Вся полученная от него информация сохраняется дословно, его
советы лелеются в памяти, его предостережениями никто не смеет пренебречь.
- На миг Бентон задумался. - А Фрэйзер предостерегал их: велел опасаться
Земли, какой она была в его время.
- Велел он им при первом же случае снять с нас живых кожу? -
осведомился Гибберт.
- Нет, этого он как раз не говорил. Он предупредил их, что земляне,
те, которых он знал, сделают выводы не в их пользу, это принесет им
страдания и горе, и может случиться так, что они будут вечно сожалеть о
контакте между двумя планетами, если у них не хватит ума и воли насильно
прервать вредный контакт.
- Фрэйзер был стар, находился в последнем путешествии и собирался
пустить корни, - заметил Рэндл. - Знаю я таких. Еле на ногах держатся,
ходят вооруженные до зубов и считают себя молодцами, а на самом деле весь
заряд давно вышел. Этот тип слишком много времени провел в космосе и
свихнулся. Пари держу: ему нигде не было так хорошо, как в летящем
звездолете.
- Все может быть. - В голосе Бентона послышалось сомнение. - Но вряд
ли. Жаль, что мы ничего не знаем об этом Фрэйзере. Для нас он только
забытое имя, извлеченное на свет божий из письменного стола какого-то
бюрократа.
- В свое время и я стану тем же, - меланхолически вставил Гибберт.
- Так или иначе, одним предупреждением он не ограничился; последовало
второе - чтобы они не слишком-то спешили нас отвадить, ибо не исключено,
что тогда они потеряют лучших своих друзей. Характеры людей меняются,
поучал Фрэйзер туземцев. Любое изменение может послужить к лучшему, и
настанет день, когда Шаксембендеру нечего будет бояться. Чем позднее мы
установим с ним контакт, утверждал он, тем дальше продвинемся на пути к
будущему, тем выше вероятность перемен. - Бентон принял озабоченный вид. -
Учтите, что, как я уже говорил, эти взгляды стали равносильны священным
заповедям.
- Приятно слышать, - заворчал Гибберт. - Судя по тому, чти Дорка
наивно считает своими затаенными мыслями - а может, то же самое думают и
все его соотечественники, - нас либо вознесут, либо перебьют, в
зависимости от того, усовершенствовались ли мы по их разумению и
соответствуем ли критерию, завещанному чокнутым покойником. Кто он,
собственно, такой, чтобы судить, дозрели мы до общения с туземцами или
нет? По какому признаку намерены определить это сами туземцы? Откуда им
знать, изменились ли мы и как изменились за последние триста лет? Не
понимаю...
Бентон перебил его:
- Ты попал своим грязным пальцем как раз в больное место. Они
считают, что могут судить. Даже уверены в этом.
- Каким образом?
- Если мы произнесем два определенных слова при определенных
обстоятельствах, то мы пропали. Если не произнесем - все в порядке.
Гибберт с облегчением рассмеялся.
- Во времена Фрэйзера на звездолетах не устанавливались мыслефоны. Их
тогда еще не изобрели. Он не мог их предвидеть, правда?
- Безусловно.
- Значит, - продолжал Гибберт, которого забавляла простота ситуации,
- ты нам только скажи, какие обстоятельства представлял себе Дорка и что
это за роковые слова, а мы уж придержим языки и докажем, что мы славные
ребята.
- Все, что зарегистрировано насчет обстоятельств, - это туманный
мысленный образ, указывающий, что они имеют какое-то отношение к этому
самому храму, - объявил Бентон. - Храм определенно будет испытательным
участком.
- А два слова?
- Не зарегистрированы.
- Отчего? Разве он их не знает? - чуть побледнев, спросил Гибберт.
- Понятия не имею. - Бентон не скрывал уныния. - Разум оперирует
образами, значением слов, а не их написанием. Значения облекаются звуками,
когда человек разговаривает. Поэтому не исключено, что он вообще не знает
этих слов, а может быть, его мысли о них не регистрируются, потому что ему
неизвестно значение.
- Да это ведь могут быть любые слова! Слов миллионы!
- В таком случае вероятность работает на нас, - мрачно сказал Бентон.
- Есть, правда, одна оговорка.
- Какая?
- Фрэйзер родился на Земле, он хорошо изучил землян. Естественно, в
качестве контрольных он выбрал слова, которые, как он считал, землянин
произнесет скорее всего, а потом уж надеялся, что ошибется.
В отчаянии Гибберт хлопнул себя по лбу.
- Значит, с утра пораньше мы двинемся в этот музей, как быки на
бойню. Там я разину пасть - и не успею опомниться, как обрасту крылышками
и в руках у меня очутится арфа. Все потому, что эти меднолицые свято верят
в западню, поставленную каким-то космическим психом. - Он раздраженно
уставился на Бентона. - Так как, удерем отсюда, пока не поздно, и доложим
обстановку на Базе или рискнем остаться?
