На этот раз Клоссет позвал для консилиума еще одного доктора, доктора фон Саллаба. Это меня обнадежило, потому что Саллаба, при всей его молодости, пользовался еще большей славой, чем Клоссет, и тоже был в моде – он состоял главным врачом Венской городской больницы. Саллаба осмотрел Вольфганга, послушал его дыхание – Вольфганг дышал с трудом. Саллаба слыл знатоком болезней сердца, в то время как никто лучше Клоссета не лечил лихорадку. Затем они отошли в угол комнаты и принялись совещаться.
Вольфганг, бледный как полотно, лежал на постели и ожидал самого худшего. Они подозвали меня к себе, и Клоссет печально объявил:
«Мне очень жаль, госпожа Моцарт, но надежды нет никакой».
Саллаба подхватил меня: я упала в обморок.
А когда они привели меня в чувство, Клоссет вновь с жалостью повторил:
«Воспаление зашло слишком далеко. Мы не в силах ему помочь».
«И сердце тоже ослаблено болезнью, – добавил Саллаба, – он долго не протянет. Кроме того, он страдает водянкой головы».
Что я могла сказать Вольфгангу? Я сама едва держалась на ногах. Когда я передала Софи слова докторов, это ее потрясло.
«Но, по всем признакам, у него поражены почки, – сказала Софи. – У него головокружения, рвота и он без конца теряет сознание, а теперь опухли не только руки, но и все тело».
Я слегла от горя, а спустя неделю после разговора с докторами, всего лишь неделю, Вольфганга не стало.
Омраченная воспоминаниями, Констанца замолчала. Но она рассказывала не о Моцарте, подумал Джэсон, она рассказывала о себе. Он ожидал узнать от вдовы больше, чем от кого бы то ни было, но пока она не прибавила ничего нового к тому, что он уже знал.
– Где теперь доктор Клоссет? – спросил Джэсон.
– Умер. В 1813 году. Насколько я знаю, от лихорадки.
– А доктор Саллаба?
– Тоже умер. Через несколько лет после Вольфганга. Они были лучшими докторами Вены. Я сделала для Вольфганга все, что было в моих силах.
– Мы в этом не сомневаемся, – стараясь утешить ее, сказала Дебора. – Для вас это было ужасным испытанием, госпожа фон Ниссен.
Констанца бросила на нее полный благодарности взгляд.
– Моя сестра Софи, которая была рядом со мной в те тяжелые дни, может подтвердить, что это были самые лучшие доктора.
– Мы не сомневаемся в этом, – подхватил Джэсон. – Но вы сказали, что симптомы указывали на болезнь почек. Будь он отравлен, наверное, в первую очередь пострадали бы почки?
– Я осталась бедной вдовой, – продолжала Констанца. – И с плохим здоровьем. Кто посмеет сомневаться в словах личного врача самого канцлера?
– Значит, ни того, ни другого уже нет в живых? – словно не веря, повторил Джэсон. Важнейшая часть доказательств оказалась навсегда потерянной.
– Они умерли давным-давно. Но довольно об этом. Мне сейчас тяжело вспоминать о смерти Вольфганга. Одно мое решение – это мои сыновья, их у меня двое. Какой они были для меня опорой!
– Не могли бы мы с ними познакомиться? – спросила Дебора.
– Нет. Мой старший сын сейчас в Италии, а младший Польше. Это я нашла для Вольфганга самых лучших докторов. Никто не смеет бросить мне обвинение.
– Разумеется, – подтвердила Дебора. – Вы вели себя мужественно.
– Я сделала все, что было в моих слабых силах.
– А что вы можете рассказать о последних часах его жизни? – спросил Джэсон. – О последней ночи? Как он умирал?
Констанца принялась всхлипывать:
– Я не могу об этом говорить.
– Простите, я не хотел вас огорчать.
– И все-таки огорчили, – Констанца вытерла слезы спросила:
– Так вы не хотите купить партитуры Вольфганга?
