Никто, кроме Тьорла, не заметил холода в его глазах.
Вздохнув, Тьорл взял свою кружку и уселся напротив стены. Он знал Хаука уже три года. За это время он успел понять, что может надеяться на Хаука, как на самого себя; если нужно, Хаук всегда придет Тьорду на помощь. Но он также знал: нельзя мешать Хауку, когда его глаза превращаются в льдинки.
И Тьорл, и Хаук много раз, когда им нечем было заплатить за ломоть хлеба и кусок мяса, играли в ножи на обед и на эль. Хаук любил похвастаться, что мог бы их обоих прокормить только своей меткостью. Он всегда очень точно бросал нож, но Тьорл чувствовал, что сегодня дело не в выигрыше – Хаук задумал играть в какую-то другую игру.
Да, конечно, сегодня ставкой не могли быть еда или питье.
В кошельке Кива позвякивало несколько монет, однако он хорошо знал, что если он хочет есть и завтра, то сегодня он должен выиграть, а не проиграть.
– Меч, – громыхнул Кив, – меч! Против чего?
– Это ты сам скажешь.
Стул под Кивом заскрипел.
– В кошельках моих друзей что-нибудь да найдется.
Трое его приятелей почувствовали себя неуютно. Один из них стал было возражать, но Кив, взглянув снова на меч, указал им на золото, серебро и драгоценные камни, украшавшие оружие. Все замолчали; в черных глазах Кива огнем полыхала жадность.
Хаук фыркнул:
– А вправду ли хоть что-нибудь есть в этих кошельках?
Кив щелкнул пальцами – три кошелька тотчас тяжело шлепнулись на стол.
Да, кошельки были полны.
Эльф снова улыбнулся. Деньги в кошельках, конечно, не составляли и сотой доли стоимости меча. Но разве Хаук когда-нибудь промахивался?! На дальней стене зала кто-то давным-давно серой краской нарисовал силуэт человека, красным вином обозначив сердце. Из двух дюжин отметин на сердце пять были сделаны ножом Хаука.
Вокруг них уже собрались зеваки; Сидевшие за соседним столом четыре горожанина наполнили у барменши свои кружки и сдвинули стулья так, чтобы было лучше видно. Остальные посетители, наблюдая за происходящим, заключали пари и обсуждали ставки игроков.
Через длинный зал прошли два гнома в темных одеждах. Тьорл взглянул на них безо всякого интереса и про себя отметил только, что эти двое, занятые беседой, ни на что не обращают внимания.
Барменша, поставив поднос на стойку, тонкая и стройная, грациозно покачиваясь, прошла между столиков; она улыбнулась хозяину таверны и легко отстранилась от его раскрытых для объятия рук. Ее волосы цвета чистой меди были сплетены в две толстые длинные косы.
«Какая хорошенькая», – подумал Тьорл.
Кив также взглянул на девушку, уселся поплотнее на стуле и слегка прикрыл глаза.
– Мишень у девчонки, – тихо сказал он. Хаук изобразил недоумение и почесал бороду.
– Он имеет в виду поднос, а, Тьорл?
На мгновение у Тьорла мелькнула мысль, что Кив имеет в виду вовсе не поднос. Он отпил из кружки и поставил ее на стол. Посмотрел на девушку, идущую к стойке бара, потом перевел взгляд на нож Хаука.
– Ну, разумеется, он подразумевает поднос. – Тьорл вынул из ножен свой нож. Не так ли, Кив?
– Конечно. Ее поднос. Точно в центр. Иначе будет считаться промахом. Один из приятелей Кива нервно засмеялся:
– Без отметки, куда должен попасть нож?
Правой рукой Тьорл сжимал свой нож. Кив открыл глаза, посмотрел на меч и ухмыльнулся.
– Никаких отметок, – подчеркнуто жестко произнес он.
