– Сержант.
– Инспектор, – поправил его Резник. – Не думал, что вы узнаете меня.
– Вначале не был уверен. – Резник отступил назад и посмотрел. – Из-за волос.
– Ну и как они?
– Раньше у вас их совсем не было. Альф Левин провел рукой по голове.
– Удивительно, не правда ли? Современная технология.
– Не хотите ли вы сказать, что все это результат трансплантации?
– Нет. Это парик. Он на мне с тех пор, как я начал работать на телевидении Мидленда. Познакомился с парнями, работающими в гримерной. Произвели замеры, подобрали цвет, поработали. Я, должно быть, единственный водитель в этой компании, у которого есть гарантированная на сто процентов, придуманная мастером прическа. Можно встать против штормового ветра в девять баллов в этой штуке, и все, что случится, это немного поднимутся кончики волос.
– Давайте поговорим, Альфи, – предложил Резник, бросив взгляд на человека, который теперь разрезал большую связку сосисок.
– Я думал, этим мы сейчас и занимаемся.
– Вон там, – указал Резник.
Альф Левин колебался только мгновение – пока зажигал сигарету и бросал использованную спичку.
– Если можно, покороче. Чтобы я не пропустил свои сосиски, – попросил он.
Мария сидела на крышке унитаза в ванной на нижнем этаже и вертела в рунах пустой стакан.
– Ну давай, звони, ублюдок, – выкрикнула она. – Набирай номер!
– 8 –
– Вашего инспектора еще нет, как я вижу? Миллингтон вскочил, услышав голос суперинтенданта.
Коленной он задел край стола, и, хотя со второй попытки ему удалось удержать кружку на месте, большая часть ее содержимого пролилась на его руки, газету, которую он читал, на пол.
– Нет, сэр. Не видел его после обеденного перерыва. Скелтон кивнул и оглядел комнату – что-то среднее между преподавательской начальной школы и раздевалкой в частном клубе по игре в сквош, на площадке которого он должен быть через двадцать минут.
– Что-либо передать ему, сэр?
Короткое покачивание головой, означавшее отрицание.
– Доброй ночи, сержант.
Грэхем Миллингтон с трудом выдавил из себя слова благодарности, глядя, как начальник прошел через дверь со спортивной сумкой в руке. Пять геймов с каким-нибудь обливающимся потом адвокатом, потом две порции джина с тоником, перед тем как ехать домой к ужину, который жена поддерживает для него на огне. У некоторых людей все в порядке. Жена же Миллингтона будет в это время на уроке русского языка (по курсу второго года), и ему придется остановиться по дороге домой и съесть бутерброд с ветчиной и сыром на поджаренном хлебе и парой маленьких кружек пива в какой-нибудь забегаловке.
Он вытащил из кармана носовой платок, вытер облитый стол и свои руки. То, что начальство застало его одного в конторе в такое позднее время, это хорошо, но почему он зашел, когда Миллингтон пил полуостывший чай и просматривал экземпляр «Пентхауза», который нашел в корзине для входящих бумаг Дивайна?
– Что они знают о вас?
– Телевидение Мидленда? – спросил Альф Левин. – Они работодатели и только.
Они сидели за угловым столиком в комнате отдыха, стараясь держаться по возможности подальше друг от друга, а также от группы подменных актеров, которые хвастались тем, как много раз они работали с Майком Кейном и Бобом Хоскинсом.
– Как давно вы работаете здесь?
– Восемнадцать месяцев, нет, должно быть, уже около двух лет.
– Звучит, как приговор.
Левин поднял свою кружку и отбросил картонный кружочек, который прилип к донышку.
– Последний был на двенадцать лет.
– Вышел через девять.
– Раньше.
– Хорошее поведение?
– Отличное.
Резник наклонился вперед, его локоть почти касался кружки с пивом, к которому он едва прикоснулся.
– Приятно видеть, что это иногда срабатывает. Что вернуло вас на правильную дорогу?
– С одной стороны – повезло. Но не только.
– Надеюсь, вы не собираетесь рассказывать мне, что стали религиозным?
– Нет. Просто попалась хороший офицер-попечитель.
– Повезло. Это как найти иголку в стоге сена.
– И такую же острую. Нашла место, где я мог жить, присматривала за мной, даже водила меня с собой на заседания, на консультации, где дают советы. – Его худое лицо осветилось, с париком он выглядел гораздо моложе своих сорока с чем-то лет. – Смех! Я – и вдруг на консультациях, где дают советы!
– Они были полезны?
– Нет, – усмехнулся Левин. – Не в этом дело. Дело в том, что она подняла меня до этого. Впервые я был чист с тех пор, как покинул школу и направился на север, не имея ничего, кроме того, чем наградила природа мою голову, и коробки со слесарными инструментами.
– Звучит, как глава из «Волшебника из страны Оз», – усмехнулся инспектор. – А вы, Альфи, действительно исправились?
– Бог тому свидетель. – Левин хлопнул рукой по груди.
