Как-то вечером они сидели в саду – приближался ноябрь, заметно похолодало, хотя листья на деревьях еще не опали. Джэсон был в хорошем настроении. Он сказал:
– Дом наш прекрасно расположен. До любого места можно добраться пешком. А это так важно – узнать ту Вену, которую знал Моцарт. Я за эти дни многое себе уяснил.
Она не разделяла его мнения, но ответила: – Да, ты прав.
– И здесь безопаснее. В наше отсутствие никто в дом не заходит.
– Надеюсь, – услышав шаги Ганса, она замолчала; чем меньше он знает, тем лучше.
Ганс снял шляпу, что делал всякий раз в их присутствии и при упоминании имени Моцарта, и почтительно произнес:
– Господин Отис, я принес вам послание от господина Гроба – его кучер мне передал.
Джэсон прочел записку вслух:
„Бетховен готов вас принять. Я заеду за вами завтра днем и отвезу к нему. Рад сообщить, что он не только счастлив с вами познакомиться, но прямо с нетерпением ждет встречи“.
На следующий день они ехали к дому Бетховена на Иоганнесштрассе, и Джэсон по дороге не мог сдержать волнения. До Иоганнесштрассе было рукой подать, но Гроб настоял, чтобы они воспользовались каретой.
– Не удивляйтесь, если квартира Бетховена покажется вам неопрятной и запущенной, – говорил Гроб. – Всем известно, что экономки у него не уживаются. И он без конца меняет квартиры. Переезжает каждый год, иногда по несколько раз. Будьте осторожны в разговоре с ним. Самые невинные вопросы могут вызвать неожиданную бурю. Но не держитесь слишком робко или излишне подобострастно. Показывайте свое уважение, но явного восхищения и преклонения не проявляйте, он этого не любит. И запомните, когда дело дойдет до денег, торгуйтесь. Бетховен к этому готов.
Мыслимо ли торговаться с Бетховеном! В руках Джэсон сжимал сверток с бутылкой» самого лучшего вина, какое ему удалось купить. Он собирался преподнести его Бетховену; Эрнест сказал, что Бетховен неравнодушен к хорошему вину.
Чтобы избежать объяснений на бумаге в присутствии композитора, он приложил к подарку записку: тост за его здоровье. Эрнест предупредил, что Бетховен стесняется своей глухоты.
По дороге к дому Бетховена Джэсон все больше сознавал, как много зависит от того, удастся ли ему уговорить композитора принять заказ на ораторию. Только тогда им не будет грозить дальнейшая слежка Губера.
Прежде чем постучать в дверь, Гроб объявил:
– Господин Пикеринг только что переслал мне четыреста гульденов от имени бостонского Общества Генделя и Гайдна – плату за ораторию господину Бетховену. Господин Пикеринг пишет, что деньгами я должен распоряжаться по собственному усмотрению.
Не успели Джэсон с Деборой выразить свое удивление таким недоверием со стороны Пикеринга, как им отворил дверь молодой человек лет тридцати в синем модном сюртуке.
Гроб представил его как «господина Шиндлера».
Шиндлер ожидал их прихода, – он вручил Джэсону свою визитную карточку, на которой золотыми буквами было написано: «L'ami de Beethoven». И тут же повел гостей вверх по каменной винтовой лестнице на второй этаж, предупреждая на ходу:
– Бетховен не слышит даже крика, поэтому приготовьтесь писать. – Перед дверью комнаты Шиндлер вручил каждому по тетради и большому карандашу.
Деборе было непонятно их назначение. Но Гроб стал что-то писать, и Джэсон последовал его примеру:
«Уважаемый господин Бетховен, позвольте выразить вам благодарность за то, что вы согласились нас принять. Ваша симфония ля мажор произвела на меня глубочайшее впечатление, и я сочту за великое счастье познакомить с нею Бостон и всю Америку».
Бетховен не слышал, как они вошли, хотя ожидал их прихода. Он сидел за фортепьяно, устремив взгляд в окно на деревья в саду, погруженный в глубокую задумчивость.
Джэсон с Деборой остановились у двери, а Шиндлер направился к Бетховену известить об их приходе, и Джэсон воспользовался возможностью незаметно его разглядеть.
Какой у него воинственный вид, мелькнуло у Джэсона Одна рука Бетховена была сжата в кулак; большая мужественная голова выглядела внушительно, подбородок выдавался вперед так, что нижняя губа прикрывала верхнюю. Решительность и непреклонная воля чувствовались во всем его облике.
Другой рукой Бетховен нежно поглаживал фортепьяно. Во внешности Бетховена было что-то противоречивое, подумал Джэсон. На первый взгляд композитор казался даже уродливым. Смуглое лицо было все в щербинах от оспы, как у многих людей его поколения, и в то же время щеки горели здоровым румянцем. Черты лица, тяжелые и крупные, казались грубыми: небольшой приплюснутый нос, резко очерченные скулы, глубокие складки у рта, маленькие глубоко сидящие глаза. Но когда Шиндлер коснулся плеча Бетховена, давая понять, что гости прибыли, выражение лица композитора тут же изменилось. Карие глаза оживились при виде молодой красивой женщины и ее спутника, тоже молодого и привлекательного. Молодость и красота магически подействовали на Бетховена и лицо его сразу сделалось приветливым.
