Качество удивило, в восторге
Он замер, распятый на вершине.
Ему показалось, что прошел час, но когда он открыл глаза, то увидел огромный шар солнца, висящий в вечернем небе.
Седой тяжело перевалил непослушное тело через край и оказался на небольшой, в три квадратных метра, площадке, за которой начиналась широкая поляна, выводящая прямо в долину.
Седой закрепил конец веревки за обломок скалы, который обнаружил на площадке, и бросил вниз белый лоскут ткани, давая этим сигнал подъему Щеколды.
Через полчаса Чиликин вполз на площадку и долго лежал недвижно, иногда вздрагивая всем своим могучим телом. Седой дал ему глотнуть из фляжки, зажег сигарету и сунул в рот. Щеколде еще предстояла тяжелая многочасовая работа, и Долгинцов начал массировать сержанту шею, предплечья и торс, снимая массажем усталость, обессиленность, расслабляя закаменевшие мышцы, как это делал бы хороший тренер перед выходом на ринг своего любимого ученика.
* * *
Они бросали тяжелые гранитные обломки сверху на расстилавшуюся перед ними широкую горловину спуска в долину. Седой опасался мин. Очень соблазнительным было заминировать эту горловину. И когда черный султан взрыва вырос на краю каменистой поляны, Седой нашел глазами Присуху и кивнул ему. Ньютон начал осторожный спуск от можжевелового леска, где укрылась группа, на поляну, начиненную сотнями смертей. Минут через двадцать он вернулся.
— Мины ящиковые, товарищ командир… и все по кольцу, обойти невозможно, нужно делать проход.
— Так… Работай осторожно… я буду рядом.
— Лучше я один.
— А если что нужно?
— У меня все есть.
— И круглогубцы? — усмехнулся Седой.
— Не забыли, товарищ капитан?
— Знал, куда иду… А ты забыл.
С лица Присухи не сходила восторженная улыбка. Он догадался, что Седой внимательно проверил перед выходом весь инструментарий разминера и обнаружил отсутствие важной вещи — круглогубцев.
— Держи, — протянул капитан круглогубцы, — и помни — кроме ящиковых, могут быть и сюрпризы.
— Есть помнить про сюрпризы, товарищ командир.
Присуха зажал щуп в вытянутой руке и осторожно пополз к четырем скалам, смутно белевшим в надвигавшихся сумерках.
В детстве он чуть было не взорвал кочегарку заброшенного двухэтажного дома. Потом карбидной бомбой едва не разрушил школьный туалет. Страсть к взрыванию привела его в кружок по физике при Доме пионеров. И первый чертеж, который он изучил, был чертеж детонатора мины замедленного действия.
Родители боялись, как бы он не сжег дом, столько всякого, по их понятию, «хлама» хранила крошечная Колина комнатка. Но этого не случилось — началась война.
Судьба свела его с Седым после окончания школы подрывников. Основная же профессия Присухи обозначалась как радист-коротковолновик. Седого обрадовало это сочетание, и Присуха был зачислен в диверсионную группу и получил кличку Ньютон. Капитан научил его стрелять без промаха, бегать кроссы и обливаться холодной водой в любое время года. Всему остальному сообразительный Присуха выучился сам. Был он веселым, смешливым пареньком с душой ранимой и нежной.
…Обнаружив очередную мину, Ньютон разгребал копалкой грунт, подчищал его спереди и углублялся в середину, где у ящика был вырез. В нем-то и прятался взрыватель. Дальше Присуха работал пальцами. Он то и дело сдувал осыпавшуюся землю, стараясь определить состояние чеки. Если все было в порядке, Ньютон снимал крышку, вынимал детонатор и вывинчивал капсюледержатель. Это была знакомая, привычная работа, и Присуха тихонько насвистывал, испытывая, может быть, легкую тревогу.
