и от их приблудных детей. Амму сказала, что это ему даром не пройдет.
Инспектор Томас Мэтью обошел свой письменный стол и приблизился к Амму с
дубинкой в руке.
Ц Я бы на вашем месте, Ц проговорил он, Ц возвращался домой подобру-поз
дорову.
Потом он дотронулся дубинкой до ее грудей. Легонько. Раз, два . К
ак будто выбирал манго из базарной корзинки. Вот эти Ц к его столу. Инспек
тор Томас Мэтью, видно, знал, кого можно тронуть, а кого нет. Инстинкт полиц
ейского.
Позади него висел красно-синий плакат:


П рямота
О пыт
Л ояльность
И нтеллект
Ц елеустремленность
И стина
Я сность

Когда они вышли из участка, Амму плакала, поэтому Эста и Рахель не стали сп
рашивать ее, что такое вешья . И что такое приблудные
. Впервые в жизни они видели, как мать плачет. Рыданий не было слышно. Лицо о
ставалось каменно-застывшим, но слезы текли и текли из глаз и сбегали по н
еподвижным щекам. От этого зрелища детей захлестнуло страхом. Плач Амму
сделал реальным все, что до сих пор казалось нереальным. Они возвращалис
ь в Айеменем автобусом. Кондуктор, худой человек в хаки, приблизился к ним
, скользя рукой по стальному поручню. Прислонившись костлявым бедром к с
пинке сиденья и глядя на Амму, он щелкнул компостером. В смысле, доку
да вам ? Рахель чувствовала бумажный запах от рулончика билетов и ки
слометаллический запах поручней от ладоней кондуктора.
Ц Он умер, Ц шепнула ему Амму. Ц Я его убила.
Ц Айеменем, Ц поспешил сказать Эста, пока кондуктор не рассердился. Он
вынул деньги из кошелька Амму. Кондуктор дал ему билеты. Эста тщательно с
ложил их и засунул в карман. Потом обхватил маленькими ручонками свою ок
аменевшую, плачущую мать.

Через две недели Эсту Отправили. Амму принудили отослать его к их отцу, ко
торый к тому времени уже ушел с работы на отдаленной чайной плантации в ш
тате Ассам и переехал в Калькутту, где устроился на предприятие по произ
водству газовой сажи. Он женился вторично, перестал пить (более или менее)
и срывался в запой лишь изредка.
С той поры Эста и Рахель не видели друг друга.

И вот теперь, двадцать три года спустя, их отец Отправил сына Назад. Он пос
лал Эсту в Айеменем с чемоданом и письмом. Чемодан был полон модной одежд
ы с иголочки. Письмо Крошка-кочамма дала Рахели прочесть. Оно было написа
но женским наклонным почерком, вызывавшим в памяти монастырскую школу, н
о подпись в самом низу была отцовская. Фамилия по крайней мере. Рахель вед
ь не знала подписи отца. Письмо гласило, что он, их отец, уволился с прежней
работы и собирается эмигрировать в Австралию, где ему предложили должно
сть начальника охраны на керамической фабрике; взять с собой Эсту он не м
ожет. Он шлет всем в Айеменем наилучшие пожелания и обещает, что заедет по
видаться с Эстой, если когда-либо вернется в Индию, что, по правде говоря, м
аловероятно.
Крошка-кочамма сказала Рахели, что она может взять письмо себе, если хоче
т. Рахель положила его обратно в конверт. Бумага сделалась дряблой и похо
жей на ткань.
Она успела позабыть, каким влажным бывает воздух в Айеменеме во время му
ссонов. Набухшая мебель трещала. Закрытые окна распахивались со стуком.
Книжные страницы становились мягкими и волнистыми. Вечерами, как внезап
ные догадки, влетали странные насекомые и сгорали на тусклых сорокаватт
ных лампочках Крошки-кочаммы. Утром их ломкие обугленные трупики валяли
сь на полу и подоконниках, и пока Кочу Мария не заметала их в пластмассовы
й совок и не выбрасывала, в воздухе пахло Паленым.
Они, эти Июньские Дожди, остались какими были.
Обрушиваясь с разверзшихся небес, вода насильно возвращала к жизни брюз
гливый старый колодец, расцвечивала мшистой зеленью заброшенный свина
рник, бомбардировала застойные, чайного цвета лужи, как память бомбардир
ует застойные, чайного цвета рассудки. Трава была сочно-зеленая и доволь
ная на вид. В жидкой грязи блаженствовали багровые земляные черви. Крапи
ва кивала. Деревья клонили кроны.
А там, поодаль, на берегу реки, среди ветра, дождя и дневной шквалистой тьм
ы, расхаживал Эста. На нем была футболка цвета давленой клубники, теперь м
окрая и потемневшая, и он знал, что Рахель вернулась.

