Она взглянула на дикую природу, окружавшую их, и еще раз подумала, как жутко было бы умереть здесь.Болото было беспощадным. Красивым и жестоким зверем. Туманным, дурманящим и таинственным. Смерть не была здесь чем-то необычным, она являлась частью круговорота. Умирали деревья, они падали, сгнивали, превращались в дерн, чтобы из него снова могли вырасти другие деревья. Лягушки съедали мух, змеи лягушек, аллигаторы поедали змей. Смерть не находила сочувствия здесь. Это была зона хищников.Она посмотрела на Джека. Именно он помог ей шуткой выйти из того ужасного состояния, в котором она оказалась в Бовуаре. Джек с его дьявольской усмешкой. Сейчас он не улыбался. Ушла его обычная маска, и она увидела выражение напряженности, которое, как она подозревала, и было его сущностью. Твердость, горячность, скрытность.— Единственно, где я убиваю людей, так это на страницах своих книг, сладкая,-сказал он.. Из нагрудного кармана он достал сигарету и вставил ее между губ.В голове у него мелькнуло слово «лжец». Он развернул свой джип и направил его в сторону города.Саванна, спрятавшись в кустах сирени, разросшихся вокруг уютного старого дома, наблюдала через окно кабинета Купера, как он работает. Он сидел согнувшись над своим блокнотом, сигара дымилась в пепельнице, бокал с бренди стоял рядом. В доме горела только его настольная лампа, окружая его мягким масляным светом. Через оконное стекло он казался ей нереальным, она как будто видела сон, добрый и золотистый, который никогда не смогла бы удержать надолго. Он всегда будет неуловимым, далеким. Их всегда будет разделять ее прошлое. И его привязанность к своей жене.Будь проклята его жена-эта Астор Купер. Почему она просто не умерла, и дело с концом? Как жестоко с ее стороны цепляться за него, сохраняя невидимые узы, будучи уже не человеком, а его подобием. Она, наверное, была когда-то красивой женщиной. Саванна легко могла представить ее, обаятельную, скромную, изящную. Она была тем, чем Саванна не была никогда. Уважаемая всеми, прекрасная жена, замечательная хозяйка дома. Но сейчас жена Куца была никем и не могла ничего дать ему, кроме хлопот. Она сошла с ума. Живым осталось только ее тело, которое продолжало еще существовать с помощью сиделок.«А я могла бы ему кое-что дать. Я могла бы дать ему все»,-думала Саванна, машинально приглаживая руками свою мятую шелковую юбку.Так, как сегодня отдавала все Ронни Пелтиеру?Она сжала зубы, продолжая прислушиваться к внутреннему голосу. Она крепко ухватилась за ветки сирени. Ей было горько. Она занималась сексом с Ронни, потому что хотела и нуждалась в этом. Почему она должна чувствовать себя виноватой? Ну и что, что она сама напросилась, сама стремилась к этому, чтобы утолить свою ненасытную жадность.Именно для этого ты была создана, Саванна… Ты всегда хочешь этого, Саванна…Это было правдой. Правдой, которая вбивалась ей в голову ночь за ночью. Она была прирожденной обольстительницей, созданной для греха. Не имело смысла идти против своей природы.Сегодня вечером она и не стала бороться. Аромат секса и лосьона после бритья, которым пользовался Ронни, все еще витал вокруг нее, подтверждая этот факт. Они занялись любовью, так и не доехав до гаража. Саванна заставила его остановить грузовик где-то на задворках старого лесного склада и тут же взгромоздилась на него на длинном сиденье его «форда-рейнджера». Ронни не протестовал, не требовал никаких объяснений. Именно это ей и нравилось в молодых мужчинах-у них не было никаких комплексов. У Ронни тоже не было никаких моральных принципов. Он никогда не отказывался скинуть свои «левис» и заняться сексом просто ради удовольствия.Возбуждение и стыд переплелись в ней, яростно борясь между собой. В глазах у нее появились слезы, которые мешали ей смотреть на Купа, продолжавшего писать за столом.— Черт бы тебя побрал, Конрой Купер, — пробормотала она, ненавидя чувства, которые раздирали ее на части. Это Куп был виноват. Если бы она не влюбилась, в него, если бы он не был таким благородным… Именно он заставил ее почувствовать себя шлюхой.