Джэсон протянул Бетховену свой подарок с приложенной запиской: «С уважением господину Бетховену» и ту, что написал у двери, – и Бетховен просиял.
В порыве чувств он вдруг поднялся из-за фортепьяно и взял бутылку в руки с той же нежностью, что прежде гладил клавиши.
– Вы явно не краснокожий индеец и не дикарь, – сказал он. – Так давайте выпьем за ваше здоровье. Принесите-ка нам стаканы, Шиндлер.
Шиндлер поспешил исполнить приказание Бетховена, а Джэсон отметил, что композитор гораздо ниже ростом, чем он предполагал, плотного сложения, грузный и квадратный. А когда Бетховен подошел к Деборе и галантно поцеловал ей руку, стала заметна его легкая хромота Джэсона поразил лоб композитора, необычайно большой, свидетельствовавший о незаурядном уме. Улыбка сделала его лицо неожиданно мягким, а интерес, который вызвали у него посетители, придал его лицу живость и привлекательность. Казалось, обаяние его личности взяло верх над качествами, заданными природой, даже над самыми непривлекательными, и его внешность обрела ту значительность и достоинство, которые невольно покоряли.
– Почему вы не предупредили, что меня посетит столь прелестная молодая дама? – пожурил он Гроба. – Я бы позаботился о своей наружности. Мужчине не пристало уподобляться павлину, но красотой пренебрегать не следует.
Повернувшись к Деборе, Бетховен спросил:
– Вы любите музыку?
Она, не колеблясь, написала: «Да».
– И вам тоже понравилась моя симфония?
«Да, очень. Я рада, что мне посчастливилось ее услышать».
Бетховен широко улыбнулся, но тут же, погрустнев, пробормотал:
– В Вене теперь почти не исполняют мою музыку. В моде одни итальянцы, а Россини почитают чуть ли не за бога. Неужели и в Америке то же самое?
«У нас знамениты Гендель и Гайдн. А также Бетховен», – написал Джэсон. Он с удовлетворением отметил, что его немецкий язык от постоянной практики заметно улучшился, и ему не доставляло труда понимать Бетховена.
Бетховен был явно польщен замечанием гостя.
– Я тоже преклоняюсь перед Генделем, – начал он, но вернулся Шиндлер со стаканами. Бетховен пригласил Дебору и Джэсона за большой квадратный дубовый стол, не обращая внимания на Гроба и Шиндлера.
Дебора, смущенная подобным отношением хозяина, взяла того и другого под руки, желая усадить их рядом с собой. Ее поразило равнодушие Бетховена к соблюдению приличий. Интересно, подумала она, куда же Шиндлер поставит стаканы и бутылку. На столе в беспорядке громоздились книги, тетради для записей, ноты, чернильницы, перья и карандаши, тут же лежала старая ржавая слуховая трубка, явно вышедшая из употребления. Но Бетховен сдвинул все предметы к центру стола, что еще больше увеличило беспорядок, и повелительным жестом приказал Шиндлеру поставить стаканы и вино на стол.
А когда Дебора отдала свой стакан Шиндлеру, Бетховен сердитым тоном приказал тому принести еще два стакана. Дебора заметила, что черный сюртук композитора сильно помят, словно Бетховен спал в нем или он был единственным предметом его гардероба. Гостиная походила на лавку старьевщика, где было в беспорядке свалено множество предметов. За фортепьяно лежала скрипка, в одном углу было свалено грязное белье, в другом стояли неразвешанные картины, а под секретером Дебора в смущении увидела ночной горшок; из разорванной обивки дивана вылезала пакля; потрепанные диванные подушки были все в винных пятнах, а стулья поцарапаны и поломаны. Растрепанная шевелюра хозяина, вздымавшаяся над высоким одухотворенным лбом, словно густой непролазный кустарник, вполне соответствовала царившему кругом хаосу. Волос Бетховена, казалось, не касалась ни вода, ни гребень, ни ножницы. Шиндлер, вдруг извинившись, прошептал Деборе на ухо:
– Вода течет из умывальника, а он не слышит. Он провел сегодня немало времени за туалетом, хотя по его виду этого не скажешь. Он способен часами лить себе на голову и лицо холодную воду, считая это весьма полезным, но, по мнению некоторых, именно это является причиной его глухоты.
Бетховен, подозрительно глядя на Шиндлера, проворчал:
– О чем вы там шепчетесь за моей спиной?
«Я сказал госпоже Отис, что из умывальника течет вода», – написал Шиндлер.
– В таком случае закройте кран, но перестаньте шептаться. Но сначала наполните стаканы!
Шиндлер вышел закрыть кран, а Бетховен, не дожидаясь его, предложил тост:
– За здоровье наших американских гостей!
