В заключении, люди парижские и иные, если таковые найдутся, прошу вас не стрелять горохом из сарбаканов в Бога-Отца и его товарищей. Это мешает их игре. Будьте же поскупее на… горох.
Новый взрыв хохота, опять заглушенный тяжелой и беспощадной музыкой.
– Это что еще за Геслер? – спросил Бурнишон у Герена Буасо.
– Должно быть что-нибудь в роде нашего герцога Орлеанского, – отвечал последний.
– Это был, – объяснил Лескалопье, – такой человек, который сбивал яблоки стрелами из лука, и никогда не давал промаху.
Во время этих переговоров, метр Гонен, сойдя с эстрады, пошел к Этьену Мюсто, находившемуся у места казни.
– Кузен, – сказал он, – я хотел бы освободить вот этого юнца, что там вертится.
– А он разве из твоих, – спросил Мюсто.
– Потом будет мой.
– Так тебе хочется спасти его от плетей?
– Именно.
– Невозможно! Вся эта чернь, которую ты привлек своим анонсом и которая теперь опять хлынула к моему театру, чуть не закидала меня камнями, когда я сцапал Карпалена, но она же заревет как легион ослов, если я лишу ее удовольствия присутствовать при обещанных сорока плетях.
– Что за славный народ! А я все-таки должен отнять у него эту добычу.
– Каким образом?
– Я нашел средство: ведь герцог Бургундский может спасти осужденного? Не правда ли?
– Конечно, может.
– Ну, так он сейчас будет проезжать здесь на церемонию. Дело мое в шляпе.
– Сколько еще у нас времени впереди?
– Полчаса.
– Этого довольно, тем более, что я уже слышу вдали крик: «Да здравствует Бургундия!»
Действительно подъезжал герцог. Он только что выехал из отеля своего на улице Pavee-Saint-Sauveur (в настоящее время улица Petit-Lion). Отель этот был настоящая крепость, от которой осталась теперь лишь одна толстая Четырехугольная башня, где в стрельчатом тимпане одного из наружных углублений, еще заметны два струга и проволока, вылепленные посреди готических узоров.
И так герцог Бургундский ехал несколько впереди своей свиты. На нем был строгий костюм без всякой золотой или серебряной вышивки. Это был черный всадник на вороном коне. Когда он остановился неподвижно, то, казалось, недоставало только пьедестала для этой конной статуи. Народ любовался его плотной фигурой и широкими плечами.
– Noel! Да здравствует Бургундия – кричала толпа.
Энтузиазм был так велик, что казалось толпа опрокинет герцога. Он радовался своей популярности, он часто говорил своим приближенным:
– Эти любезности те же фонды, они стоят капитала.
Увидев подошедшего к нему Гонена, он сказал:
– А-а! Вот и наш весельчак, король шутов! Ну что, как идет ваш театр?
– Плохо, ваша светлость. Самый забавник нашей труппы попал на пытку. Вот посмотрите, какую он корчит физиономию.
– Что же он сделал? – спросил герцог.
– Он позволил себе некоторые выходки против герцога Орлеанского.
– Напрасно. Значить он виноват.
– Очень виноват, конечно, но, ваше высочество, в такой торжественный день всякая вина отпускается, и вы знаете обычай: когда король проезжает мимо лобного места, он милует осужденного. Так как король наш болен, то ваше высочество, пользуясь одной из прерогатив власти, могли бы воспользоваться ею в деле помилования.
– Славно сказано, шут, я так и сделаю. Он тут же приказал двоим из своих офицеров, Монтодуэну и Раулю д'Актонвилю освободить осужденных.
Офицеры немедленно привели их.
– Моего весельчака зовут Ришаром Карпаленом, – сказал Гонен, представляя его герцогу.
– А другого я как будто видел где-то, – перебил герцог, указывая на того, кто порицал монету.
– Это водонос Николай Малье. Он стоит около отеля вашего высочества, – объяснил Рауль д'Актонвиль.
