— Я иду с похорон.
— Надеюсь, не кто-то из близких?
— Нет. Сослуживец.
— О, с моей точки зрения, похороны всегда лучше свадьбы. Терпеть не могу свадьбы. Похороны — это конец. А свадьба… ну, это всего лишь достойный сожаления переход в новое состояние. Я бы скорее уж праздновал развод… но это тоже часто лишь переход к новой свадьбе. Такая уж у людей образуется привычка.
— Перестаньте, Баффи, — сказал Дикки, тот, что любил «Смартиз», — вы же сами об этом одно время подумывали. Нам все известно про эту вашу брачную контору. Чертовски вам повезло, что вы сумели вывернуться. Джо, подай-ка полковнику еще один мартини.
Дэйнтри, чувствуя себя несколько растерянно среди этих посторонних людей, залпом выпил первый бокал. И словно человек, выбравший наугад фразу из разговорника на незнакомом языке, сказал:
— Я был и на свадьбе. Не так давно.
— Опять «шито-крыто»? Я хочу сказать, женился кто-то из ваших?
— Нет. Это была моя дочь. Она вышла замуж.
— Бог ты мой, — вырвалось у Баффи, — вот уж никогда бы не подумал, что вы из этих… я хочу сказать, из женатиков.
— Одно не обязательно вытекает из другого, — заметил Дикки.
Третий мужчина, который до сих пор почти не раскрывал рта, сказал:
— Едва ли стоит проявлять такое высокомерие, Баффи. Я ведь тоже когда-то был таким. Хотя, кажется, чертовски давно. Собственно, это моя жена приобщила Дикки к «Смартиз». Помните тот день, Дикки? Мы сидели за обедом — атмосфера была довольно мрачная, так как мы уже чувствовали, что собираемся рушить старый дом. И моя жена вдруг изрекла: «Смартиз» — всего-навсего: «Смартиз»… Я так и не понял — почему. Очевидно, решила, что надо же о чем-то говорить. Вот уж кто умел соблюдать приличия.
— Не могу сказать, чтобы я это помнил, Вилли. У меня такое впечатление, что я знаю «Смартиз» чуть ли не с детства. Мне казалось, я сам их откопал. Подай-ка полковнику еще один сухой мартини, Джо.
— Нет, если вы не против… Мне, право, пора домой.
— Сейчас моя очередь угощать, — сказал человек по имени Дикки. — Налей ему доверху, Джо. Он же пришел с похорон. Надо его взбодрить.
— Я с малых лет привык к похоронам, — к собственному удивлению, сказал Дэйнтри, отхлебнув из третьего бокала сухого мартини.
Он вдруг понял, что говорит с этими чужими людьми свободнее, чем обычно, а большинство человечества было для него чужаками. Он бы сам с удовольствием поставил всем выпивку, только ведь завсегдатаями были тут они. Он к ним очень расположился, но в их глазах продолжал оставаться — в этом он был убежден — чужаком. Ему так хотелось рассказать им что-нибудь интересное, но столь многие темы были для него под запретом.
— Почему? В вашей семье что, было много покойников? — спросил Дикки с присущим алкоголикам любопытством.
— Нет, дело не совсем в этом, — сказал Дэйнтри: застенчивость его растворялась в третьем бокале мартини. Почему-то ему вспомнилась маленькая станция в провинции, куда он прибыл со своим взводом свыше тридцати лет тому назад, — указатели с названием станции были все убраны после Дюнкерка на случай возможного вторжения немцев. И сейчас Дэйнтри показалось, будто он снова сбросил с себя тяжелый вещевой мешок и тот со стуком упал на пол бара «У Уайта». — Видите ли, — сказал он, — мой отец был священником, так что ребенком я часто присутствовал на похоронах.
— Вот уж никогда бы не подумал, — сказал Баффи. — Скорее я считал бы, что вы из военной семьи — сын какого-нибудь генерала, командовавшего в прошлом полком, и все такое прочее. Джо, мой бокал вопиет, чтоб ты его наполнил. Но, конечно, если поразмыслить, так то, что ваш отец был священником, многое объясняет.
— Что же это объясняет? — спросил Дикки. По какой-то непонятной причине он был раздражен и склонен все оспаривать. — «Молтизерс»?
— Нет, нет, «Молтизерс» — это другое дело. Не стану вам сейчас об этом рассказывать. Слишком много заняло бы времени. Я просто имел в виду, что ведь полковник из этих парней «шито-крыто», ну и в известной мере к такого рода людям принадлежит, если подумать, и священник… Тайны исповеди и все такое прочее — они ведь тоже, знаете ли, из области «шито-крыто».
— Мой отец не был католическим священником. Он даже не принадлежал к высокой церкви [направление в англиканской церкви, тяготеющее к католицизму]. Он был капелланом на флоте. В первую мировую войну.
— Первая мировая война, — произнес мрачный человек по имени Вилли, который в свое время был женат, — это была война между Каином и Авелем [речь идет о сыновьях Адама и Евы Каине и Авеле, ссора между которыми привела к первой смерти на земле: Каин убил Авеля]. — Он произнес это безапелляционным тоном, словно желая поставить точку в никчемном разговоре.