Он воткнул пику в грунт и вдруг похолодел от скрежещущего звука. Щуп угодил во что-то металлическое. Чека взрывателя! «Без паники, только без паники», — уговаривал себя Присуха. Он уткнулся лицом в землю, успокаивая сердце.
Присуха чувствовал взгляды товарищей, их напряженное внимание и, погрузив пальцы в неподатливую землю, начал осторожно очищать края мины. Обозначился нижний край крышки, плечико, которое нажимает на чеку. Проржавевшая чека была надломлена посередине, и оба кончика ее вдавались в корпус взрывателя. Присуха достал круглогубцы, припасенные Седым. Нужно было зажать шток ударника.
Ньютон в первое мгновение даже не понял, что случилось. Обе половинки чеки внезапно отлетели. Присуха вцепился в ускользающий кончик стержня, левой рукой быстро раскрыл круглогубцы и прямо через кончик стержня сжал шток ударника. Это было пока все, что он мог сделать для собственной жизни. Присуха знал, что наступит за этим — онемеет рука и стерженек выскочит. Грохнет взрыв. А ведь все так просто — нужно оттянуть шток до появления дырочки и вставить чеку. Отскочившие кончики были слишком малы, чтобы зажать их зубами и высвободить руки.
Ньютон в смертельной тоске закрыл глаза. Крикнуть бы. Капитан поспешит на помощь. Может в сумерках не заметить вешки или чуть сместиться в сторону — и смерть. Нет. Нужно что-то придумать. Добыть какой-нибудь шпенек и зубами вогнать его в дырочку для чеки. Зубами! В деревянном корпусе мины должны быть гвозди.
Дерево пахло гнилью и еще чем-то знакомым с детства. Присуха отщипывал зубами с края ящика, надеясь зацепить гвоздь, который, по его предположению, должен был уже появиться. Рука занемела, но он все же ощущал ее пульс.
Присуха выплюнул зуб, потом второй и почувствовал, как что-то теплое и липкое заполнило рот. «Кровь», — догадался он. Он выплюнул еще несколько зубов, пока добрался до гвоздя. Теперь нужно попасть этим гвоздем в отверстие для чеки.
Присуха нажал на круглогубцы и потянул их на себя. Медленно шток ударника сжимал пружинку, каждое мгновение грозя вырваться и произвести взрыв. Все ближе отверстие. Держа гвоздь зубами у самой шляпки, Ньютон подвел его к металлическому стерженьку и начал водить из стороны в сторону. Кровь сочилась из разорванных десен и капала на землю. Наконец кончик гвоздя задержался в углублении для чеки. Присуха нажал сильнее, и гвоздь ушел внутрь по самую шляпку. Тогда он перестал тянуть на себя круглогубцы, но нажима не ослабил, не веря в спасение. Потихоньку отпустил шток до упора гвоздем в корпус. Тот прочно удерживал ударник.
Присуха заплакал. Он плакал, давая разрядку закаменевшим нервам. И еще от радости. В который раз он уходил от смерти. Но впереди его ждали мины, и он перевернулся на спину и поднял руки вверх, давая отдохнуть затекшим мышцам.
На востоке темнело. Но еще были видны вешки, которыми Присуха обозначал проход.
Он выполз к можжевеловому леску через час с небольшим.
— Есть проход, товарищ капитан…
— Что у тебя с губами?
— Железо маленько пришлось пожевать, до свадьбы заживет.
— Сюрприз?
— Хуже… Ударник выскочил, стойф ржавый был.
— Спасибо, Коля…
Седой обнял Присуху.
— Рот прополощи раствором марганцовки. И выпей сто граммов спирта, считай, что орден получил…
* * *
Солнце утонуло за гребнями гор, и Седой почувствовал, как вращается земля. Он стоял, широко расставив ноги, и рассматривал в бинокль зеленый оазис и примыкавшую к нему невысокую гору, поросшую редким леском.
