивались мягкой спиралью. Я играл ночной концерт. Его я любил особенно. И за этот концерт один раз меня обнял знаменитый артист.
Я уже не смотрел на Мари. Я знал, что она поражена. Слушай меня, девочка в красном платье. Оно еще горит в сумеречном свете, как большая ягода в траве. Слушай, Мари Бланшар. Может быть, это играет Ламберт, а может, я. Может, он подходил ночью к твоему окну, а может, я. Сказать точнее, этот флейтист прятался среди веток огромного ильма. Ты не могла его увидеть, даже когда выглядывала в окно. Он играл несколько раз, вкладывая в нежные звуки флейты свою тоску по тебе. Он не мог открыться, но он открылся сейчас, когда до прощания остались минуты.
Слушай меня, Мари. Слушай и прощай. Забудь меня, а я позабуду тебя. Нет, я никогда не забуду тебя, и этот сад, и эти вечера. Перед моими глазами часто будет вспыхивать твое платье. Я буду вспоминать, как ты бежишь, размахивая белой ракеткой, как вырываешь руку и бросаешь скороговоркой: «Что это с вами сегодня, мистер Аллен? У вас злые глаза…»
Я ушел. Я оставил ее оцепеневшей. То ли зачарованной, то ли застывшей от изумления. Но прежде чем я перешагнул последний фут владений Бланшаров, я увидел Морриса с Хетти.
Они прощались совсем по-другому. Они стояли друг против друга, и Моррис что-то бормотал. Потом я расслышал.
— Поедем, ну поедем со мной, Хетти.
— Куда, Моррис?
— Я сам не знаю куда.
— Но ты же в Корону. Ты вернешься.
— Поедем со мной, Хетти. Он заберет тебя с собой.
— Но я не могу. Как же я могу, Моррис.
— Поедем, тебе говорю.
Я видел, как его сотрясало от дрожи. Щеки его были мокрые.
— Поедем, Хетти.
— Моррис, что ты, Моррис?
Она плакала тоже.
— Я не могу сказать тебе, но поедем. Мы вылечим твою ногу.
— Моррис…
— Хетти, послушай…
— Моррис, я боюсь, что больше тебя не увижу. Так знай…
— Хетти, я тоже… Я уже говорил. Помнишь, тогда… Но ты не поверила. Поедем, Хетти. Я буду всегда с тобой.
— Ох, Моррис…
Они плакали оба. Они стояли друг против друга в странном каком-то противоборстве и оба всхлипывали, дрожали.
— Хетти, говорю тебе, едем со мной.
— Как же, Моррис, как же?
— Не знаю, ничего не знаю. Но я без тебя не могу.
— Не говори так, не говори!
— Куда мне без тебя, Хетти?
— Моррис…
Они все стояли и твердили. Хетти, Моррис, Моррис, Хетти… Ох, несчастные. Я кинулся к ним. Стал что-то говорить. Я обнял Морриса и увел его от Хетти. Ведь неизвестно, до чего бы дошло. Так могло сорваться все дело.
Он покорно пошел за мной, но через несколько шагов так укусил себя за руку, что полила кровь. Я затянул ему рану носовым платком, и он снова стал покорным, даже задумчивым. До самой станции он не сказал ни слова, но был похож на мертвеца.
Да, все это было днем. Тяжелый денек. А сейчас ночь. Я иду по ярким от луны улицам Гедеона. Иду туда, где над черной башней Бастилии слабой эмблемой висит распластанная пара созвездий Андромеда-Пегас.
Прощай, Гедеон!
Глава 28: День Бастилии празднуют ночью
Кто не спит в Гедеоне? Не спят плантаторы, они играют в бильярд и карты. Не спят машинисты, вернувшиеся из последних рейсов, они еще ставят в депо паровозы. Не спят караульные на обходных мостиках Бастилии, сегодня они особенно бдительны. Ведь завтра начнется аукцион, не дай бог убежит хоть один негр. Не спит начальник тюрьмы. Он вообще мало спит и до рассвета мучает своего помощника бесконечным покером со ставкой всего в один цент.
Не спит дядюшка Париж. Он ждет меня. Сегодня целый день шелестел тихими переговорами запертый в Бастилии Арш-Марион. И к вечеру они решили. Все ждут меня. И только немногие дремлют, положив головы друг на друга.
Сегодня в полночь наступило четырнадцатое июля. День Бастилии. Четырнадцатого июля восставший Париж взял штурмом королевскую тюрьму. Этот день стал во Франции праздником свободы. Когда открыли все камеры Бастилии, в ней оказалось всего семь узников. Один даже не хотел выходить, он был уверен, что через пару дней, когда к власти вернется король, его снова посадят.
Бастилию штурмовало не так уж много людей. Тюрьму ведь защищал гарнизон из восьмидесяти инвалидов и тридцати солдат швейцарской гвардии. Правда, у них было тринадцать пушек.
Когда стало ясно, что Бастилию не удержать, бравый начальник тюрьмы Лонэ решил взорвать пороховые погреба и погибнуть вместе со старой крепостью. Но его подчиненные не захотели попасть в историю и отняли факел у разгневанного начальника.