В зале стало тихо, слышались только легкие шаги идущей к стойке девушки. Все боялись пошевелиться и, казалось, даже дышать. Почувствовав, что она в центре внимания, барменша медленно повернула в руках круглый деревянный поднос.
Хаук, голубые глаза которого стали твердыми, как сапфиры в рукояти меча, взял нож в руку. Тьорл почти слышал его мысли: «Скверное условие! Но пути назад уже нет».
Тьорл про себя выругался. Все еще держа нож в правой руке, он левой схватил пустую кружку, стоявшую рядом.
– Девушка, пригнись!
Эльф резким движением бросил кружку.
Зеленые глаза барменши испуганно расширились; она, отражая летящую кружку, быстро подняла поднос над головой. В тот же момент нож Хаука, сверкнув серебром, разрезал воздух.
Сталь ударила в дерево, кто-то вскрикнул; девушка покраснела, а затем со всхлипом вздохнула. Этот вздох долго висел в воздухе и наконец пропал, утонул в шуме восклицаний. Один из зрителей, опрокинув свой стул, бросился к медленно опускающейся на пол барменше. Она была в обмороке.
Поднос положили на пол. Нож Хаука торчал точно в его центре.
– Один из сидевших в дальнем углу гномов, одноглазый, с узким лицом, поднялся из-за стола и вышел из зала. Холодный свежий ветерок ворвался в таверну, закружился было голубоватым туманом, но, когда дверь закрылась, тотчас присмирел.
Тьорл увидел: его друг, побледневшее лицо которого в обрамлении черной бороды казалось совсем белым, наклонился и убрал меч в ножны.
– Точно в центре, Кив.
Кив снова закрыл глаза, даже не взглянув на поднос. Затем медленно вытер капли пота с лица.
Тьорл смахнул со стола себе в карман три кошелька.
– Иди извинись перед девушкой, Хаук. Теперь-то наши друзья оставят нас в покое.
Кив покачал головой.
– А мне уже некуда сейчас идти.
– Где-нибудь да найдешь себе место. – Тьорл большим пальцем правой руки провел по рукоятке ножа. – Ты уже достаточно выпил сегодня, и в ножи ты уже сыграл; все равно в твоем кошельке ничего нет.
Кив перевел взгляд с ножа Тьорла на руку Хаука, лежавшую на рукояти вложенного в ножны меча. Он готов был начать драку, но его друзья не захотели связываться с Хауком и Тьорлом.
– Пойдем, – сказал один из них мрачно. – Ты проиграл наши деньги, Кив, оставь нам хотя бы головы, а?
Кив облизал губы и осторожно почесал бороду.
– Я думаю, здесь было какое-то мошенничество. Наверняка твоя работа, эльф.
– Нет, – просто ответил Тьорл.
Сапфиры блестели на мече Хаука, словно холодные голубые глаза.
Кив двинулся было к Хауку, но рука его товарища легла на плечо драчуна.
– Плюнь ты на все это, Кив, пойдем отсюда.
Тьорл улыбнулся.
Кив отпихнул стоявший перед ним стул и вышел из таверны. Хаук разжал пальцы, сжимавшие рукоять меча, и пошел через зал вытащить из подноса свой нож.
Гомон в общем зале то затихал, то вновь усиливался. Тьорл снова уселся у стены. Теперь надо было поскорее уходить из города.
Запах пролитого эля смешивался с вонью тряпок, валявшихся под стойкой бара. Сидевшая на стуле Кельда стиснула зубы, с трудом проглотила комок в горле. Она закрыла глаза и снова увидела сверкающее лезвие летящего ножа. Она услышала стон и вдруг осознала: это ее собственный стон. Ее только что чуть не убили! Шум в зале затихал. Тенни, хозяин таверны, что-то сказал мальчишке-уборщику. В чью-то кружку полилась из бочонка струя эля.
