– В любом случае, никто не связал ее с делом Данцига. Мы сами до вчерашнего дня ни о чем не догадывались. Должно быть, кто-то перевез ее, если она находилась неподалеку от места перестрелки.
– Она была на другой стороне улицы.
– Значит, это были вы.
– Да.
– Умный ход, Пол. По-настоящему умный. Возникла бы уйма сложностей, если бы пресса связала все воедино и раздула скандал. Можете себе представить, что написали бы в "Тайм"?
– Я не думал о прессе, Майлз.
– Неважно, о чем вы думали, Пол. Важно, как вы поступили.
– Ты так и не рассказал мне, кому достались все шишки. Но я догадываюсь. Не тебе, иначе тебя бы здесь сейчас не было. И не мне – это было бы не ко времени, когда Улу Бег до сих пор рыскает где-то поблизости со своим «скорпионом». Я еще нужен. Значит, остается…
– Он показал себя не с лучшей стороны. И получил по заслугам. Это он приказал урезать наблюдение за Джоанной. Он бросил все силы на Средний Запад. Сэм назвал это вопиющим провалом.
– Вер Стига уволили?
– Как бы не так. Его перевели на штабную работу в научно-технический директорат. Что-то связанное со спутниками. Он ведь один из старой гвардии, они начинали вместе с Сэмом, так что уволить его не уволили. Представляете, что сделали бы с любым из нас, Пол?
– Значит, теперь всем заправляет Сэм. Дело передали в оперативный директорат? Он командует операцией?
– Ну…
Майлз улыбнулся. Его воспаленная кожа в свете люминесцентных ламп казалась неоновой. Зубы у него как были скверными, так и остались.
– Значит, ты, Майлз?
– Мне повезло. Я не получил взбучку. А им нужен человек, который был бы в курсе всего. Так что я теперь координирую операцию.
– Но под руководством Сэма?
– Сэм – умный малый, Пол. Он некоторое время приглядывался ко мне. Мы хорошо работаем вместе. Но я здесь не ради Сэма. Я здесь ради вас.
– А что, если я откажусь? Скажу, что мне это все надоело, что все это ведет лишь к новым бессмысленным убийствам?
– А вы не можете отказаться. Вы подписали контракт. Пойти на попятный не получится. Мы можем устроить вам очень веселую жизнь. Пол, подумайте хорошенько. Вы очень нужны Данцигу. Он в вас верит.
– Придурок, – процедил Чарди.
– Пол, взгляните на это по-другому. Вы нужны Данцигу, Данциг обладает влиянием. Это значит, что вы нужны Мелмену. А у него большое будущее, Пол. В один прекрасный день он займет высокий пост. Он – один из «своих». А мы с вами, Пол, всегда были чужие и так ими и останемся, если кто-то из своих не будет нас проталкивать. Кто-то из ветеранов ЦРУ, с Гарвардом за плечами, белая кость, из высшего руководства. У Сэма все это есть, Пол. Он действительно может помочь людям вроде нас с вами, двум ирландцам-католикам, выросшим на улицах Чикаго. Он хочет, чтобы вы начали все с начала. С чистого листа. Никаких расследований семьдесят пятого года, никаких рекомендаций об увольнении. Все забыто. Пол, вы можете вернуть себе свою карьеру. Можете вернуть себе все. Если Сэм будет перед вами в долгу, Пол, перед вами откроются блестящие перспективы, когда он займет руководящее кресло. Он может взять вас с собой.
Роль змея-искусителя на трибуне «Анакостии» совсем не шла Майлзу. Его лицо слишком напоминало мордочку хорька, слишком воспаленными были прыщи. Когда он говорил, его маленькие темные глазки горели убежденностью, он разрубал воздух своими крохотными ручками, размахивал ими. Он наседал, захлебывался словами, срывался на визг. Хороший вербовщик – а Чарди в свое время знавал нескольких таких – мог уговорить тебя продать родную мать. У Майлза такого таланта не имелось. Тут самое главное было верно рассчитать время, подобрать точный ритм; он же слишком спешил взять быка за рога.
Мелмен, должно быть, совсем в отчаянном положении, если ему пришлось прибегнуть к услугам такого неумелого оперативника, как Ланахан. Любопытно. Разве Сэм не мог поручить это задание кому-нибудь поприятнее? Нет, он перебрасывал с места на место тех людей, с которыми начинал, просто перетасовывал их по-иному. По какой-то причине он желал сохранить операцию в тайне, ограничить ее как можно меньшим количеством участников.
Чарди взглянул на реку. На дальнем берегу мерцал огнями равнодушный и роскошный город. Капитолий, подсвеченный дуговыми лампами, застывшим изваянием маячил на фоне ночного неба. Неподалеку, тоже подсвеченная для пущей парадности, высилась стрела стелы Вашингтона – еще один собор правительственного Ватикана, символ веры, которая теперь казалась Чарди мыльным пузырем, такой же обманкой, как и католицизм, в котором его вырастили.