— Отец у Вилли тоже был священником, — пояснил Баффи. — Большая шишка. Епископ, а тут — капеллан на флоте. Фанфары!..
— Мой отец участвовал в битве за Ютландию [имеется в виду морское сражение, которое произошло во время первой мировой войны (31 мая — 1 июня 1916 г.) между английским и германским флотами западнее полуострова Ютландия, разделяющего Северное и Балтийское моря], — сообщил им Дэйнтри. Он вовсе не собирался бросать кому-то вызов и противопоставлять участие в Ютландской битве епископской епархии. Просто всплыло еще одно воспоминание.
— Но он же не сражался. А раз так, это не в счет, верно? — сказал Баффи. — В сражении между Каином и Авелем.
— А вам столько лет не дашь, — заметил Дикки. Произнес он это с недоверием, потягивая из бокала.
— Мой отец тогда еще не был женат. Он женился после войны. В двадцатых. — Дэйнтри понимал, что беседа становится абсурдной. Джин действовал, как вытягивающее правду лекарство. Он сознавал, что говорит слишком много.
— Он женился на вашей матери? — резким тоном, будто следователь, спросил Дикки.
— Конечно. В двадцатые годы.
— Она еще жива?
— Они оба давно уже умерли. Мне, право, пора домой. А то вся моя еда перестоит, — добавил Дэйнтри, подумав о сардинах, высыхающих на тарелке. Чувство, что он находится среди посторонних, но дружелюбно настроенных людей, покинуло его. Беседа грозила принять мерзкий оборот.
— А какое все это имеет отношение к похоронам? И чьи это были похороны?
— Не обращайте на Дикки внимания, — сказал Баффи. — Он любит допрашивать. Он ведь служил в Пятом управлении во время войны. Еще по джину, Джо. Он нам все уже рассказал, Дикки. Это были похороны какого-то типа из их конторы.
— И вы проводили его до самой могилы?
— Нет, нет. Я только был на отпевании. В церкви на Ганновер-сквер.
— Значит, в церкви святого Георгия, — сказал сын епископа. И протянул свой бокал Джо, словно это была чаша для причащения.
Прошло немало времени, прежде чем Дэйнтри сумел вырваться из бара «У Уайта». Баффи даже довел его до выхода. Мимо проехало такси.
— Теперь вы понимаете, что я хотел сказать, — заметил Баффи. — Автобусы на Сент-Джеймс-стрит. Никто уже ни от чего не огражден.
Дэйнтри понятия не имел, что хотел этим сказать Баффи. Он пошел в направлении дворца, сознавая, что выпил больше, чем позволял себе в течение многих лет в это время дня. Они славные ребята, но надо все-таки соблюдать осторожность. Слишком он разговорился. Про отца, про мать. Он прошел мимо «Шляпного магазина Локка»; мимо ресторана «У Овертона», остановился на углу Пэлл-Мэлл. И вовремя понял — перелет: цель осталась позади. Он повернулся на каблуках и пошел назад, к своей квартире, где его ждал обед.
На столе стояли сыр и хлеб и коробка сардин, которую он все же не открыл. Пальцы у него были не очень умелые, и жестяной ключик сломался, прежде чем он вскрыл коробку на одну треть. Тем не менее он сумел по кусочкам вытащить оттуда вилкой добрую половину содержимого. Голода он не чувствовал — ему было вполне достаточно такой еды. Поразмыслив, стоит ли пить еще после трех сухих мартини, он все-таки достал бутылочку «Тюборга».
Ел он меньше четырех минут, но ему показалось — очень долго: столько он за это время всего передумал. А мысли его, точно у пьяного, швыряло из стороны в сторону. Сначала он думал о докторе Персивале и сэре Джоне Харгривзе, которые после поминальной службы шли по улице впереди него, пригнувшись друг к другу, точно заговорщики. Затем он подумал о Дэвисе. Никакой личной симпатии к Дэвису он не питал, но смерть этого человека не давала Дэйнтри покоя. И он громко произнес, обращаясь к единственному свидетелю его дум — хвосту сардины на кончике вилки:
— Присяжные на основании таких улик никогда не вынесли бы приговора.
Приговора? Но у него же нет никаких доказательств — и это показало вскрытие, — что Дэвис умер неестественной смертью: цирроз печени влечет за собой естественную смерть. Он пытался вспомнить, что сказал ему доктор Персивал в тот вечер, на охоте. Дэйнтри тогда перебрал, как перебрал и сегодня утром, потому что чувствовал себя не в своей тарелке среди этих непонятных ему людей, и Персивал, зайдя к нему в комнату без приглашения, говорил что-то о художнике по имени Николсон.