Эста всегда был тихим мальчиком, поэтому никто не мог сказать хоть с како
й-то степенью точности, когда (даже в каком году, не говоря уже о месяце и дн
е) он перестал говорить. То есть совсем умолк. В том-то и дело, что не было та
кого момента. Он не сразу прикрыл лавочку, а сворачивал дело постепенно. Е
ле заметно убавлял звук. Словно он истощил запас общения и теперь говори
ть стало вовсе не о чем. Однако молчание Эсты было лишено всякой неловкос
ти. Оно не было вызывающим. Не было громким. Не обвиняющее, не протестующее
молчание Ц нет, скорее оцепенение, спячка, психологический эквивалент
состояния, в которое впадают двоякодышащие рыбы, чтобы пережить сухую по
ру, только вот для Эсты сухая пора, казалось, будет длиться бесконечно.
Со временем он развил в себе способность, где бы он ни находился, сливатьс
я с фоном Ц с книжными полками, деревьями, занавесками, дверными проемам
и, стенами домов Ц и стал казаться неодушевленным, сделался почти невид
им для поверхностного взгляда. Чужие люди, находясь с ним в одной комнате,
обычно не сразу его замечали. Еще больше времени им требовалось, чтобы по
нять, что он не говорит. До иных это так и не доходило.
Эcта занимал в мире очень немного места.

После похорон Софи-моль, когда Эcту Отправили, их отец отдал его в школу дл
я мальчиков в Калькутте. Он не был отличником, но не был и отстающим, по все
м предметам более или менее успевал. «Удовлетворительно», «Работает на с
реднем уровне» Ц таковы были обычные отзывы учителей в ежегодных харак
теристиках. Постоянной жалобой было: «Не участвует в классных мероприят
иях». Хотя что это за классные мероприятия, никогда не объяснялось.
Окончив школу с посредственными оценками, Эcта отказался поступать в кол
ледж. Вместо этого он, к немалому изумлению отца и мачехи, принялся делать
домашнюю работу. Словно хотел таким способом возместить затраты на свое
содержание. Он подметал и мыл полы, взял на себя всю стирку. Он научился го
товить, стал ходить на базар за продуктами. Торговцы, сидевшие за своими п
ирамидами из лоснящихся маслянистых овощей, узнавали его и обслуживали
без очереди, несмотря на ругань других покупателей. Они давали ему ржавы
е жестянки из-под кинопленки, чтобы складывать отобранные овощи. Он нико
гда не торговался. Они никогда его не обманывали. Когда овощи были взвеше
ны и оплачены, торговцы перекладывали их в его красную пластмассовую кор
зину (лук на дно, баклажаны и помидоры Ц наверх) и всегда давали ему беспл
атно пучок кинзы и несколько стручков жгучего перца. Эcта вез покупки дом
ой в переполненном трамвае. Пузырек тишины в океане шума.
Когда сидели за столом и ему хотелось чего-нибудь, он вставал и накладыва
л себе сам.
Возникнув в Эсте, молчание копилось и ширилось в нем. Оно тянуло свои теку
чие руки из его головы и обволакивало все тело. Оно качало его в древнем, э
мбриональном ритме сердцебиения. Оно потихоньку распространяло внутри
его черепа свои осторожные ветвистые щупальца, ликвидируя, словно пылес
осом, неровности памяти, изгоняя старые фразы, похищая их с кончика языка.
Оно лишало его мысли словесной одежды, оставляя их нагими и оцепеневшими
. Непроизносимыми. Немыми. Для внешнего наблюдателя едва ли вообще сущес
твующими. Медленно, год за годом Эcта отдалялся от мира. Ему стал привычен
этот осьминог, бесцеремонно обосновавшийся в нем и прыскавший на его про
шлое транквилизатором чернильного цвета. Мало-помалу первопричина нем
оты стала ему недоступна, погребенная где-то среди глубоких, спокойных с
кладок молчания как такового.
Когда Кхубчанд, его любимый, слепой, плешивый, писающийся беспородный пе
с семнадцати лет от роду, решил не откладывать дальше свою горемычную ко
нчину, Эcта так ухаживал за ним на последнем, мучительном отрезке пути, сло
вно дело шло о его собственной жизни. В предсмертные месяцы Кхубчанд, чьи
м наилучшим намерениям мешал осуществиться крайне ненадежный мочевой
пузырь, из последних сил волочился к собачьей калитке, висевшей на петля
х в нижней части двери, что вела на задний двор; толкнув калитку носом, он п
росовывал наружу только голову и мочился в доме неровной, пет
ляющей ярко-желтой струей. После чего с пустым мочевым пузырем и чистой с
овестью пес бросал на Эcту взгляд своих тускло-зеленых глаз, стоявших как
тинистые пруды посреди седой старческой поросли, и ковылял обратно к сыр
ой подстилке, оставляя на полу мокрые следы. Когда умирающий Кхубчанд ле
жал на своей подстилке, Эcта мог видеть окно спальни, отраженное в его глад
ких багровых глазных яблоках. И небо за окном. А однажды Ц пролетающую ми
мо птицу. Чудом показался Эсте, погруженному в запах старых роз, напитанн
ому памятью о переломанном человеке, тот факт, что нечто столь хрупкое, ст
оль невыносимо нежное смогло сохраниться, имело право на сущ
ествование. Птица в полете, отраженная в глазах умирающей собаки. Мысль з
аставила его громко рассмеяться.
Когда Кхубчанд умер, Эcта принялся расхаживать. Он расхаживал без отдыха
часами. Поначалу поблизости от дома, но с каждым разом удаляясь все больш
е и больше.
Люди привыкли видеть его на улицах. Чисто одетый мужчина со спокойной по
ходкой. Его лицо потемнело и обветрилось. Загрубело от солнца. На нем появ
ились морщинки. Эcта начал выглядеть более умудренным, чем был на самом де
ле. Как забредший в город рыбак. Человек, которому ведомы морские тайны.