Но разве у него есть выбор? Разумеется, никакого. Что, не исключено, и хотел сказать Мелмен, когда посылал к нему этого ужасного мальчишку.
Он подумал о Джоанне и о своем обещании ей. Можно ли считать, что ее предательство освобождает его от необходимости сдержать слово? Или предательство Улу Бега? Что Чарди должен курду, который назвал его своим братом?
В голову ему лезли самые разные мысли.
Зачем Мелмену так понадобилось вернуть его? Почему Сэм так настойчиво стремился уничтожить его семь лет назад? Кто стоит за Улу Бегом? И что с беднягой Тревиттом, угодившим в какую-то неизвестную беду в Мексике?
Он понимал, что каковы бы ни были ответы на эти вопросы, искать их следует не на спортивной площадке.
– Ладно, Майлз, поехали, – сказал он.

Глава 36

Данциг сидел в купальном халате за домом, у сада. Его окружали по меньшей мере семь человек, трое из них с рациями. А дальше, в зарослях, скрывались еще люди. Правительственные машины патрулировали квартал: неприметные «шевроле» с двумя мужчинами в костюмах и израильскими «узи». А вертолеты? Возможно, были и вертолеты.
– Да, вы явно любите делать все с размахом, – сказал он своему соседу.
Сэм Мелмен рассмеялся.
– За те налоги, которые вы платите, вам полагается особое обращение, – сказал он. – Как поживает ваша грудь?
Данциг поморщился. Кевларовый жилет задержал все три пули и смягчил удар; тем не менее он получил перелом двух ребер, который почти обездвижил его, а от подмышки через всю грудь к животу протянулись багровые синяки. Последние несколько дней его держали на болеутоляющих, такой острой была боль, и он помнил все крайне смутно. Его жена героически ухаживала за ним и выступала по телевидению с заявлениями; похоже, эта роль доставляла ей удовольствие и развлекала ее. Тем временем на него самого обрушилась лавина телеграмм с притворным выражением сочувствия от людей, которые терпеть его не могли, в массе своей отправленных в ожидании его близкой смерти (первые сообщения были крайне сбивчивыми).
– Моя грудь поживает великолепно, – ответил Данциг. – Просто замечательно.
– Я видел медицинское заключение. Готов поспорить, что вам страшно больно.
– Ужасно больно, – сказал Данциг. – Пожалуйста, только без шуточек. Смех меня прикончит.
Он мрачно уставился на буйную зелень сада.
– Надо полагать, раз у вас ушло три дня на то, чтобы отыскать Чарди, вашего собственного подчиненного, который к тому же и не думал от вас прятаться, а преспокойно играл в баскетбол в общественном парке в трех милях отсюда, в поисках курда вы преуспели не слишком.
– Это так. Но теперь за дело взялась армия. Мы настроены оптимистично. Они роют землю носом, так что, возможно, все сложилось и к лучшему. Теперь мы его поймаем. Все кончено.
– Ну, для той бедной девочки ничего не сложилось к лучшему.
Данциг помнил, как женщина, чье имя он даже не успел узнать, умерла у него на глазах. Он мог бы назвать точный миг: ее тело безвольно обмякло, а голова судорожно запрокинулась. Прекрасные женщины держались дисциплинированно и с достоинством, это было непреложное правило. И когда он увидел это, то сразу понял, что она умерла. Она была вся в крови. Впоследствии ему сказали, что отлетевшая рикошетом пуля перебила аорту. Чего только не бывает в этом мире: человек с пятнадцати футов стрелял в него из сложного современного оружия, но благодаря достижениям техники не смог причинить ему серьезного вреда; а бедная девочка, которая провинилась лишь тем, что появилась на этой вечеринке, поплатилась жизнью, пала жертвой шальной пули. Столь разные судьбы являли собой нагромождение статистически невероятных событий, которое не могло не изумлять.
– Это трагедия, да, – согласился Мелмен. – Бессмысленная трагедия. Но мы не приводили курда. Он пришел сам.
– И все же вы не можете быть довольны работой управления.
– Разумеется. Но мы приняли меры, чтобы не допустить повторения.
Данциг кивнул; но он-то знал, что это система пошла в разнос. И здесь энтропия, движущая сила хаоса и случайности. Вокруг него расставили сети, сквозь которые не проскользнула бы и мышь, но постепенно они сами собой прохудились, и курд смог просочиться сквозь них. И никакие меры предосторожности не помешают этому повториться.
– Вот, доктор Данциг. – Мелмен передал ему что-то маленькое. Это оказалась сплющенная медная горошина. – Эта пуля убила бы вас. Вот эта самая. Слава богу, на вас был жилет.
Данциг считал, что благодарить следует спецслужбы и армию, в чьей научно-исследовательской лаборатории в Нэйтике для его первых поездок по Ближнему Востоку разработали кевлар.
– Я не сентиментален и не храню сувениров, – отрезал он. – Она вам нужна?