Нет. Она всегда была шлюхой. Она была рождена, чтобы стать ею, и достигла в этом совершенства. Купера заставил ее стыдиться этого.Неслышно плача, она пошла вдоль дома, крадучись, почти касаясь деревянной обшивки дома, она добралась до окна и прижалась лицом к стеклу.Купер медленно разогнулся и, поморщившись, отложил свой карандаш в сторону.— Саванна?-Он произнес ее имя себе под нос, напряженно вглядываясь в темноту, которая скрывала ее черты. Конечно, это была она. Она всегда приходила к нему в раскаянии, которое всякий раз испытывала после своей очередной выходки. Это вошло у нее в привычку. Нахмурившись, он подумал, что в привычку у нее вошло и желание мучить и унижать саму себя.Она упала в его объятия в ту же секунду, как он открыл дверь, рыдая, как ребенок. Купер обнял ее и стал успокаивать, нашептывая какие-то слова, его губы ласково целовали ее растрепанные волосы.— Извини меня!-крикнула она, схватив обеими руками его за рубашку. — Мне так стыдно, так стыдно!— Успокойся,-прошептал он тихо, его голос был мягким и успокаивающим. — Не надо плакать, любимая, ты разбиваешь мне сердце.— Это ты разбиваешь мое сердце,-сказала Саванна с болью в голосе. — Постоянно.— Нет, — шепнул он. — Я люблю тебя.— Люби меня.-Судорожно вздохнув,, она снова и снова повторяла эти слова, горячие слезы ручьем лились из ее крепко закрытых глаз. — Люби меня. Люби меня.Не было ли это единственным, чего она хотела? Чтобы ее любили. Чтобы о ней заботились. И тем не менее она то и дело убегала к мужчинам, которые никогда ее не любили. Смятение росло в ее душе, и она пыталась выплакать его на надежном плече Купера, черпая силы в его нежности и силе. Она совсем запуталась. Она хотела быть сильной, но не умела. Она хотела быть хорошей, но не могла. Единственное, что ей хорошо удавалось-это секс, но этого было слишком мало, чтобы заставить Купера забыть чувство долга.— Тихо, тихо, — шептал он, укачивая ее. От нее пахло сексом и дешевым одеколоном. Она была с другим мужчиной. Это не удивило его и не затронуло его самолюбия. Он и не ждал от Саванны верности. Как она сама выразилась, она была «гулящей». Это огорчало его и глубоко беспокоило. Во многом Саванна была воплощением Юга; красивой, своенравной, упрямой и обманутой…— …Купер?Саванна откинулась назад и заглянула ему в лицо, все еще крепко держась руками за его рубашку. Он смотрел на нее, моргая светлыми густыми ресницами.— Черт возьми!-раздраженно проговорила она, отталкивая его.-Ты даже не слушаешь меня! Ты можешь думать только о ней, не так ли? Всегда с леди Астор. Чистой, целомудренной леди Астор.— Ты не права,-спокойно ответил он. Выпустив ее из своих объятий, он подошел к письменному столу, убрал блокнот с карандашом, затушил последнюю гаванскую сигару, которая у него оставалась и которая сгорела дотла.— Ты бы хотел, чтобы здесь была она,-горько продолжала Саванна.-Конечно, она не переспала с Ронни Пелтиером восемь раз, начиная с воскресенья. Нет, она находится в клинике святого Джозефа, красивая, как орхидея, бесчувственная, как столб…— Прекрати!Голос Купера резко прозвучал в тишине. Он обернулся и, схватив ее за плечи, грубо встряхнул. Он опомнился прежде, чем смог встряхнуть ее еще раз, и, с трудом взяв себя в руки, продолжал дрожать всем телом.— Черт бы тебя побрал. Саванна. Зачем ты это делаешь? — задал он вопрос хриплым голосом, его пальцы продолжали крепко держать ее руки.-Ты требуешь моей любви и в то же время ты заставляешь меня ненавидеть тебя. Почему ты не можешь согласиться на то, что я могу дать тебе, и быть счастливой этим.— Счастливой?-прошептала она бесцветным голосом и посмотрела ему прямо в глаза. — Я не знаю, что это такое.Купер закрыл глаза, чтобы справиться с морем чувств, которые нахлынули на него, и, притянув ее, крепко прижал к себе.— Не надо меня ненавидеть, Куп,-тихо попросила она, обнимая его.-Достаточно, что я умею это делать за двоих.— Тихо… тихо…-Он убрал волосы с ее щек и поцеловал в висок, а потом в губы.-Я люблю тебя,-произнес он глухо, слова растворились в воздухе, как дыхание. — Я люблю тебя.— Докажи мне.