– Я бы с радостью, но мы приехали не за тем.
– Понимаю. – В голосе Констанцы появились холодные нотки. Она поднялась. – Днем я всегда принимаю ванну, нам привозят воду из Бад Гостейна, здесь неподалеку. Она не такая целебная, как баденская, но прекрасно действует а кожу. Я не хочу показаться невежливой, но мне нечего вам больше сказать.
Констанца поджала губы, и Джэсон понял, что она не намерена продолжать разговор. Но ему необходимо было узнать еще кое-что, и он постарался подыскать разумную причину:
– Эрнест Мюллер говорил, что ваши сестры тоже хорошо знали Моцарта.
– Эрнест Мюллер? – Констанца повторила имя с явной неприязнью. – Он одолжил у Вольфганга деньги и так никогда их не вернул.
– Я знаю, он говорил об этом.
– Это его не оправдывает. В особенности перед бедной вдовой с двумя маленькими детьми.
– Сколько он взял взаймы, госпожа Ниссен?
– Не помню… Пятнадцать-двадцать…
– Двадцать пять гульденов? – докончил Джэсон.
– Да, кажется, так.
Джэсон подал ей двадцать пять гульденов.
– Эрнест просит прощения, что вам пришлось так долго ждать.
– Целых тридцать пять лет! Это вы не из своего кармана, господин Отис?
– Нет, я исполняю просьбу Эрнеста Мюллера. Констанца не стала упорствовать.
– Вы не любите Мюллеров, не так ли, госпожа Ниссен?
– А за что их любить? При жизни Вольфганга они втерлись к нему в доверие, льстили ему, чтобы он занимал их в оркестре, а теперь только мутят воду. Поднимают шум вокруг его смерти. О, я знаю, это они навели вас на мысль заняться поисками.
– Какими поисками?
– Искать улики против Сальери. Они всегда ненавидели Сальери.
– А разве Моцарт его любил?
– Это другое дело. У Вольфганга были на то свои причины. – И тут же поправилась: – Все оперные композиторы ненавидят друг друга. Так уж водится.
– Такой добрейшей души человек, как Моцарт?
– Вот именно, добрейшей. А Сальери считал любого композитора соперником, кроме Глюка, своего наставника.
– Значит, Моцарт справедливо считал Сальери своим врагом?
– У Вольфганга было много врагов. – Констанца снова сжала губы.
– Но он не доверял Сальери?
– А вы разве доверяете всем и каждому, господин Отис? Джэсон промолчал.
– Возможно, причиной его ранней смерти была ошибка, допущенная докторами, – спросила Дебора. – Возможно, они поставили неверный диагноз?
– Нет, – твердо ответила Констанца. – Это были лучшие доктора в империи. Если они ошиблись, значит, ошибся бы и любой другой. Пусть Вольфганг покоится в мире.
Но где, молчаливо возмутился Джэсон. Он теперь не сомневался, что Клоссет и фон Саллаба способствовали смерти Моцарта, пусть они совершили не прямое убийство, но своим небрежным отношением, невежеством и равнодушием ускорили кончину композитора. Они явились невольными убийцами, а возможно, и не такими уж невольными, кто знает. У дверей он спросил:
– Госпожа фон Ниссен, позвольте задать вам еще один вопрос.
Констанце не терпелось расстаться с ними, но, движимая любопытством, она остановилась.
– Вы были знакомы с Катариной Кавальери? Взгляд ее сделался бесстрастным.
– С Кавальери, которая пела партию Констанцы в «Похищении из сераля», – пояснил Джэсон.
– Ах, с ней! Да, я знала Кавальери.
– Говорят, она была любовницей Сальери. Констанца пожала плечами, словно не придавая этому значения.
– Вы были с ней близко знакомы?