Кельда работала в таверне всего две недели, но уже усвоила: нужно сторониться ножей, если они не в ножнах. Тенни не видел ничего особенного в том, что посетители таверны тешат себя игрой в ножи, так же как не увидел ничего из ряда вон выходящего в том, что несколько мгновений назад его помощница сама стала, можно сказать, мишенью.
Наконец она пришла в себя полностью. Кто-то сел рядом, брызнул ей в лицо водой. Обернувшись, она увидела молодого человека – того человека, что метнул в нее нож.
У него на поясе в ножнах был меч. Лицо обветренное, загоревшее; он упал на колени рядом с ней, и Кельда увидела: все лицо его в испарине.
– Прости меня, – сказал он хриплым голосом.
– Но ведь ты рисковал моей жизнью, – ответила она.
Он кивнул:
– Да.
Когда он протянул к ней руку – большую, тяжелую, мозолистую, – Кельда отшатнулась. Он был похож на медведя – приземистый, широкогрудый, с черной бородой. И голубоглазый. Она посмотрела на него, внезапно встревожилась: он заслонял дверь, и она не видела, что творится в общем, зале таверны; будто почувствовав это, парень встал, отошел в сторону.
– Прости меня, – повторил он хрипло.
Кельда прислонилась к двери.
– Оставь же меня, наконец, в покое!
– Вот все и прошло. – Он улыбнулся, губы его слегка дрожали. – Я виноват, что метнул нож в твой поднос.
Кельда вдруг резко повернулась к нему, руки ее сами сжались в кулаки.
– Ты бы так же извинился, если бы я уже была мертва?
Он стоял не двигаясь.
– Но я не промахнулся!
– Но ты рисковал моей жизнью!
Вспыхнув от ярости, она вдруг бросилась на него, стала царапаться; по его щекам потекла кровь. Своими большими руками он схватил ее за запястья, отодвинул се руки подальше от своего лица. И тогда она плюнула ему в глаза.
Он перехватил одной рукой оба ее запястья, свободной рукой вытер лицо, затем вынул меч из ножен. Кельда совсем близко от своих глаз увидела его голубые глаза. Он выпустил ее руки.
– Я еще раз прошу простить меня, Я действительно рисковал твоей жизнью. – Он держал меч обеими руками, как при жертвоприношении; в темной кладовке сапфиры на рукояти мерцали тускло, а клинок отливал кроваво-красным светом.
Кельда испуганно отпрянула.
– Возьми его.
– Я? Нет! Нет, не хочу, мне он не нужен.
– Это мой тебе подарок. – Он ободряюще улыбнулся. – Он был сегодня ставкой в игре. Меч твой: он честно выигран с опасностью для жизни. Для твоей жизни.
– Ты пьян.
Он повернул к ней голову:
– Пьян? Ну разве что немного. Но пьяный или трезвый – я дарю тебе этот меч.
От растерянности она не могла и руку протянуть к оружию, и он положил меч на пол к ее ногам; затем отстегнул от пояса кожаные ножны и положил их рядом с мечом. Не сказав больше ни слова, повернулся и ушел.
Кельда долго смотрела на драгоценные камни, золото и сталь, затем очень осторожно, как будто это был не мертвый металл, а живая змея, обошла меч и вышла в пропахший элем и потом общий зал.
Молодой человек уже ушел из таверны. Его товарищ, эльф, уютно устроившийся у стены, внимательно посмотрел на Кельду и поднял свою. кружку в молчаливом приветствии. Кельда отвела глаза.
Сидевшие за ближайшим к эльфу столом горожане поднялись и вышли – в зал вновь ворвался свежий ветер. За освободившийся стол тут же сел бородатый гном, бросил на пол сумку, снял перевязь с ножнами и положил на стол поближе к себе; затем знаком потребовал кружку эля. Кельда встала за стойку.