Раскладка с гедеонской Бастилией совсем другая. Охранников здесь шестеро вместе с начальником и его помощником, узников больше пятидесяти, а на штурм шел только один человек — я.
Со времени штурма парижской Бастилии прошло много лет, многое изменилось. И пушки и ружья стали другие, но люди остались те же. Я не собирался обкладывать гедеонскую тюрьму соломой, чтобы поджечь, как пытались сделать парижане. Я не собирался палить по солдатам, я не взял с собой даже смит-вессон Морриса. Есть другие способы устраивать дела.
Вот где пригодился нам старый выпивоха Джим Эд. Он в Моррисе души не чаял, а Моррис, со своей стороны, все знал про Джима.
Самое ценное в жизни старика было для нас то, что в молодости он работал на постройке Бастилии. И не простым рабочим, а мастером. Да, да, представьте себе, Джим Эд тоже когда-то был человеком. Виски его погубило.
Тогда еще собирались обвести Бастилию водяным рвом. Зачем? Для порядка, для красоты. Раз есть башня, значит, должен быть ров. Не учли простой вещи: воды в гедеонской речушке маловато, да и сама Бастилия стоит чуть повыше берега.
Выкопали половину рва, он и сейчас сохранился в виде глубокой канавы. Но приезжий деловой человек посмотрел и сказал, что дело не выйдет. Он взял бумагу, чего-то там подсчитал и сунул в нос отцам города. Выходило, что ров погубит речушку, да и копать надо гораздо глубже.
Бросили. Позабыли. Но кроме рва успели сделать подземный отвод в тюремный двор. Он должен был служить чем-то вроде колодца. Ненужный теперь люк накрыли солидной крышкой и оставили в покое.
За три десятка лет жизни Бастилии люк вообще ушел под суглинок двора, а тюремная команда сменилась полностью. Теперь сам начальник Бастилии не знал, что служит в «дырявой» тюрьме.
Вот что сказал нам Джим Эд. Он не имел ничего против побега черных, хотя сам принадлежал к белым. Джим Эд был добрый старик, а кроме того, он очень хотел помочь Моррису.
Среди караульщиков у Джима имелся приятель, такой же выпивоха. Джим иногда навещал его, и они заправлялись прямо на службе. Нравы в Гедеоне простые.
Во время очередного визита Джим Эд пронес в Бастилию несколько ножей и записку неграм. План был очень простой. В полночь луна поднимается над Гедеоном и начинает светить прямо в глаза двум караульным на обходном мостике. Этот мостик не доходит до задней стены.
В то же время добротная черная тень накрывает почти половину тюремного двора. Негры улягутся спать там, где появится тень. Люк отводного канала на этой же половине. Надо лишь осторожно снять суглинок, отодвинуть крышку и по одному выбраться за стены, канал достаточно широкий.
Хлипкую каменную закладку с этой стороны мы разобрали еще накануне. Открылся черный зев люка. Он целиком в густых зарослях ясменника, его не разглядишь даже в двух шагах, не то что ночью со стен.
Я спустился в ров, почти ощупью нашел провал хода и, приложив ладони ко рту, закричал тоскливым криком ночного козодоя. Это был сигнал.
Сердце билось отчаянно. Кажется, все тихо на стенах.
Я по опыту знал, что против лунного блеска даже самая малая тень создает непроницаемую завесу. Часовые не видят, что происходит во дворе. Но они могут услышать. Вся надежда на то, что их сморила дрема.
Когда мы ломали голову над тем, как вывести Арш-Марион из Бастилии, обдумывали, конечно, и нападение на караул. Среди невольников Бланшара не меньше десятка крепких парней. Уж как-нибудь они справятся с двумя часовыми и двумя сменными. Начальник тюрьмы и его помощник не в счет, за покером они выдувают не меньше кварты бурбона и не могут стоять на ногах.
В Бастилии, конечно, не ожидают нападения. Так мы и прикидывали, пока Джим Эд не открыл тайну отводного канала. Теперь можно было обойтись без лишнего шума. Ведь кто знает, как бы пошло дело. Успей часовой пальнуть раза два, весь Гедеон поднимется.
Но и сейчас опасно. Дожидаясь у люка, я не знал, что дело повисло на волоске. Не спали оба караульщика. Они сошлись на мостике и принялись за долгую беседу, поставив ружья к перилам. Они стояли как раз против того места, где нужно было раскапывать суглинок.
Негры сгрудились вокруг люка, закрыли его своими телами и начали потихоньку скрести землю. На мостике сразу услышали.
— Том, — сказал один, — кто-то скребется.
— Это барсук, — ответил другой. Они снова принялись за разговор о том, как лучше солить капусту и где закапывать бочки с сидром.
— Что-то они не спят, — сказал один. — Все шевелятся.
— В прошлый раз перед аукционом один черномазый удавился. Хочешь верь, хочешь не верь. Тогда с Дженкинса взяли штраф два доллара.
— А при чем тут Дженкинс?
— Да вроде недосмотрел.
— Что ж, если у нас кто удавится, тоже возьмут по два доллара?
Зевок, бряцание ружья.