- Когда это флот отступал? - вопросом же ответил Бентон.
- Я знал, что ты так ответишь.
Гибберт покорился тому неизбежному, что сулил им завтрашний день.
Утро выдалось безоблачное и прохладное. Все трое были готовы, когда
появился Дорка в сопровождении десятка туземцев - может быть, вчерашних, а
может быть, и нет. Судить было трудно: все туземцы казались на одно лицо.
Поднявшись на борт звездолета, Дорка спросил со сдержанной
сердечностью:
- Надеюсь, вы отдохнули? Мы вас не потревожим?
- Не в том смысле, как ты считаешь, - вполголоса пробормотал Гибберт.
Он не сводил глаз с туземцев, а обе руки его как бы случайно лежали у
рукоятей двух тяжелых пистолетов.
- Мы спали как убитые. - Ответ Бентона против его воли прозвучал
зловеще. - Теперь мы готовы ко всему.
- Это хорошо. Я рад за вас. - Взгляд темных глаз Дорки упал на
пистолеты. - Оружие? - Он удивленно моргнул, но выражение его лица не
изменилось. - Да ведь оно здесь не понадобится! Разве ваш Фрэйзер не
уживался с нами в мире и согласии? Кроме того, мы, как видите, безоружны.
Ни у кого из нас нет даже удочки.
- Тут дело не в недоверии, - провозгласил Бентон. - В
военно-космическом флоте мы всего лишь жалкие рабы многочисленных
предписаний. Одно из требований устава - носить оружие во время
установления всех первых официальных контактов. Вот мы и носим. - Он
послал собеседнику очаровательную улыбку. - Если бы устав требовал, чтобы
мы носили травяные юбки, соломенные шляпы и картонные носы, вы увидели бы
забавное зрелище.
Если Дорка и не поверил несообразной басне о том, как люди рабски
повинуются уставу даже на таком расстоянии от Базы, он этого ничем не
выказал. Примирился с тем, что земляне вооружены и останутся при оружии
независимо от того, какое впечатление произведет это обстоятельство на
коренных жителей планеты.
В этом отношении у него было преимущество: он находился на своей
земле, на своей территории. Личное оружие, даже в умелых руках, ничего не
даст при неоспоримом численном превосходстве противника. В лучшем случае
можно дорого продать свои жизни. Но бывают случаи, когда за ценой не
стоят.
- Вас там ждет Лиман - Хранитель храма, - сообщил Дорка. - Он тоже
хорошо владеет космолингвой. Весьма ученый человек. Давайте сначала
навестим его, а потом осмотрим город. Или у вас есть другие пожелания?
Бонтон колебался. Жаль, что этого Лимана вчера не было среди гостей.
Более чем вероятно, что он-то знает два заветных слова. Мыслефон извлек бы
их из головы Лимана и подал бы на тарелочке после его ухода, а тогда
ловушка стала бы безвредной. В храме нельзя будет покопаться в мозгу
Лимана, так как карманных моделей мыслефона не существуете ни хозяева
планеты, ни гости не наделены телепатическими способностями.
В храме вокруг них будут толпиться туземцы - бесчисленное множество
туземцев, одержимых страхом неведомых последствий, следящих за каждым
движением пришельцев, впитывающих каждое слово, выжидающих, выжидающих...
и так до тех пор, пока кто-то из космонавтов сам не подаст сигнала к
бойне.
Два слова, нечаянно произнесенных слова, удары, борьба, потные тела,
проклятия, тяжелое дыхание, быть может, даже выстрел-другой.
Два слова.
И смерть!
А потом примирение с совестью - заупокойная служба над трупами.
Медные лица исполнены печали, но светятся верой, и по храму разносится
молитва:
- Их испытали согласно твоему завету, и с ними поступили согласно
твоей мудрости. Их бросили на весы праведности, и их чаша не перетянула
меру. Хвала тебе, Фрэйзер, за избавление от тех, кто нам не друг.
Такая же участь постигнет команду следующего звездолета, и того, что
придет за ним, и так до тех пор, пока Земля либо не отгородит этот мир от
главного русла межгалактической цивилизации, либо жестоко не усмирит его.
- Итак, чего вы желаете? - настаивал Дорка, с любопытством глядя ему
в лицо.
Вздрогнув, Бентон отвлекся от своих бессвязных мыслей; он сознавал,
что на него устремлены все глаза. Гибберт и Рэндл нервничали. Лицо Дорки
выражало лишь вежливую заботу, ни в коей мере не кровожадность и не
воинственность. Конечно, это ничего не значило.
Откуда-то донесся голос - Бентон не сразу понял, что это его
собственный: "Когда это флот отступал?"
Громко и твердо Бентон сказал:
- Сначала пойдемте в храм.