– Нет. У нас еще десяток таких.
Данциг поднялся и неловко зашвырнул пулю на газон. По всему телу неожиданной волной прокатилась боль. Он согнулся пополам, морщась и шипя. Но картина того, как пуля исчезает в траве, доставила ему странное удовольствие. Жаль, что не в его власти заставить исчезнуть все пули в мире.
– Ладно, Сэм, – сказал он, оборачиваясь. – Выкладывайте. Кто пытается убить меня?
Мелмен с отстраненным видом изучал его. Беззастенчивый тип этот Мелмен. Не удивительно, что в последнее время он так стремительно идет в гору. На породистом лице Сэма промелькнула слабая улыбка.
– Один курд. Они горячий народ. Тонкостей вашего стратегического мышления им не понять.
– Прошу вас. Я ведь не дурак. И не надо говорить со мной как с дураком.
– Доктор Данциг, у нас нет никакой информации, ни намека, чтобы предполагать нечто большее, нежели…
– Кто нанял ту женщину, преподавательницу из Гарварда? Которая так кстати совершила самоубийство и теперь не в состоянии ответить ни на один наш вопрос?
– Она больше семи месяцев жила в горах с Улу Бегом. Они вместе пережили крах курдской революции. Возможно, тогда они и заключили соглашение. Он просто приехал к ней и…
– Вы ведь наблюдали за ней.
– Периодически. Ее прощупали и сочли безопасной. Человек, отвечавший за эту операцию, допустил грубую ошибку. Несколько грубых ошибок. Его перевели на другую работу.
– И тем не менее у вашего курда и этой девчонки хватило ума перехитрить ваших профессионалов.
– Им еще и невероятно везло. Не забывайте об этом. У них в кармане был Чарди. И вы оказались в Бостоне. И все равно у них ничего не вышло.
– Они продвинулись куда дальше, чем можно объяснить простым везением.
– Доктор Данциг. Повторюсь еще раз, у нас нет никакой информации, чтобы предполагать, что за этим кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Нечто большее, чем заговор двух человек.
– Кто-то дергает за веревочки. Что бы там ни говорилось в вашей информации. Кто-то… и я хочу знать, кто именно.
Но Мелмен ответил лишь несколько секунд спустя:
– Доктор Данциг, по-моему, вы читаете слишком много триллеров.

* * *

Вскоре после этого Чарди вернулся в жизнь Данцига – в новом костюме. Если Данциг и ожидал раскаяния, он его не дождался.
"Раскаяние – бред", – однажды заметил один из наиболее влиятельных работодателей Данцига, и Чарди проиллюстрировал этот принцип как нельзя лучше.
В новой одежде он казался немного худее. Все из-за баскетбола? Но в нем была все та же неуклюжая сдержанность, спокойная замкнутость спортсмена. А ведь он только что потерял любимую женщину, которая, в свою очередь, предала его и жестоко насмеялась над ним, разве не так? Он должен быть раздавлен, в самом лучшем случае – уволен. Грубейший просчет, заблуждение, вопреки всякому здравому смыслу.
Данциг видел отчеты и в отличие от Чарди был осведомлен о преобладающих настроениях в античардистской фракции среди высшего руководства управления. О, до чего же штабным нравилось быть свидетелями ниспровержения вчерашних героев! Это правило Данциг постиг на собственном опыте и ничуть не удивился, когда оно оказалось верным и в отношении Чарди.
Отчасти в этом был повинен Вер Стиг: перед тем как его сместили, он предпринял отчаянную попытку свалить все на Чарди. Он развил лихорадочную деятельность, задействовал все рычаги, обработал всех старых знакомых. Его негодование нашло благодарных слушателей; зыбь недовольства пробежала по управлению и правительственным кругам, к которым он якобы принадлежал. История о Чарди, которому наставили рога ради убийства Джо Данцига из мести, расходилась все шире и шире; возможно, дошла и до самого президента. Под конец совершенно потерявший голову Вер Стиг, на которого официально была возложена вина в неудаче, поскольку это он оттянул все ресурсы в окрестности Дейтона, заявил даже, что Чарди принимал участие в заговоре, что эти трое действовали заодно: Чарди, девица и курд.
А ведь это сам Данциг потребовал, чтобы Чарди не расплачивался за грехи Йоста Вер Стига.
Он и сам не понимал, почему заступился за Чарди. Не потому ли, что чувствовал с тем какую-то солидарность? Ведь ему самому довелось побывать в роли ниспровергнутого чемпиона, которую многие уже поспешили отвести Чарди. Или причина крылась в том, что в Чарди была простота, с которой Данциг не сталкивался в тех искушенных кругах, где вращался?
И одиночество.
Как-то раз в некстати нашедшем на него приступе откровенности он признался в интервью одному настырному итальянскому журналисту, что любит действовать без посторонней помощи и отдает себе отчет, что американцы обожают наблюдать, как герой-одиночка творит великие дела. Ковбои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55