Они проникли в долину и вышли к подножию этой горы, которую Присуха окрестил Пеликаном. Сходство было приблизительным, но на карте ей названия не было, и Седой кивком подтвердил горе кличку. Названия не было, зато была помечена пещера. Гора оказывалась как бы полой. «Да, — думал Седой, — немцы нашли для склада место — лучше не придумаешь».
— Нужно искать дорогу, — сказал Долгинцов, — если склад здесь, то должна быть дорога.
— Как ее найдешь на этом камне? — бормотнул Веретенников. — Здесь везде дорога.
— И все же, — нахмурился капитан, — собирайся, отряхни пепел с крыльев и собирайся на работу.
— Придумали, — обрадовался сержант.
— Нет. Ничего не придумал. Просто знаю, что дорога должна быть.
Проселок обнаружил Джанич. Он выпросил у Седого бинокль и куда-то исчез. Оказывается, Мирчо выбрал самую высокую точку в хаосе скал, взобрался туда и разглядел-таки темную ленту на светлом каменистом полотне.
Да, это была дорога. Обыкновенный рядовой проселок, весь в выбоинах и щербинах с ненаезженной колеей.
— Ночлег здесь, костров не разводить! — приказал Седой.
* * *
Слабая волна пологих холмов накатывалась на долину. День выдался редкостный. Листва трепетала под легким ветерком. Ласково светило нежаркое осеннее солнце. Близкие холмы манили зеленью и прохладой ущелий. И стояла великая тишина, нарушаемая только щебетаньем птиц.
Седой не спеша чистил именной вальтер. Привычка один раз в неделю чистить оружие осталась у Долгинцова с первого дня войны.
Капитан слушал, как переговариваются разведчики, и бездумно смотрел на красоты южной Сербии.
«Я разучился наблюдать природу, — думал он с легким оттенком обиды на себя. — Вот ведь вроде и красиво, а не трогает. Зато я научился видеть ее с точки зрения войны — оборонительной или наступательной позиции».
Распадок, что справа от узкой долины, — каменный мешок-ловушка. Один выход. А спрятаться в нем соблазнительно.
— Ландшафт, — вслух сказал Седой и тихонько рассмеялся.
Да, это немецкое слово рассмешило капитана. Ландшафт на подходах к Пеликану был более чем странный. Ни одного дерева, ни одной крупной скалы. И кустарник. Весь на уровне груди. Ландшафт для длительной обороны. Или охранения чего-то сверхсекретного.
Капитан хмыкнул и позвал Веретенникова. Тот оставил разобранный автомат и вытянулся перед командиром.
— Садись, Сережа. Ты хвалился, кажется, знанием немецких позиций…
— Да вроде нет… Но могу.
— На это я и надеялся. Поднимешься на ближний холм, что справа, и в бинокль изучишь все подходы к Пеликану. И движение… фиксируй любое движение… Короче, считай, что тебе нужно пересечь долину и пройти к горе.
— Сделаю, товарищ капитан.
Феникс. Для него нет ничего, что бы он не смог сделать. Удивительный парень. Конечно, за годы войны он сотни раз изучал немецкую фортификацию на деле — иначе бы живым не был. И все же уловит ли он нюансы? Седой проверял себя Веретенниковым.
Феникс вернулся к обеду.
— Движения никакого, товарищ капитан. Все тихо… Ландшафт чужой. Нужно не через бинокль, а ближе. Разрешите, я вечером, в сумерках…
— Дойдем вместе.
* * *
— Она, товарищ капитан…
— Думаешь? — скосил глаза Седой.
— Чую… она… Видите, следы шин у самой стенки. Стенка — раздвижные ворота. Электромоторы там… Они двигают стенку. Горючку отправляют ночью. И не в бензовозах, а в бочках, по двадцать штук на «бюссинг», сверху брезентуха, и вся маскировка…
— Не вижу охраны, — флегматично произнес Седой.