– Не думаю, что он здесь этим вечером, Альфи. – Резник поставил свою кружку и посмотрел вокруг.
– Я думал, что он везде.
– А-а, – отметил Резник, – вы-таки стали религиозным.
– Купил отпущение грехов у Клиффа Ричарда, – заявил Левин.
– Это идет в зачет?
– Вы одна? – спросил Грабянский.
– Да, – промолвила Мария тан тихо, что он едва услышал.
– Что-что?
– Да.
Она представила его улыбку на другом конце линии.
– Мы должны увидеться.
– Нет.
– Мы должны.
– Зачем?
– Зачем вы притворяетесь? Она не знала, что ответить.
– Что, если сейчас?
– Нет. Это невозможно.
– Нет ничего невозможного.
– Гарольд…
– Ваш муж?
– Мой муж.
– Что с ним?
– Он скоро будет дома.
– Уберусь до того, как он придет.
– Нет.
– Я приду к вам.
– Нет! – слишком поспешно воскликнула она и услышала, как он засмеялся.
– Хорошо. Тогда встретимся завтра. И не говорите, что не можете.
Мария чувствовала себя выжатой как лимон, у нее вспотели руки, да и вся она была мокрая как мышь.
– Все будет хорошо, – прошептала она и крепко зажмурилась.
Альф Левин протянул свой пакет с чипсами Резнику, но тот отрицательно покачал головой.
– Что вы хотите? – спросил Альф. – Чтобы я вывернулся наизнанку перед вами?
– Не надо много слов, – поднял ладонь Резник, раздумывая, как бы ему лучше подойти к тому, чего он хотел.
– Чтобы я сообщил о своих партнерах, если такие были?
– Помогите мне, Альфи. Это ваша обязанность как гражданина.
– Перековавшегося гражданина.
– Совершенно верно.
Альф Левин откинул голову и высыпал в рот все, что оставалось в пакете. Эти хрустящие палочки возбуждали аппетит и вызывали желание пить независимо от того, какого они были вкуса.
– Еще пива, мистер Резник?
Когда Левин оттягивал верхнюю губу, у него открывались удивительно длинные передние зубы, такие мощные, что, казалось, они могли перекусить толстую кость.
– Дело в том, что я с ними теперь не имею ничего общего.
– Но ведь могли бы.
– Я мог бы многое.
– О многом я не прошу. Просто я хочу привести один довод, который, возможно, будет важен для вас.
– Какой довод?
– Справедливость всегда должна торжествовать.
Альф Левин скомкал пакет от чипсов и бросил его себе под ноги. По другую сторону бара задвигались и стали шумно выходить актеры.
– Пойдемте, мистер Резник, – позвал Альф, – прежде чем отвезти эту ораву, я хочу получить парочку сосисок. – И он подмигнул Резнику.
Гарольд Рой ничего не ел. Автоматическим движением он отвернул колпачок небольшой серебряной фляжки и опрокинул ее в свою полистироловую чашку кофе. Наблюдавший за ним Резник решил, что он заслуживает сочувствия. Режиссер выглядел как человек, обремененный многими заботами. Кроме того, кофе был ужасный.
Гарольд смял пустую чашку в руке и бросил ее в мешок для мусора, когда проходил мимо него, направляясь в комнату отдыха. «Достаточно трезв», – отметил про себя Резник, усаживаясь за стойкой бара через три стула от места, где сидел Гарольд.
Резник слышал, как режиссер заказал большую порцию водки с тоником, и улыбнулся. «Так должен бы поступить я», – подумал он. Каждый вечер его дедушка за ужином клал себе на тарелку маринованную селедку, покрывал ее тонко порезанными кружочками сырого лука, накладывал толстый слой желтого майонеза. Затем черный хлеб. Водка. И так каждый вечер.
– А вам, дорогуша? – обратилась к инспектору женщина за стойкой.
– Пива, – попросил он.
– Пинту?
– Половину.
Он сделал первый глоток – под пенной шапкой приятный вкус и температура подходящая. Снаружи раздавался шум заводимых моторов, но отъезжали не все. Входили новые люди, голоса стали звучать громче. Иногда были слышны неприличные словечки, сопровождаемые выразительными жестами. Рядом с Резником сел молодой человек с золотой сережкой в ухе и кожаной куртке, искусно размалеванной краской. В музыкальный автомат были брошены монеты, и первые восемь строк песни Тома Джонса сопровождали несколько голосов. Довольно быстро Резник обнаружил, что к Гарольду Рою проявляет интерес не он один. Прислонившись к стене между табачным автоматом и большой агавой из пластика, преждевременно облысевший человек в широком кожаном жакете разговаривал с хорошенькой черноволосой девушкой в «луноходах», то и дело бросая через ее голову взгляды в сторону бара. «Если он не хочет поговорить со мной, – подумал Резник, – значит, это должен быть Гарольд Рой. В любом случае он необычно вежлив, дожидаясь подходящего времени и не проявляя нетерпения».
Но не все были такими сдержанными.