– Ну, и пусть он вернется к своим ведрам, а ты тоже ступай к своим шутам, – прибавил герцог, довольный своей шуткой.
Чернь приветствовала его новыми криками, всякому хотелось прикоснуться к руке его.
После этой овации, Иоанн Бесстрашный, как его называли тогда, продолжил свой путь, однако не без труда, – толпа теснила его со всех сторон. Стрелки вынуждены были расчищать дорогу.
Едва он отъехал, как послышалась труба со стороны Люксембургского дворца.
Герцог Орлеанский, узнав о том, что произошло здесь, вместо того, чтобы ехать прямо в церковь, решил сделать крюк, чтобы испытать расположение черни, или, лучше сказать, подразнить ее, так как ему слишком хорошо было известно, что его ненавидят.

XXII
ПАРИЖСКИЙ НАРОД И ГЕРЦОГ ОРЛЕАНСКИЙ.


«Уздой позорною стесняемый народ
Грызет ее порой и тягостно вздыхает,
Когда очнется он и свой позор поймет –
Ужасен в гневе он, пощады он не знает».



Когда герцог Орлеанский проезжал расстояние, отделяющее его от рынков, Мюсто привел к своему кузену Ришара Карпалена.
Дорогой сын Мариеты д'Ангиен, теснимый толпой, толкнул другого юношу, сына Колины Демер: молодые люди схватили друг друга за горло.
– Бастард! – сказал Ришар Карпален.
– Сам ты бастард! – ответил противник, угрожая ему ножом.
Они и не знали, что были так близки к истине.
Гонен с хохотом развел их. Жакоб Демер ушел, ругаясь.
– Поблагодари метра Гонена, – сказал Мюсто Ришару, – герцог Бургундский помиловал тебя по его просьбе.
– Благодарю вас, метр, – вскрикнул Ришар Карпален, – и верьте моей вечной признательности.
– Э! Что такое признательность? Дым один.
– Приказывайте: вы увидите мои дела, а не слова.
– Что-ж, посмотрим.
– Но только…
– Что такое?
– С одним условием, что вы не станете препятствовать мне совершить одно дело мести: в этом я дал клятву.
– Напротив! Но скажи мне, друг мой, ты еще слишком молод, чтобы носить в голове планы мщения.
– У меня в голове сидит это слово с тех пор, как я начал понимать слова!
– Отец тебе внушил?
– Да.
– А мать?
– Мать я мало знал.
– Ну, на первый раз довольно. Ступай за мной.
Гонен вошел к себе в театр, куда Ришар Карпален хотел за ним последовать, но в эту минуту послышался резкий звук труб и крики: «Да здравствует Орлеанский!»
В ту же минуту молодого человека увлекла толпа: сдавленный со всех сторон, бросаемый взад и вперед, он не устоял и упал как раз под ноги лошадей отряда стрелков, которыми командовал Рибле, напрасно старавшийся расчистить путь, крича:
– Назад, мужичье!
Стрелков окружила куча ребят, следовавшая за ними от самого дворца и с увлечением, видимо подогретым, орала:
– Да здравствует Орлеанский!
Герцог был ослепителен. На нем был голубой бархатный плащ, отороченный золотым галуном и вышитый серебряными линиями, бархатная шляпа гранатового цвета, с которой каскадами ниспадали страусовые перья: белые, бледно-розовые и светло-зеленые и мешались с длинными вьющимися волосами, обрамлявшими шею, белую, как у женщины. Вокруг этой шеи, как змея, извивалось ожерелье из крупного жемчуга. Прибавьте к этому природную красоту, освещенную теперь радостным настроением. Его большие глаза горели пламенем, зажженным какой-нибудь новой любовной интрижкой. Среди враждебно настроенной толпы, он дышал спокойствием беззаботности.
Сеньоры его свиты также сверкали золотом и серебром.