— Охрана внутри. В этом весь фокус. Зачем демаскировать склад вышками или траншеями. Мы ведь на это в прошлый раз купились. Лучше, как в той восточной сказке — «Сезам, отворись!», — и все дела. Въехал — выехал.
— Ты с какого разведчиком?
— С начала войны, товарищ капитан.
— И все сержантом. Куда смотрит командование?.. Давно пора роту давать… Да-а. Я ведь тоже так думаю, как ты, Серега. И ворота раздвижные, и часы работы ночные. И след от шин они заметают, ты-то один все же и узрел…
— Торопился фриц с метелкой, — поддакнул Веретенников.
Они лежали у самого края скалистого гребня, скрытые кустами можжевельника. Далекие вершины по очереди несли на своих плечах предзакатное солнце. Седой был доволен сегодняшним днем. Еще бы! Они наконец-то открыли «Рай». Правда, он еще не знает, как туда войти, но это уже дело ума, хитрости, изворотливости, может быть, суточного наблюдения за пещерой. Торопиться сейчас было бы просто преступлением.
— Уходить нужно, товарищ капитан…
— Нет. Все же посмотрим, как они это делают. Может быть, и нам придется делать так же. И должна же быть где-то у них хотя бы парочка дзотов. Знаю немцев. Сидят тихо и смотрят в стереотрубы. Охрана внутри — это правильно. А кустарничек-то подстрижен не зря, смотри внимательней — на уровне груди, чтобы голова колыхалась, когда идешь в рост. Мы привыкли, что они выбривают секторы для обстрела, а они тоже ученые.
— Да, не тот немец нынче, товарищ командир! — подзадоривая Долгинцова, вскрикнул Веретенников.
— Здесь тот, что служит в СС. Гитлеровские фанаты, гордые ортодоксы с помыслами о бессмертии.
— Коли так говорите, значит, бывали у них дома…
— Хоть и секрет, но тебе скажу: бывал, Сережа… Организация у них крепкая. Много еще кровушки прольем. А надо бы поменьше… Вот склад… Сколько их было в моей жизни, а этот… Только бы не оказался липой.
— Ну нет… здесь они все устроили люкс два креста… Товарищ капитан, немцы!..
На гребне из-за поворота показались силуэты, так примелькавшиеся за войну, — высокие сапоги, длинная шинель с непромокаемой накидкой и каска. Патруль — три человека и собака. Гитлеровцы прошли неподалеку, и капитан хорошо разглядел их.
«Не те уже немцы, не те. Прав Веретенников. Автоматы держат как топоры. Сто против одного, что так же и стреляют. И все с язвами — ишь согнулись, бедненькие…»
И Седой вспомнил 41-й год, рослых, здоровенных эсэсовцев, идущих в рост. А их всего горстка, восемь человек, оглушенных, израненных, можно сказать, чудом уцелевших после страшного артналета. Заставы нет. Маленький, полузасыпанный дзот — все, что от нее осталось.
Седой вспомнил, как положил из «Дегтярева» первую цепь уверенных в себе немцев. Обжегшись, они залегли и не вставали долго, пока не подвезли огнеметы. Но он все же уполз тогда в пшеничное поле, а наступившая ночь укрыла его.
Долгинцов вздрогнул от прикосновения руки Веретенникова.
— Товарищ капитан, смотрите…
У скальной стенки появился немец. Он прошел к углу скалы, и Седой увидел в бинокль одно из чудес «Рая». Немец сдвинул что-то в камне, и открылась небольшая металлическая коробка в нише. Немец сделал движение рукой, и вдруг скала раздвинулась, и открылся темный широкий зев горы. Через пять минут по каменистому проселку прошло сорок «бюссингов». Ворота пропустили их во мрак пещеры. Так же бесшумно ворота сдвинулись.
— Как в сказке, — восхищенно прошептал Веретенников, — ну а мы-то эту сказочку предвидели.