Ничем - ни внешностью, ни осанкой - Лиман не напоминал
первосвященника чужой, инопланетной религии. Ростом выше среднего (по
местным понятиям), спокойный, важный и очень старый, он был похож на
безобидного дряхлого библиотекаря, давно укрывшегося от обыденной жизни в
мире пыльных книг.
- Вот это, - сказал он Бентону, - фотографии земной семьи, которую
Фрэйзер знал только в детстве. Вот его мать, вот его отец, а вот это
диковинное мохнатое существо он называл собакой.
Бентон посмотрел, кивнул, ничего не ответил. Все это очень заурядно,
очень банально. У каждого бывает семья. У каждого есть отец и мать, а у
многих - своя собака. Он изобразил горячий интерес, которого не испытывал,
и попробовал прикинуть на глаз, сколько в комнате туземцев. От шестидесяти
до семидесяти, да и на улице толпа. Слишком много.
С любопытством педанта Лиман продолжал:
- У нас таких тварей нет, а в записках Фрэйзера они не упомянуты. Что
такое собака?
Вопрос! На него надо отвечать. Придется открыть рот и заговорить.
Шестьдесят пар глаз, если не больше, прикованы к его губам. Шестьдесят пар
ушей, если не больше прислушиваются и выжидают. Неужто настала роковая
минута?
Мышцы Бентона непроизвольно напряглись в ожидании удара ножом в
спину, и он с деланной беспечностью разлепил губы:
- Домашнее животное, преданное, смышленое.
Ничего не случилось.
Ослабло ли чуть-чуть напряжение - или оно с самого начала
существовало лишь в обостренном воображении Бентона? Теперь не угадаешь.
Лиман показал какой-то предмет и, держа его как драгоценнейшую
реликвию, проговорил:
- Эту вещь Фрэйзер называл своим неразлучным другом. Она приносила
ему великое решение, хотя нам непонятно, каким образом.
Это была старая, видавшая виды, покрытая трещинами трубка. Она
наводила только на одну мысль: как жалки личные сокровища, когда их
владелец мертв. Бентон понимал, что надо что-нибудь сказать, но не знал,
что именно. Гибберт и Рэндл упорно притворялись немыми.
К их облегчению, Лиман отложил трубку, не задавая уточняющих
вопросов. Следующим экспонатом был лучевой передатчик покойного
разведчика; корпус был с любовным тщанием надраен до блеска. Именно этот
устаревший передатчик послал отчет Фрэйзера в ближайший населенный сектор,
откуда, переходя с планеты на планету, он попал на Земную базу.
Затем последовали пружинный нож, хронометр в родиевом корпусе,
бумажник, автоматическая зажигалка - уйма мелкого старья. Четырнадцать раз
Бентон холодел, вынужденный отвечать на вопросы или реагировать на
замечания. Четырнадцать раз общее напряжение - действительное или
воображаемое - достигало вершины, а затем постепенно спадало.
- Что это такое? - осведомился Лиман и подал Бентону сложенный лист
бумаги.
Бентон осторожно развернул лист. Оказалось, что это типографский
бланк завещания. На нем торопливым, но четким и решительным почерком были
набросаны несколько слов:
"Сэмюэлу Фрэйзеру, номеру 727 земного корпуса космических
разведчиков, нечего оставить после себя, кроме доброго имени".
Бентон вновь сложил документ, вернул его Лиману и перевел слова
Фрэйзера на космолингву.
- Он был прав, - заметил Лиман. - Но что в мире ценнее?
Он обернулся к Дорке и коротко проговорил что-то на местном языке -
земляне ничего не поняли. Потом сказал Бентону:
- Мы покажем вам облик Фрэйзера. Сейчас вы увидите его таким, каким
его знали мы.
Гибберт подтолкнул Бентона локтем.
- С чего это он перешел на чужую речь? - спросил он по-английски,
следуя дурному примеру туземцев. - А я знаю: он не хотел, чтобы мы поняли,
о чем они толкуют. Держись, друг, сейчас начнется. Я это нутром чую.
Бентон пожал плечами, оглянулся: на него наседали туземцы, они
окружали его со всех сторон и сжимали в слишком тесном кольце; с минуты на
минуту им придется действовать молниеносно, а ведь в такой толчее это
невозможно. Все присутствующие смотрели на дальнюю стену, и все лица
приняли благоговейно-восторженное выражение, словно вот-вот их жизнь
озарится неслыханным счастьем.
Из всех уст вырвался единодушный вздох: престарелый Лиман раздвинул
занавеси и открыл изображение Человека Извне. Бюст в натуральную величину
на сверкающем постаменте и портрет, написанный масляными красками, высотою
метра в два. Судя по всему, оба шедевра отлично передавали сходство.
Долгое молчание. Все, казалось, ждали, что скажут земляне.
1 2 3