– Если к нему нельзя пробиться у него во дворце, – сказал Бурнишон Герену Буасо, – так я здесь поговорю с ним.
– А я поддержу вас, кум, – ответил тот.
– Что вы еще выдумали? – возразил Лескалопье. – Что значат ваши мизерные дела, когда здесь дело идет о вопросах государственных.
Но, несмотря на все его возражения, Бурнишон выступил вперед, а за ним и Герен Буасо.
– Ваша светлость, – крикнул он – ваши офицеры разоряют нас… и отказываются потом платить деньги… вы тоже не платите нам долгов…
– Что он там поет, этот негодяй? – спросил Орлеанский.
– А вот и другой негодяй запоет вам ту же песню, – в свою очередь крикнул Герен Буасо, – а вот и третий, – указал он на Лескалопье, который поспешил скрыться в толпе.
Но взамен его выступили другие кредиторы, ободренные решимостью первых. Поднялся гвалт невообразимый.
– Гола! Рибле! Сюда, сержант! Бейте эту сволочь, – кричал Орлеанский, – а вы, Савуази, посылайте ваших пажей за подмогой.
– Увы! – вздохнул шамбелан, – со времени парламентского указа, у меня больше нет пажей. Но грозные требования не прекращались.
– Ну, будет, смирно! – насмешливо сказал герцог. – Я о вас позаботился. Все вы значитесь в моем духовном завещании.
– Ну так, значит, нам всем скоро заплатят! – проревел какой-то Голиаф в одежде мясника.
Схватив под уздцы лошадь герцога, он замахнулся на него широким ножом, но в эту самую минуту кто-то хватил его самого ножом в живот и он грузно рухнул на землю.
Ударил мясника никто иной, как Жакоб: но пока он с торжествующим видом размахивал ножом, другой юноша кинулся на него, чтобы отнять у него оружие и поразить им герцога. Это был Ришар Карпален.
Жакоб старался вырваться, но противнику удалось выхватить у него оружие. Не удалось только прорваться сквозь окружавшую его тесную кучку.
– Ах, Господи Боже мой! – промолвил герцог Орлеанский, – если бы не этот мальчик, я был бы убит. Посади его к себе на лошадь, Рибле, и потом представь его мне, когда мы вернемся в отель.
– Слушаю, ваше высочество! – и Рибле стал подсаживать мальчика.
– Э, да это Жакоб! – крикнул он.
– Ты его знаешь? – спросил герцог.
– Это сын Колины Демер, ваше высочество. Орлеанский вздрогнул и задумчиво прибавил:
– Поручаю его твоей особенной заботливости, Рибле.
Толпа продолжала кричать и волноваться, но так как уже слышались вдали крики приближавшегося подкрепления, то Орлеанский храбро противостоял грозе.
– Расступись, сволочь! – гаркнул он, – или я со своими людьми всех вас передавлю!
Народная масса отхлынула по обе стороны, чтобы пропустить герцога и его свиту.
Вдруг Орлеанский заметил молодого человека, который, стоя на эстраде метра Гонена размахивал кинжалом и бросал на герцога дерзкие и вызывающие взгляды.
– Что это еще за бешеный чертенок? – спросил он.
– Это тот самый, что вырвал у меня нож, которым хотел убить вас, – сказал Жакоб.
– Эй ты! Маленький убийца! Кто ты такой? – спросил, возвысив голос, герцог Орлеанский.
– Я сын Мариеты д'Ангиен, – громовым голосом крикнул Ришар Карпален.
Герцог зашатался; поводья выскользнули у него из рук, но он быстро схватил их.
– Оба мои бастарды! – прошептал он. – Один хочет убить меня, другой защищает. Что бы сказали их матери?..
Потом, повелительно махнул рукой:
– Едем, господа, пора! – сказал он.
Действительно, на церкви св. Евстафия било двенадцать часов, а церемония была назначена ровно в полдень.