1 2 3 4 5 6 7 8
Ему показалось, что прошел час, но когда он открыл глаза, то увидел огромный шар солнца, висящий в вечернем небе.
Седой тяжело перевалил непослушное тело через край и оказался на небольшой, в три квадратных метра, площадке, за которой начиналась широкая поляна, выводящая прямо в долину.
Седой закрепил конец веревки за обломок скалы, который обнаружил на площадке, и бросил вниз белый лоскут ткани, давая этим сигнал подъему Щеколды.
Через полчаса Чиликин вполз на площадку и долго лежал недвижно, иногда вздрагивая всем своим могучим телом. Седой дал ему глотнуть из фляжки, зажег сигарету и сунул в рот. Щеколде еще предстояла тяжелая многочасовая работа, и Долгинцов начал массировать сержанту шею, предплечья и торс, снимая массажем усталость, обессиленность, расслабляя закаменевшие мышцы, как это делал бы хороший тренер перед выходом на ринг своего любимого ученика.
* * *
Они бросали тяжелые гранитные обломки сверху на расстилавшуюся перед ними широкую горловину спуска в долину. Седой опасался мин. Очень соблазнительным было заминировать эту горловину. И когда черный султан взрыва вырос на краю каменистой поляны, Седой нашел глазами Присуху и кивнул ему. Ньютон начал осторожный спуск от можжевелового леска, где укрылась группа, на поляну, начиненную сотнями смертей. Минут через двадцать он вернулся.
— Мины ящиковые, товарищ командир… и все по кольцу, обойти невозможно, нужно делать проход.
— Так… Работай осторожно… я буду рядом.
— Лучше я один.
— А если что нужно?
— У меня все есть.
— И круглогубцы? — усмехнулся Седой.
— Не забыли, товарищ капитан?
— Знал, куда иду… А ты забыл.
С лица Присухи не сходила восторженная улыбка. Он догадался, что Седой внимательно проверил перед выходом весь инструментарий разминера и обнаружил отсутствие важной вещи — круглогубцев.
— Держи, — протянул капитан круглогубцы, — и помни — кроме ящиковых, могут быть и сюрпризы.
— Есть помнить про сюрпризы, товарищ командир.
Присуха зажал щуп в вытянутой руке и осторожно пополз к четырем скалам, смутно белевшим в надвигавшихся сумерках.
В детстве он чуть было не взорвал кочегарку заброшенного двухэтажного дома. Потом карбидной бомбой едва не разрушил школьный туалет. Страсть к взрыванию привела его в кружок по физике при Доме пионеров. И первый чертеж, который он изучил, был чертеж детонатора мины замедленного действия.
Родители боялись, как бы он не сжег дом, столько всякого, по их понятию, «хлама» хранила крошечная Колина комнатка. Но этого не случилось — началась война.
Судьба свела его с Седым после окончания школы подрывников. Основная же профессия Присухи обозначалась как радист-коротковолновик. Седого обрадовало это сочетание, и Присуха был зачислен в диверсионную группу и получил кличку Ньютон. Капитан научил его стрелять без промаха, бегать кроссы и обливаться холодной водой в любое время года. Всему остальному сообразительный Присуха выучился сам. Был он веселым, смешливым пареньком с душой ранимой и нежной.
…Обнаружив очередную мину, Ньютон разгребал копалкой грунт, подчищал его спереди и углублялся в середину, где у ящика был вырез. В нем-то и прятался взрыватель. Дальше Присуха работал пальцами. Он то и дело сдувал осыпавшуюся землю, стараясь определить состояние чеки. Если все было в порядке, Ньютон снимал крышку, вынимал детонатор и вывинчивал капсюледержатель. Это была знакомая, привычная работа, и Присуха тихонько насвистывал, испытывая, может быть, легкую тревогу.