«И за господина Бетховена», – написала Дебора. На какое-то мгновение ей показалось, что глаза Бетховена увлажнились, но она тут же подумала: не может быть, он чересчур черств. Бетховен одним залпом осушил стакан и вытер глаза рукой.
– А теперь к делу, – объявил он.
Гроб подал Бетховену записку, и тот прочитал вслух: «Советую вам отнестись серьезно к предложению господина Отиса, поскольку я получил денежный чек из Бостона». Повернувшись к банкиру, Бетховен спросил:
– На сколько?
«На четыреста гульденов», – написал Гроб.
– Маловато, – ответил Бетховен, – но для начала сойдет.
«А на сколько вы рассчитываете, господин Бетховен?» – спросил в записке Джэсон.
– Мои произведения идут нарасхват, – ответил Бетховен. – Пять издателей спорили из-за моей «Торжественной мессы», а нашлось бы побольше. Пожелай я, меня бы завалили предложениями.
«Какова ваша цена, господин Бетховен?» – снова спросил Джэсон.
– Тысяча гульденов.
Сумма ошеломила Джэсона. Элиша Уитни предупредил, что пятьсот гульденов – предел, который может себе позволить Общество, и Гроб тоже отрицательно покачал головой. А когда Джэсон написал: «Общество благодарит Вас за внимание, но…», банкир напомнил:
– С ним следует поторговаться.
Бетховен выхватил тетрадь из рук Джэсона, не потрудившись даже прочесть написанное, и объявил:
– Вы что-то против меня замышляете. Не вы первые, не вы последние. В Вене все держится на интригах. Раз так, я напишу ораторию для Англии, там люди куда честнее.
Вид у Деборы сделался такой огорченный, что Бетховен смягчился.
– В чем дело, госпожа Отис?
«Мы проделали долгий путь ради встречи с вами. И вот теперь нас постигла неудача». Дебора была готова расплакаться.
– Утрите слезы, милая госпожа Отис, – ответил Бетховен. – Поберегите вашу красоту. Поймите, я занят и у меня слабое здоровье. Я болею уже много месяцев и уж если берусь за работу, то в твердой уверенности, что получу за нее достаточное вознаграждение и вовсе не из жадности, а потому, что надо на что-то жить. Ничего не поделаешь. Вы меня поняли, госпожа Отис?
Дебора согласно кивнула и коснулась его руки, выражая сочувствие и одобрение.
– Если вы по-хорошему поговорите с мужем, может, что-нибудь и получится, – сказал композитор, – может, он согласится пойти на уступки.
Дебора повернулась к Джэсону, тот дал ей знак продолжать разговор, и написала:
«Вы очень великодушны и добры, господин Бетховен».
«Господин Бетховен, сколько вы хотели бы получить за ораторию?» – спросил Гроб.
– Послушайте, на мне не наживетесь! – сердито воскликнул Бетховен и порывисто поднялся. Джэсон с Деборой тоже встали, полагая, что визит окончен.
– Останьтесь, – преградил им путь Бетховен. – Я предпочел бы обсудить этот вопрос без присутствия торговцев. Вы ведь тоже музыкант, господин Отис, не так ли?
Дебора с готовностью кивнула.
– Скажите мужу, госпожа Отис, пусть он напишет мне сумму, которую готов заплатить, а я подумаю. Музыкальные издатели и банкиры мои извечные враги. Нам следует обсудить это дело втроем. Как насчет завтрашнего вечера, госпожа Отис? Я приглашаю вас на ужин.
«Для нас это большая честь, господин Бетховен», – написала Дебора, выждав пока Джэсон не сказал ей: «Да».
– Если вы не возражаете, я хотел бы обсудить заказ на ораторию с американскими друзьями, когда сочту это удобным, – обращаясь к Гробу, сказал Бетховен.
Гроб пожал плечами.
– Госпожа Отис, у вас есть своя карета? «Разумеется. Чем мы можем быть вам полезны?»
– Не могли бы вы купить к завтрашнему ужину телятины? И свежей рыбы. Я предпочитаю это всему остальному, но у меня кухарка с норовом, кто знает, может, завтра она надумает от меня уйти.
«Кто же тогда приготовит еду?» – написала Дебора.
– Если понадобится, Шиндлер. – И Бетховен, в восторге от этой идеи, громко рассмеялся.
Однако вернувшийся в гостиную Шиндлер совсем приуныл и сказал, от огорчения позабыв о глухоте Бетховена:
– Это будет настоящей катастрофой. Всего за неделю от нас ушли две кухарки и две экономки, а он продолжает разыгрывать из себя гостеприимного хозяина.
Наступила минута зловещего молчания, словно Шиндлер совершил тягчайшее преступление. А затем Бетховен с глубокой печалью в голосе сказал:
– Люди еще удивляются моей подозрительности. Даже друзья и те что-то от меня таят.
Шиндлер поспешно написал: «Я не хотел вас обидеть, Мастер. Я просто сказал нашим друзьям, что мы не можем пригласить их на ужин. Экономка вчера предупредила об уходе, а сегодня утром сбежала новая кухарка после того, как вы ее отругали, Мастер».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52