Дэйнтри не притронулся к сыру: он отнес его вместе с грязной тарелкой на кухню — или кухоньку, как ее бы назвали сегодня: там мог поместиться всего один человек. Он вспомнил просторную кухню в подвальном этаже дома неприметного священника в Суффолке, куда судьба забросила отца после битвы за Ютландию, и вспомнил, как небрежно высказался Баффи насчет тайны исповеди. Отец Дэйнтри никогда не одобрял исповеди, как и исповедальни, которую установил священник высокой церкви в соседнем приходе, давший обет безбрачия. Отец считал исповедь — если к ней вообще прибегали — делом второстепенным, поэтому иной раз люди приходили исповедоваться к матери Дэйнтри, которую очень любили в деревне, и он слышал, как она передавала эти исповеди отцу — без преувеличений, злорадства или беспощадности. «По-моему, тебе следует знать, что рассказала мне вчера миссис Бейнс».
Стоя у кухонной раковины, Дэйнтри произнес вслух — это стало все больше входить у него в привычку:
— _Не было_ настоящих улик против Дэвиса.
Он чувствовал, что повинен в бездействии, — он, человек немолодой, приближающийся по возрасту к отставке… отставке от чего? Просто одно одиночество он сменит на другое. Ему захотелось вернуться назад, в дом священника в Суффолке. Захотелось пройти по длинной дорожке, заросшей травою и окаймленной лаврами, которые никогда не цвели, и войти в дом. Даже холл там был больше всей его квартиры. На вешалке слева висели в ряд шляпы, а справа в медной подставке стояли зонты. Он пересек холл и очень тихо открыл дверь, что была перед ним, — там на обтянутом ситцем диване сидели, держась за руки, его родители, так как думали, что они одни. «Подать мне в отставку, — спросил он их, — или подождать, пока возраст не выйдет?» Он прекрасно знал, что оба они ответят: «Нет»; отец ответит так, потому что капитан крейсера, где он служил, обладал в его глазах чем-то вроде божественного права королей, а значит, и командир сына лучше всех знает, как быть; ну а мать… она всегда говорила деревенской девчушке, не поладившей с хозяином: «Не спеши. Не так легко ведь найти другое место». Отец, бывший флотский капеллан, веривший в своего капитана и в Бога, дал бы сыну достойный христианина ответ, а мать дала бы совет практичный и жизненный. Сумеет ли он, выйдя сейчас в отставку, найти себе другую работу, удастся ли ему преуспеть в этом больше, чем прислуге в маленьком поселке, где они жили?
Полковник Дэйнтри вернулся в гостиную, продолжая держать грязную вилку в руке. Впервые за многие годы он знал номер телефона дочери — она прислала ему свою карточку после свадьбы. Это была теперь единственная нить, которая связывала его с ее повседневной жизнью. Быть может, удастся, подумал он, получить приглашение к ней на ужин. Сам он напрашиваться не станет, но если она предложит…
Голос, раздавшийся на другом конце провода, был ему незнаком. Он спросил:
— Это шесть-семь-три-десять-семьдесят пять?
— Да. Вам кого? — Голос принадлежал мужчине — незнакомому.
Дэйнтри растерялся и забыл все имена. Он ответил:
— Миссис Клаттер.
— У вас не тот номер.
— Извините. — Он повесил трубку. Конечно, надо было сказать: «То есть миссис Клаф», но было уже поздно. А незнакомец был, по-видимому, его зять.
— Ты не рассердился, что я не смогла пойти? — спросила Сара.
— Нет. Конечно нет. Я сам не смог — у меня была встреча с Мюллером.
— А я боялась, что не успею вернуться до того, как Сэм придет из школы. Он бы тогда спросил меня, где я была.
— Так или иначе, ему же надо будет когда-то об этом узнать.
— Да, но еще успеется. Там было много народу?
— Не так много, по словам Синтии. Конечно, был Уотсон, как глава сектора. Доктор Персивал. Шеф. Шеф хорошо поступил, что пошел. Ведь Дэвис не занимал такого уж большого положения в Фирме. Ну, и еще был кузен Дэвиса — Синтия считает, что это был кузен, потому что он пришпилил себе на рукав черную повязку.
— А что было после отпевания?
— Не знаю.
— Я хочу сказать — как поступили с телом?
— Ну, думаю, отвезли в Голдерс-Грин и сожгли. Эти вопросы решает семья.
— Кузен?
— Да.
— У нас в Африке похороны лучше устраивают, — сказала Сара.
— Ну, видишь ли… другие страны, другие обычаи.
— Ваша цивилизация считается ведь более древней.
— Да, но древние цивилизации не всегда отличаются глубоким уважением к смерти. В этом мы близки к римлянам.
Кэсл допил виски. И сказал:
— Пойду наверх, почитаю минут пять Сэму, а то он решит, что-то случилось.
— Поклянись, что ничего не скажешь ему, — сказала Сара.
— Ты что, мне не доверяешь?
— Конечно, доверяю, но…
Это «но» преследовало его, пока он поднимался по лестнице. Давно уже он жил с этими «но»: «Мы вам доверяем, но…» Дэйнтри, заглянувший к нему в чемоданчик, и тот незнакомец в Уотфорде, на чьей обязанности было удостовериться, что он пришел на свидание с Борисом один. Даже Борис. Кэсл подумал: «Настанет ли такой день, когда жизнь снова будет простой, как в детстве, когда я покончу со всеми этими „но“, когда все естественно будут доверять мне, как доверяет мне Сара… и Сэм?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38