Он воткнул пику в грунт и вдруг похолодел от скрежещущего звука. Щуп угодил во что-то металлическое. Чека взрывателя! «Без паники, только без паники», — уговаривал себя Присуха. Он уткнулся лицом в землю, успокаивая сердце.
Присуха чувствовал взгляды товарищей, их напряженное внимание и, погрузив пальцы в неподатливую землю, начал осторожно очищать края мины. Обозначился нижний край крышки, плечико, которое нажимает на чеку. Проржавевшая чека была надломлена посередине, и оба кончика ее вдавались в корпус взрывателя. Присуха достал круглогубцы, припасенные Седым. Нужно было зажать шток ударника.
Ньютон в первое мгновение даже не понял, что случилось. Обе половинки чеки внезапно отлетели. Присуха вцепился в ускользающий кончик стержня, левой рукой быстро раскрыл круглогубцы и прямо через кончик стержня сжал шток ударника. Это было пока все, что он мог сделать для собственной жизни. Присуха знал, что наступит за этим — онемеет рука и стерженек выскочит. Грохнет взрыв. А ведь все так просто — нужно оттянуть шток до появления дырочки и вставить чеку. Отскочившие кончики были слишком малы, чтобы зажать их зубами и высвободить руки.
Ньютон в смертельной тоске закрыл глаза. Крикнуть бы. Капитан поспешит на помощь. Может в сумерках не заметить вешки или чуть сместиться в сторону — и смерть. Нет. Нужно что-то придумать. Добыть какой-нибудь шпенек и зубами вогнать его в дырочку для чеки. Зубами! В деревянном корпусе мины должны быть гвозди.
Дерево пахло гнилью и еще чем-то знакомым с детства. Присуха отщипывал зубами с края ящика, надеясь зацепить гвоздь, который, по его предположению, должен был уже появиться. Рука занемела, но он все же ощущал ее пульс.
Присуха выплюнул зуб, потом второй и почувствовал, как что-то теплое и липкое заполнило рот. «Кровь», — догадался он. Он выплюнул еще несколько зубов, пока добрался до гвоздя. Теперь нужно попасть этим гвоздем в отверстие для чеки.
Присуха нажал на круглогубцы и потянул их на себя. Медленно шток ударника сжимал пружинку, каждое мгновение грозя вырваться и произвести взрыв. Все ближе отверстие. Держа гвоздь зубами у самой шляпки, Ньютон подвел его к металлическому стерженьку и начал водить из стороны в сторону. Кровь сочилась из разорванных десен и капала на землю. Наконец кончик гвоздя задержался в углублении для чеки. Присуха нажал сильнее, и гвоздь ушел внутрь по самую шляпку. Тогда он перестал тянуть на себя круглогубцы, но нажима не ослабил, не веря в спасение. Потихоньку отпустил шток до упора гвоздем в корпус. Тот прочно удерживал ударник.
Присуха заплакал. Он плакал, давая разрядку закаменевшим нервам. И еще от радости. В который раз он уходил от смерти. Но впереди его ждали мины, и он перевернулся на спину и поднял руки вверх, давая отдохнуть затекшим мышцам.
На востоке темнело. Но еще были видны вешки, которыми Присуха обозначал проход.
Он выполз к можжевеловому леску через час с небольшим.
— Есть проход, товарищ капитан…
— Что у тебя с губами?
— Железо маленько пришлось пожевать, до свадьбы заживет.
— Сюрприз?
— Хуже… Ударник выскочил, стойф ржавый был.
— Спасибо, Коля…
Седой обнял Присуху.
— Рот прополощи раствором марганцовки. И выпей сто граммов спирта, считай, что орден получил…
* * *
Солнце утонуло за гребнями гор, и Седой почувствовал, как вращается земля. Он стоял, широко расставив ноги, и рассматривал в бинокль зеленый оазис и примыкавшую к нему невысокую гору, поросшую редким леском.