Продюсер «Дивидендов» очень торопился пробиться к своему режиссеру. Он ухитрился пожать несколько рук, похлопать по плечам, подарить несколько улыбок на пути от входа и до места, где и сидел с опущенными плечами Гарольд.
– Что случилось на этот раз? – поинтересовался он, усаживаясь рядом с ним.
– Не начинайте, Мак, – произнес Гарольд, не отрывая глаз от стакана.
– Никто не начинает, Гарольд.
– Хорошо.
– Никто ничего не начинает.
Гарольд устало кивнул, подвинул стакан к женщине за стойкой, показав жестом, что хочет повторить.
– Насколько я могу судить, финишем и не пахнет.
– Я думал, вы не будете…
– Я делаю свою работу, Гарольд. Жаль, но вы, кажется, больше не в состоянии даже изображать, что делаете свою.
Все вокруг замолкли. Слышался лишь постоянный, неравномерный стук шаров трех бильярдов в соседних барах.
Глаза Гарольда Роя были тяжелыми и красными от выпитого спиртного и гнева, а также нараставшего стыда. Был момент, когда Резник думал, что Гарольд мог закричать, стукнуть кулаком, выплеснуть в лицо собеседнику опять наполненный стакан. Затем это прошло. Когда он вновь согнулся над стойкой, двадцать человек, казалось, облегченно вздохнули.
– Сколько сцен мы сняли, Гарольд? Гарольд покачал головой.
– Мы не можем поговорить об этом утром? В кабинете?
– Сколько?
Голос Маккензи был безжалостен. Резник не мог видеть его лица, но знал, что тот получает удовлетворение от этого акта публичного унижения режиссера.
– Одну? Две на этот раз? Сколько же?
– Четыре.
– Сколько?
– Четыре.
– Четыре? Как много!
Гарольд попытался вскочить на ноги, но его каблук зацепился за табуретку, она покачнулась и с грохотом упала на пол. Он неловко устоял со стаканом в руке, водка пролилась на его одежду.
– Удивительно, – прогремел Маккензи, – что при всей этой водке и другой дряни, которой вы заливаете то, что когда-то могло быть мозгами, вы еще способны держаться на ногах. Это удивительно! – Маккензи придвинулся к Гарольду так близко, что тот мог ударить его. Резник подумал, что, возможно, он сделал это специально. – На тот случай, если это выпало из вашей памяти, у нас есть программа и ожидается, что мы готовимся к эфиру. Если вы позволите кому-либо еще выйти из установленного расписания, то наши передачи сведутся к пятнадцатиминутным эпизодам. – Во взгляде, который он бросил на Гарольда, было только презрение и никакой жалости. – В кабинете, – добавил он, – в восемь тридцать.
Маккензи ушел так же быстро, как и появился. На этот раз не было ни рукопожатий, ни приятных слов. Он прямо направился к выходу и резко открыл дверь. Сразу заговорило много людей. Резник допил пиво. Гарольд снова был у бара. Сидя на табурете, он дожидался новой большой порции водки. «Каковы у него шансы, – думал Резник, – оставить здесь свою машину и найти такси?»
Среди общего возбуждения Резник не заметил, как исчез человек в кожаном жакете. Что бы тот ни хотел сказать Гарольду, он, очевидно, решил, что с этим можно подождать до более благоприятного момента. Инспектор посмотрел на часы и согласился с этим. Кроме всего прочего, дома с нетерпением дожидались четыре кота, которых надо покормить. Исключение, очевидно, составляет Диззи, который может сам позаботиться о себе.
– Доброй ночи, – улыбнулся он барменше.
– Доброй ночи, дорогуша.
Голова Гарольда Роя покачивалась из стороны в сторону, его глаза прошлись по Резнику, но он его не видел. Водка и вся другая дрянь, как сказал Маккензи. Резник думал об этом, когда открывал машину и забирался в нее. Он также думал о Маккензи и о том, что заставляет таких людей получать удовольствие от публичного проявления власти, которой они обладают. В армии ему попадались такие люди, причем в количестве, достаточном, чтобы понять, что это не случайный феномен. Он служил под началом одного такого офицера три года. Тот никогда не был более счастливым, чем когда находил повод дать тебе взбучку перед другими, вытереть об тебя ноги и ожидать после всего этого, что ты будешь улыбаться ему и бежать со всех ног, чтобы распахнуть перед ним дверь.
«Боже! – подумал Резник. – Если я обнаружу, что делаюсь им подобным, брошу службу к чертовой матери».
Он переключил рычаг на вторую скорость и вывернул на главную дорогу. Менее чем через десять минут он будет снова в центре города.
«Проблема заключается в том, – рассуждал он, – что сам не замечаешь, как становишься таким. Хотя, – он улыбнулся своему отражению в зеркале, – среди окружающих меня людей, начиная с Линн Келлог и кончая Джеком Скелтоном, нет недостатка в тех, кто похлопает по плечу и направит на «путь истинный».
Направлять, конечно, будет суперинтендант. Если бы Резник услышал, что родители Скелтона заставляли его носить корсет, он бы этому ничуть не удивился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36