XXIII
РИШАР И ЖАКОБ.


«Они и плакали, и руки пожимали,
Друг друга с радостью в объятья заключали,
В глазах у них меж тем огонь вражды сверкал
И каждый взорами другого оскорблял».



С того самого дня, как скипетр Карла VI попал в руки Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского, аппартаменты отеля Сен-Поль поступили в распоряжение итальянских художников – живописцев и скульпторов. Комнаты эти сделались чудом изящного вкуса, и для совершения этой метаморфозы герцог тратил безумные деньги. Каменщики получали по три парижских су в день, декораторы – по шести ливров в месяц, живописцы и скульпторы по пятнадцати, а распорядитель работ по двадцати пяти. Для того времени это были огромные деньги.
Зала, в которой когда-то мы видели заседание Государственного Совета с Карлом VI во главе, в то время совершенно простая, была теперь переделана и приспособлена, в случае надобности, для театральных представлений. Приготовлялось представление по случаю примирения двух герцогов. Гонен был уже здесь и распоряжался своими людьми.
– Эй вы, бастарды Феба-Аполлона, все ли мы в сборе? Один, два, три, четыре, пять, шесть, я буду такт отбивать, значит, шесть, семь… нас будет восемь, считая новичка, который только будет показывать, что дует в волынку.
Затем, прямо уже обращаясь к тому, о ком шла речь, он сказал:
– Мой юный друг, ты пониже надвинь свою шляпу, хотя я льщу себя надеждой, что загримировал тебя так превосходно, что никто не узнает в тебе Ришара Карпалена с лобного места. Но все-таки не следует пренебрегать никакой предосторожностью.
– Хозяин, буду ли я петь? – прервал тенор труппы Бесшабашных.
– Может быть, но ты дождись, пока тебя попросят, и тогда спой что-нибудь из сочинений Людовика Орлеанского, это выйдет очень хорошо. Теперь ступайте все на эстраду, чтобы быть готовыми по первому сигналу.
Ришар пошел было за другими, но Гонен остановил его.
– Садись возле меня, да потолкуем, пока пожалуют принцы. Прежде всего, не подумай, что если я помогаю тебе в том, что ты считаешь своей миссией, то, значит, одобряю ее. Она только вполне входит в составленный мной план. И так, по знаку моему ты подойдешь к герцогу Бургундскому и скажешь ему то, о чем мы условились. А теперь, вернемся к твоей истории. Ты говоришь, что отец твой поселился в Кутра в Аквитании, так, кажется?
– Так, хозяин, и там он жил перепиской рукописей.
– И оттуда герцог Орлеанский и увез твою мать? Это для него было легче сделать, чем взять Бордо!
– Оттуда. Отец мой, которого я не видел уже несколько лет, поспешно выписал меня из Монпелье, где я учился, заставил меня дать клятву отомстить поруганную честь семьи кровью похитителя. «Я бы не возлагал на тебя этой обязанности, сказал он, но нужда и страдания отняли у меня все силы: через несколько дней меня не станет. Полагаюсь на тебя». Я хотел броситься в его объятия, но он остановил меня жестом.
– Странно! А до отъезда твоего в Монпелье оказывал он тебе хоть какое-нибудь расположение?
– Ни малейшего.
– Однако, он хотел сделать из тебя ученого.
– Это не он, а моя мать. Она думала, по окончании моей учебы, послать меня в Париж, где, наверное, я мог бы чего-нибудь достигнуть.
– Гм! Одного знания мало. Оно не в цене. Тут нужно другое происхождение… ну хотя бы, например, если бы ты был бастардом какого-нибудь сеньора.
Гонен произнес слово бастард без всякого, по-видимому, намека.
Ришар не обратил на это внимания.
– Так, значит, для меня нет никакой надежды чего-нибудь достигнуть?
– Если бы у тебя были деньги, ты мог бы достигнуть богатства… Есть они у тебя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21