Они проникли в долину и вышли к подножию этой горы, которую Присуха окрестил Пеликаном. Сходство было приблизительным, но на карте ей названия не было, и Седой кивком подтвердил горе кличку. Названия не было, зато была помечена пещера. Гора оказывалась как бы полой. «Да, — думал Седой, — немцы нашли для склада место — лучше не придумаешь».
— Нужно искать дорогу, — сказал Долгинцов, — если склад здесь, то должна быть дорога.
— Как ее найдешь на этом камне? — бормотнул Веретенников. — Здесь везде дорога.
— И все же, — нахмурился капитан, — собирайся, отряхни пепел с крыльев и собирайся на работу.
— Придумали, — обрадовался сержант.
— Нет. Ничего не придумал. Просто знаю, что дорога должна быть.
Проселок обнаружил Джанич. Он выпросил у Седого бинокль и куда-то исчез. Оказывается, Мирчо выбрал самую высокую точку в хаосе скал, взобрался туда и разглядел-таки темную ленту на светлом каменистом полотне.
Да, это была дорога. Обыкновенный рядовой проселок, весь в выбоинах и щербинах с ненаезженной колеей.
— Ночлег здесь, костров не разводить! — приказал Седой.
* * *
Слабая волна пологих холмов накатывалась на долину. День выдался редкостный. Листва трепетала под легким ветерком. Ласково светило нежаркое осеннее солнце. Близкие холмы манили зеленью и прохладой ущелий. И стояла великая тишина, нарушаемая только щебетаньем птиц.
Седой не спеша чистил именной вальтер. Привычка один раз в неделю чистить оружие осталась у Долгинцова с первого дня войны.
Капитан слушал, как переговариваются разведчики, и бездумно смотрел на красоты южной Сербии.
«Я разучился наблюдать природу, — думал он с легким оттенком обиды на себя. — Вот ведь вроде и красиво, а не трогает. Зато я научился видеть ее с точки зрения войны — оборонительной или наступательной позиции».
Распадок, что справа от узкой долины, — каменный мешок-ловушка. Один выход. А спрятаться в нем соблазнительно.
— Ландшафт, — вслух сказал Седой и тихонько рассмеялся.
Да, это немецкое слово рассмешило капитана. Ландшафт на подходах к Пеликану был более чем странный. Ни одного дерева, ни одной крупной скалы. И кустарник. Весь на уровне груди. Ландшафт для длительной обороны. Или охранения чего-то сверхсекретного.
Капитан хмыкнул и позвал Веретенникова. Тот оставил разобранный автомат и вытянулся перед командиром.
— Садись, Сережа. Ты хвалился, кажется, знанием немецких позиций…
— Да вроде нет… Но могу.
— На это я и надеялся. Поднимешься на ближний холм, что справа, и в бинокль изучишь все подходы к Пеликану. И движение… фиксируй любое движение… Короче, считай, что тебе нужно пересечь долину и пройти к горе.
— Сделаю, товарищ капитан.
Феникс. Для него нет ничего, что бы он не смог сделать. Удивительный парень. Конечно, за годы войны он сотни раз изучал немецкую фортификацию на деле — иначе бы живым не был. И все же уловит ли он нюансы? Седой проверял себя Веретенниковым.
Феникс вернулся к обеду.
— Движения никакого, товарищ капитан. Все тихо… Ландшафт чужой. Нужно не через бинокль, а ближе. Разрешите, я вечером, в сумерках…
— Дойдем вместе.
* * *
— Она, товарищ капитан…
— Думаешь? — скосил глаза Седой.
— Чую… она… Видите, следы шин у самой стенки. Стенка — раздвижные ворота. Электромоторы там… Они двигают стенку. Горючку отправляют ночью. И не в бензовозах, а в бочках, по двадцать штук на «бюссинг», сверху брезентуха, и вся маскировка…
— Не вижу охраны, — флегматично произнес Седой.