— Спать уже хочется. Черта с два. Это не наше дело, Том. Пусть все удавятся. Последний месяц я тут служу, перейду на плантацию.
— Все-таки они шевелятся, Ред. Пойду посмотрю. Он спустился с мостика и пошел к тому месту, где откапывали крышку люка. Едва его скрыла черная тень, как хороший удар дубинки внушил караульному, что служить в Бастилии вовсе не безопасно.
Другой пошагал по мостику, потом спросил:
— Ну что там, Том? В ответ раздалось невразумительное бурчание. Караульный пошагал еще немного и спросил уже настороженно:
— Том, ты заснул?
Наконец из темноты вышел Том и побрел странной походкой, еще более странно держа ружье за ствол, как палку. На мостике его дожидались с нетерпением.
— Ты что? Тебя сморило?
И в этот момент караульный увидел лицо Тома. Оно было иссиня-черным, отблескивая, как фаянсовый чайник. И прежде чем миновал страх и он понял, что это вовсе не Том, удар приклада обрушился на его голову.
Нет, их не убили, сказал мне дядюшка Париж. Их просто связали, заткнув рты, и положили рядышком в тюремном дворе. Теперь не раньше чем через два часа их найдут сменщики…
Первым из люка выбрался дядюшка Париж.
— Сколько? — спросил я его шепотом.
— Все, — ответил он, — мы все, мистер Майк.
Я чуть не присвистнул. А мы-то думали, что на побег решится не больше половины. Ну что ж, все так все.
В полном молчании, один за другим выбираются они из люка. У детишек рот на замке, ну и выучка! Последним вылез Красная Лапа, тот парень, который ловко обезопасил часовых.
Прощай, Бастилия! Тебя покидает товар стоимостью в четверть миллиона франков. Бедный Бланшар, хватит ли ему денег на переезд, или теперь он застрянет в Гедеоне? Я, впрочем, не сомневался, что у старика есть страховка на все имущество, в том числе и на Арш-Марион.
Самый крупный побег в Черной Розе был три года назад на плантации «Генерал Вашингтон». Тогда исчезли сразу четыре невольника, мулат, квартеронка и два черных. Но четверо не пятьдесят, известие о пропаже всего Арш-Мариона должно потрясти Черную Розу. Если они хватятся через час, а еще через пару часов смогут наладить погоню, им нас не достать.
«Пегас» самый быстроходный локомотив на станции. Часа за два мы покроем семьдесят миль до форта, и, если погоня будет идти тремя часами позже, нам хватит времени на погрузку. Пароход Доннела и нанятая баржа уже пришвартованы к пристани в том месте, где рельсовый трап кончается у самой воды. Купленные на Севере паровозы привозили как раз сюда. Когда-то «Пегас» вкатился здесь на землю Черной Розы, теперь он покинет ее тем же путем.
Все расходы на погрузку уже оплачены. На пристани знают, что в четыре утра пароход Доннела и баржа с «Пегасом» должны уйти вниз по реке. Никто не удивился, что выбрано такое время, хотя раньше семи на пристани обычно не брались за работу. Дэн объяснил, что спешит на погрузку в порт Мобила.
Полчаса мы рассчитывали идти вниз по реке, пока не минуем крошечный городишко Колумбус. Здесь поворачиваем в Барсучью протоку и возвращаемся вверх. Барсучья протока скрыта высоким песчаным откосом с гребнем соснового леса. Она довольно широкая, но рейсовые пароходы предпочитают, конечно, спускаться по самой реке, так что вряд ли мы кого-нибудь встретим.
Барсучьей протокой мы обойдем форт Клер и окажемся на реке гораздо выше, когда возможная погоня будет где-нибудь милях в тридцати вниз по реке. В Колумбусе им скажут, что мы недавно прошли, а дальше на целые сто пятьдесят миль нет ни одного селеньица. Погоня уйдет вниз настолько, что при всей медлительности буксира им нас никак не достать до самого Красного Каньона.
А там на одной пристани нас ждут парни «подземной железной дороги». Они разобьют Арш-Марион на группы и скрытой горной тропой в дебрях Аппалачей начнут переправлять черных за линию Мейсона и, быть может, дальше, в Канаду. «Пегасу» останется только достичь Декейтера, это совсем рядом. А там целый пучок железных дорог. Подавайся в любую сторону — на Бристоль, Мемфис или Боулинг-Грин. Причем линию Мемфис-Декейтер Моррис знал хорошо, этой дорогой он и пригнал «Пегас» в Черную Розу. От Мемфиса он мог легко подняться до Иллинойса.
Этот хитроумный план мы придумали вместе. Номер с Барсучьей протокой предложил Дэн, а по части железных дорог ломал голову Моррис. Ему только не нравилось, что в Декейтере занудный начальник станции. Он может задержать «Пегаса», а это никак не входило в наши планы. Но вообще мы рассчитывали всеми способами путать погоню по дороге и надеялись, что уже первая шутка с Барсучьей протокой начисто собьет их с пути.
Под полным паром «Пегас» стоит на запасном пути. Моррис сам перевел стрелку, и мы спокойно можем выходить на «лестницу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24