Притаившийся около таверны Тенни одноглазый гном был изгоем – он был лишен клана. Он жил в Тейваре, а для всех тейварцев, и прежде всего для гномов Торбардина, гном, лишившийся клана, – это просто пустое место, нечто еще менее значимое, нежели привидение, и, встречаясь с ним, все смотрели на него так, словно вообще не видят его. Без особой необходимости с ним не заговаривали даже его сотоварищи, другие телохранители Рилгара; для них он как бы вовсе не существовал.
Никто не знал, за что этот гном лишился клана, все только строили догадки.
Некоторые полагали, что когда-то он не выполнил какой-то приказ тана, другие – что он в каком-то деле стал действовать исключительно в собственных интересах. Но в чем на самом деле заключалось преступление одноглазого гнома – Рилгар держал это в тайне.
В жилах одноглазого текла кровь магов, и хотя он и не прошел полного курса обучения, но все же знал многое и умел произносить несложные заклинания, и, когда было нужно, Рилгар мог видеть и слышать то, что видит и слышит одноглазый, а его голосом передавать свои приказания.
Одноглазого гнома звали Агус. Среди тейварцев он был известен как Серый Вестник. По Торбардину ходили слухи: Серый Вестник может, ласково улыбаясь в глаза жертве, спокойно перерезать горло кому угодно.
Агус ожидал Хаука в густой тени проулка между таверной и конюшней. А у примыкавшего к конюшне выгона, рядом с кузницей, стоял напарник Серого Вестника Руел.
На улице появились два солдата драконовской армии, покачиваясь, они шли в сторону казарм.
«Они пьяны, – решил Серый Вестник, – и им не до меня».
Из конюшни послышались цокот копыт лошади, которую заводили в стойло, и громкая ругань конюха, потом лошадь заржала.
Дверь таверны открылась, на улицу вырвались свет и шум, но дверь захлопнулась, и опять стало темно и тихо. Серый Вестник с кинжалом в руке стоял у стены конюшни. Шаги, глухие и медленные, приближались. В дальней части проулка возник силуэт Русла.
Серый Вестник пригладил короткую бороду и выглянул на улицу. Опустив голову, задумавшись о чем-то, Хаук шел в его сторону. Серый Вестник ухмыльнулся, быстро взмахнул правой рукой и прошептал какое-то заклинание.
Хаук остановился у поворота в проулок, вскинул голову, будто услышав, что кто-то зовет его по имени. Он оглянулся, но никого не увидел – улица была пуста. Он слышал только глухой шум, доносившийся из таверны. Одноглазый снова взмахнул рукой, сделав какой-то более замысловатый, чем в первый раз, жест.
Полагая, что он продолжает идти по улице, Хаук свернул в проулок и тотчас упал, сраженный действием сонного заклинания. Серый Вестник ухмыльнулся: Хаук вряд ли когда-нибудь сможет вспомнить, как и почему он упал на землю.
Кельда перевернула последний стул вверх ножками и бросила половую тряпку в деревянную кадушку с водой. Посетителей в таверне уже не было, настало время уборки. Слышалась негромкая ругань Тенни, выкатывающего на улицу пустые бочки из-под зля. Тыльной стороной руки Кельда поправила волосы, выбившиеся из-под стягивающей голову ленточки. Сегодня она устала больше, чем когда-либо. Ноги гудели, руки болели от тяжелых подносов, заставленных наполненными элем кружками. До такой степени она не уставала даже в деревне во время уборки урожая.
В горле у нее пересохло. Горькие слезы сами собой брызнули из глаз. В этом году в ее родной деревне уборки урожая не будет, как не будет и самого урожая. Не будет и в следующем году. Недавно кто-то из посетителей мрачно сказал:
«В долину пришла чума. Чума, принесенная драконами».
«Нет, – думала сейчас Кельда, – не драконами, всего одним драконом, – и одного было вполне достаточно». Она снова вспомнила, как дракон безжалостно уничтожил в долине все живое, и вздрогнула.
Услышав звук открывающейся двери, Кельда обернулась, она решила: пришел какой-то припозднившийся постоялец гостиницы, что была над таверной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40