Не успела Констанца ответить, как в дверях появилась пожилая женщина; она с надменным видом прошла в гостиную, очевидно, выбрав для своего появления самый подходящий момент. Констанца, с трудом сдерживая раздражение, представила незваную гостью:
– Моя старшая сестра госпожа Алоизия Ланге. Так вот она, та самая Алоизия Вебер, первая любовь Моцарта, красавица в семье. От ее красоты теперь не осталось и следа. Алоизия, прищурившись, высокомерно рассматривала гостей, в лице ее было что-то хищное – острый нос и подбородок, резко очерченные скулы. Обильные румяна только подчеркивали многочисленные морщины.
– Я близко знала Кавальери, – сказала Алоизия, – была ее дублершей в «Похищении из сераля» и много раз пела с ней.
– Моя сестра была раньше оперной певицей, – пояснила Констанца.
Похоже было, что Алоизия подслушивала их разговор соседней комнате.
– Как, по-вашему, Кавальери относилась к Моцарту? Благожелательно или нет? – спросил Джэсон.
– В зависимости от того, в каких ролях он ее занимал. Я припоминаю…
– Господин Отис, я устала от беседы, – прервала Алоизию Констанца.
– Извините, госпожа фон Ниссен. Мы можем прийти завтра.
– Нет. Завтра у меня ванна.
– Я могла бы рассказать вам о Кавальери все, что вас интересует, – поспешно вставила Алоизия. – Я знала ее лучше, чем моя сестра.
Но Констанца, желая закончить разговор, повела себя весьма решительно:
– Я дам знать, когда снова смогу уделить вам время. Возможно, на днях, – объявила она и плотно закрыла за Джэсоном и Деборой дверь, прежде чем они успели опомниться.

30. Немаловажное обстоятельство

Посещение Констанцы оставило у Джэсона чувство неудовлетворенности. Остаток дня он провел, записывая все то, что ему удалось узнать о смерти Моцарта; однако чем больше он старался привести все в стройную систему, тем сильнее отчаивался.
В эту ночь он не сомкнул глаз. Констанца добавила новые сведения к его собственным и одновременно многое опровергла, так что теперь он не знал, чему и верить. И она не хотела даже выслушать его. Чем только привлекла она Моцарта?
Лежа в кровати, он смотрел на Гогензальцбург, мрачно возвышавшийся над ним в ярком свете луны. Он был в растерянности. Ему казалось, что он вот-вот найдет нити, ведущие к истине, но стоило их коснуться, как они, словно паутина, путались и рвались в его руках. Древняя крепость мерцала холодной белизной, грозная, словно некое чудовище. Лунный свет проник в спальню и образовал в ногах кровати серебристый треугольник, на концах его Джэсону мерещились лица Вольфганга, Констанцы и Алоизии.
«Дражайшая, любимейшая жена моя!»
Отвечала ли Констанца ему таким же чувством?
«Дни без тебя полны одиночества и тоски».
Любила ли она его с той же страстью?
«Моя драгоценнейшая Станци, люби меня вечно, как я люблю тебя».
Откликнулась ли Констанца на эту мольбу? «Целую тебя миллион раз и с нетерпением жду твоего возвращения».
Когда Моцарт больше всего нуждался в ней, она была на водах в Бадене.
Весь следующий день Джэсон бродил вдоль реки в надежде, что прогулка и свежий воздух прояснят его мысли И вернут мужество продолжать дальнейшие поиски. Дебора не отходила от него и старалась не беспокоить лишними вопросами.
В этот морозный день они выехали за город и отправились к тому месту, где река Зальцах делала изгиб. Прозрачный воздух, напоенный острым запахом мокрых листьев, кое-где еще покрывавших деревья и землю, бодрил, и Джэсон дышал полной грудью. Солнце поднялось над горами, и сразу потеплело.
– Тебе понравилась Констанца? – спросила Дебора.