Теперь, когда его Отправили Назад, Эcта расхаживал по Айеменему.
Иногда он бродил по берегам реки, которая пахла фекалиями и купленными н
а займы от Всемирного банка пестицидами. Почти вся рыба в ней погибла. Уце
левшие экземпляры страдали от плавниковой гнили и были покрыты волдыря
ми.
В другие дни он шел по улице. Мимо новеньких, только что выпеченных, глазир
ованных домиков, построенных на нефтяные деньги медсестрами, каменщика
ми, электриками и банковскими служащими, которые тяжко и несчастливо тру
дились в странах Персидского залива. Мимо обиженных старых строений, поз
еленевших от зависти, укрывшихся в конце своих частных подъездных дорож
ек под своими частными каучуковыми деревьями. Каждое Ц пришедшая в упад
ок феодальная вотчина со своей историей.
Он шел мимо сельской школы, которую его прадед построил для неприкасаемы
х.
Мимо желтой церкви, где отпевали Софи-моль. Мимо Айеменемского молодежн
ого клуба борьбы кун-фу. Мимо детского сада «Нежные бутоны» (для прикасае
мых), мимо торговавшего по карточкам магазина, где можно было купить рис, с
ахар и бананы, висевшие под крышей желтыми гроздьями. К натянутым веревк
ам бельевыми прищепками были прикреплены дешевые эротические издания
с разнообразными мифическими южноиндийскими секс-монстрами. Журнальч
ики лениво поворачивались на теплом ветру, соблазняя бесхитростных пре
дъявителей карточек взглядами голых пышнотелых красоток, лежащих в луж
ах поддельной крови.
Иногда Эcта шел мимо типографии «Удача», принадлежавшей пожилому К. Н. М. П
иллею Ц товарищу Пиллею; раньше там базировалась айеменемская ячейка м
арксистской партии, проводились полуночные инструктивные собрания, пе
чатались и распространялись брошюры и листовки с зажигательными текст
ами коммунистических песен. Колыхавшийся над крышей флаг теперь выгляд
ел старым и потрепанным. Кумач выцвел от солнца.
Что касается самого товарища Пиллея, он выходил поутру из дома в старой с
ероватой майке из эйртекса и мунду
Мунду Ц традиционная одежда на
подобие юбки, спускающейся ниже колен. Мунду носят и мужчины, и женщины.
из мягкой белой ткани, скульптурно облегавшей его мужские части. О
н умащал себя нагретым и приперченным кокосовым маслом, втирая его в дря
блую стариковскую плоть, которая тянулась, как жевательная резинка. Он ж
ил теперь один. Его жена Кальяни умерла от рака яичников. Его сын Ленин пер
еехал в Дели, где работал подрядчиком, обслуживая иностранные посольств
а.
Если товарищ Пиллей, когда Эcта шел мимо, натирался маслом на свежем возду
хе, он не упускал случая поприветствовать проходящего.
Ц Эста-мон! Ц кричал он своим высоким пронзительным голосом, теперь, од
нако, волокнистым и обмахрившимся, как тростниковая дудочка, с которой с
чистили кожицу. Ц Доброго утречка! Ежедневная прогулка, да?
Эcта шел мимо него Ц и не грубый, и не вежливый. Просто безмолвный.
Товарищ Пиллей охлопывал себя руками сзади и спереди, стимулируя кровоо
бращение. Ему не ясно было, узнал ли его Эста после стольких лет. Не то чтоб
ы это его особенно заботило. Хотя его роль во всей истории была отнюдь не в
торостепенной, товарищ Пиллей ни в малейшей степени не считал себя лично
виновным в чем бы то ни было. Он списал случившееся по разряду Неизбежных
Издержек Взятой Политической Линии. Старая песня насчет леса и щепок. То
варищ К. Н. М. Пиллей был, надо сказать, до мозга костей политиком. Профессио
нальным лесорубом. Он пробирался по жизни, как хамелеон. Всегда в маске, но
всегда якобы открытый. Открытый на словах, но отнюдь не наделе. Без особых
потерь сквозь любую заваруху.
Он первым в Айеменеме узнал о возвращении Рахели. Новость не столько вст
ревожила его, сколько возбудила его любопытство. Эста был для товарища П
иллея, можно сказать, чужаком. Его изгнание из Айеменема было стремитель
ным и бесцеремонным, и произошло оно очень давно. Но Рахель товарищ Пилле
й знал хорошо. Она росла у него на глазах. Он задумался о том, что побудило е
е вернуться. После стольких лет.

До приезда Рахели в голове у Эсты была тишина.
1 2 3 4 5 6 7