— Охрана внутри. В этом весь фокус. Зачем демаскировать склад вышками или траншеями. Мы ведь на это в прошлый раз купились. Лучше, как в той восточной сказке — «Сезам, отворись!», — и все дела. Въехал — выехал.
— Ты с какого разведчиком?
— С начала войны, товарищ капитан.
— И все сержантом. Куда смотрит командование?.. Давно пора роту давать… Да-а. Я ведь тоже так думаю, как ты, Серега. И ворота раздвижные, и часы работы ночные. И след от шин они заметают, ты-то один все же и узрел…
— Торопился фриц с метелкой, — поддакнул Веретенников.
Они лежали у самого края скалистого гребня, скрытые кустами можжевельника. Далекие вершины по очереди несли на своих плечах предзакатное солнце. Седой был доволен сегодняшним днем. Еще бы! Они наконец-то открыли «Рай». Правда, он еще не знает, как туда войти, но это уже дело ума, хитрости, изворотливости, может быть, суточного наблюдения за пещерой. Торопиться сейчас было бы просто преступлением.
— Уходить нужно, товарищ капитан…
— Нет. Все же посмотрим, как они это делают. Может быть, и нам придется делать так же. И должна же быть где-то у них хотя бы парочка дзотов. Знаю немцев. Сидят тихо и смотрят в стереотрубы. Охрана внутри — это правильно. А кустарничек-то подстрижен не зря, смотри внимательней — на уровне груди, чтобы голова колыхалась, когда идешь в рост. Мы привыкли, что они выбривают секторы для обстрела, а они тоже ученые.
— Да, не тот немец нынче, товарищ командир! — подзадоривая Долгинцова, вскрикнул Веретенников.
— Здесь тот, что служит в СС. Гитлеровские фанаты, гордые ортодоксы с помыслами о бессмертии.
— Коли так говорите, значит, бывали у них дома…
— Хоть и секрет, но тебе скажу: бывал, Сережа… Организация у них крепкая. Много еще кровушки прольем. А надо бы поменьше… Вот склад… Сколько их было в моей жизни, а этот… Только бы не оказался липой.
— Ну нет… здесь они все устроили люкс два креста… Товарищ капитан, немцы!..
На гребне из-за поворота показались силуэты, так примелькавшиеся за войну, — высокие сапоги, длинная шинель с непромокаемой накидкой и каска. Патруль — три человека и собака. Гитлеровцы прошли неподалеку, и капитан хорошо разглядел их.
«Не те уже немцы, не те. Прав Веретенников. Автоматы держат как топоры. Сто против одного, что так же и стреляют. И все с язвами — ишь согнулись, бедненькие…»
И Седой вспомнил 41-й год, рослых, здоровенных эсэсовцев, идущих в рост. А их всего горстка, восемь человек, оглушенных, израненных, можно сказать, чудом уцелевших после страшного артналета. Заставы нет. Маленький, полузасыпанный дзот — все, что от нее осталось.
Седой вспомнил, как положил из «Дегтярева» первую цепь уверенных в себе немцев. Обжегшись, они залегли и не вставали долго, пока не подвезли огнеметы. Но он все же уполз тогда в пшеничное поле, а наступившая ночь укрыла его.
Долгинцов вздрогнул от прикосновения руки Веретенникова.
— Товарищ капитан, смотрите…
У скальной стенки появился немец. Он прошел к углу скалы, и Седой увидел в бинокль одно из чудес «Рая». Немец сдвинул что-то в камне, и открылась небольшая металлическая коробка в нише. Немец сделал движение рукой, и вдруг скала раздвинулась, и открылся темный широкий зев горы. Через пять минут по каменистому проселку прошло сорок «бюссингов». Ворота пропустили их во мрак пещеры. Так же бесшумно ворота сдвинулись.
— Как в сказке, — восхищенно прошептал Веретенников, — ну а мы-то эту сказочку предвидели.
1 2 3 4 5 6 7 8