– Не очень. Я не знаю, чему и верить. Она то подтверждает мои подозрения, то тут же говорит обратное. Моцарт, по ее словам, был всеобщим любимцем, и в то же время у него было множество врагов. Она отрицает причастность Сальери и признает, что Моцарт сам подозревал отравление. Я совсем сбит с толку.
– Факты часто бывают противоречивы.
– И все-таки кое-что удалось узнать, например, точные симптомы его болезни.
– И имена докторов.
– Которых уже нет в живых. Какая нам от этого польза?
– Но от неё ты узнал их диагнозы.
– Тоже противоречивые. Эрнест утверждал, что Констанца примет меня с распростертыми объятиями, что они с ней добрые друзья. А она, оказывается, терпеть его не может. Так что рекомендательное письмо оказалось бесполезным. Вот поди верь ему!
– Надо быть снисходительным.
– К кому? – спросил он.
– К себе. К Констанце. Её нельзя винить. Я не знаю, к бы вела себя на её месте.
Джэсон не соглашался с ней. Его душа принадлежит Моцарту. А может ли Констанца сказать это о себе?
Морозный декабрьский воздух освежил Джэсона, и когда они вернулись в гостиницу, он спросил у хозяина:
– Где бы мы могли послушать музыку Моцарта, господин Рааб? Предпочтительно оперу.
Господин Рааб учтиво поклонился, – без сомнения, этот американец человек состоятельный, раз снял весь этаж, даже не спросив о цене, – и ответил:
– К сожалению, господин Отис, в Зальцбурге нет оперы.
– На родине Моцарта нет оперы? – удивился Джэсон.
– По этой причине, господин Отис, он и уехал из Зальцбурга в Вену.
– Но, должно быть, в Зальцбурге часто исполняют его музыку?
Хозяин грустно покачал головой.
– Не так уж часто, господин Отис. Жителей Зальцбурга всегда обижало, что Моцарт презрел родной город, да к тому же следует сказать, что музыкальностью они не отличаются. Об этом говорил сам Моцарт.
– Вы его знали?
– Почти все люди моего поколения его знали. Я родился в 1754, за два года до него. Зальцбург маленький город, и Моцарт принес ему славу. Я скрипач, правда, любитель. Сегодня мы устраиваем концерт в доме доктора Фредюнга, он дирижер нашего камерного оркестра, мы будем играть Моцарта. Если вы захотите нас послушать, мы будем рады.
– Неужели Моцарта в Зальцбурге больше нигде не играют?
– В декабре у нас мало приезжих, а местные жители почти не интересуются музыкой. Большинство чтят Моцарта за то, что он прославил Зальцбург, но равнодушны к его сочинениям. Многим он просто непонятен.
– А его вдова не посетит ваш концерт?
– Ни в коем случае. Она мало бывает в обществе.
– Моцарт не любил Зальцбург. Почему же она живет здесь?
– Ниссен говорит, что тут ему лучше работается. К тому же в Вене госпожу Ниссен беспокоят расспросами о Моцарте. А в Зальцбурге до этого никому нет дела. Здесь Моцарт не диковинка. Да и жизнь здесь дешевле.
– Вы знакомы с её сестрами?
– Я встречался с ними.
– Они живут с госпожой Ниссен?
– Да, если не ошибаюсь. Они ведут уединенный образ жизни. А почему бы вам не навестить сестру Моцарта, госпожу Анну Марию фон Бертольд цу Зонненбург?
– Непременно навещу. Она дружна с вдовой Моцарта?
– Не слишком. Мне кажется, Наннерль никогда не простила ему брака с Вебер. Когда он женился, об этом шло много разговоров.
– А что говорили в Зальцбурге о смерти Моцарта? Господин Рааб пожал плечами.
– Ничего. Смерть косила в те дни многих. Да и в наше время мало что изменилось. Больше половины венцев не доживают до двадцати лет. Тиф, оспа, дизентерия и чахотка свирепствуют в Вене. Поэтому я и живу здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52