Часы в холле отсчитывали секунды в ночи. Саванна прислушивалась к ним в тишине, свернувшись рядом с Купером. Он спал и ровно дышал, одной рукой все еще обнимал ее. Спящим он казался ей старше. Его обычная энергичность и живость молодили его, но сейчас на его лице проступили все его пятьдесят восемь лет.На какое-то мгновение она представила, что это был ее отец, который лежал здесь, живой, и прижимал ее к себе. Джеффу Чандлеру было бы сейчас пятьдесят восемь, если бы он был жив. Она часто представляла себе, как сложилась бы ее жизнь, будь он жив. Какой другой она могла бы быть. Может, именно она стала бы знаменитой из двух сестер Чандлер. Она могла бы стать актрисой или модельером. А Лорел… Лорел бы не пришлось так яростно бороться за справедливость.Бедная Малышка. Ей стало стыдно, когда она вспомнила, как она оставила Лорел во «Френчи». Ей давно надо было быть дома и проследить, чтобы Лорел как следует отдохнула. Забота о Лорел стала ее насущным делом. Но ей так нужно было побыть немного с Купером. Без ссор, без слов, без всего, кроме любви друг к Другу.Когда они занимались любовью, ее всегда поражала его нежность. Он всегда был с ней необыкновенно ласковым, никогда не торопился. Не было неистовых объятий, грубой настойчивости. Ласка. Нежность. Благоговение. Каждый раз, как будто это была ее первая ночь.Нет, подумала она, скривив губы в подобие улыбки. Ее первая ночь была совсем не такая.—Ты хочешь меня, Саванна. Я заметил, как ты смотришь на меня.— Я не знаю, что вы имеете ввиду…— Лгунья. Ты все время н апр а ш и в а е шься на это, дразнишь мен я.— Нет, неправд а.— Ну, так я сделаю то, чего ты добиваешь с я, м а л ы ш к а.— Нет! Я не хочу, чтобы вы касались меня. Мне не нравится это.— Нет, тебе нравится. Не лги мне. Не лги себе самой. Именно для этого ты и создана, Саванн а…И она зажмурилась и прокляла Росса Лайтона на веки веков.Убийца женщин… Убийца. Единственное, где я убиваю людей, так это на бумаге… Лгун… Ты лгун, Джек…Он слонялся по комнатам ЛАмур, не замечая оторванных обоев, которые свисали со стен, не замечая грязи, сырого запаха плесени и затхлости, терзаемый собственными душевными муками. Бесы внутри него рычали и извивались, он ничего не мог с этим поделать, ему оставалось только .красться по темным закоулкам своего дома. Он не мог выпустить бесов на свободу, потому что боялся даже представить, что он тогда сделает — сойдет с ума или убьет себя.Убить себя. Эта мысль не один раз приходила ему в голову. Но он отвергал ее. Он не заслуживал свободы, которую могла принести смерть. Жить — было его наказанием, сознавая, что ты ничтожество, зная, что ты убил единственного человека, кто увидел в тебе что-то хорошее.Эви. Ее лицо всплыло перед его глазами, мягкое, красивое, с широко раскрытыми черными глазами, полными доверия. Доверие-это слово резануло его, как бритва. Она доверяла ему. Она была хрупкой, как ваза из тончайшего стекла, и она верила, что он будет беречь ее. А кончилось тем, что он погубил ее, разбил ее жизнь. Убил ее.Дикий нечленораздельный крик вырвался из глубин его души. Он повернулся и изо всей силы ударил кулаком о стену. Звук удара и агония, которую он испытывал, эхом отозвались в пустом доме. Пустом, как и его сердце, как и его душа, как та бутылка пива, которую он сжимал в пальцах левой руки. Бесы рвались наружу, и он, резко повернувшись, швырнул бутылку и услышал, как она разбилась о дверь.Ничтожный, никчемный, конченый человек…Из темных уголков его памяти возник образ Блэкки Бодро. В испуге он бросился вон из холла, минуя неосвещенную комнату, и выбежал на верхний балкон.Bon a rien, tu, bon a rien… Ни на что не годный, ты, никчемный человек.,, (фр.)

Воспоминания преследовали его, как демоны, до боли реальные и яркие. Он крепко зажмурился, стараясь не видеть их, прижался спиной к каменной стене и обнял себя за плечи. Каждый мускул его тела дрожал мелкой дрожью. Воспоминания жгли его мозг.Мать, согнувшись пополам, стоит над кухонной раковиной, кровь течет у нее из носа и разбитой губы. Глаза полны слез, которые катятся по ее щекам, но ее плач не слышен. Она боялась заплакать громко. Блэкки не хотел слышать ничьих воплей, они злили его еще больше. Le bon Dien Видит Бог (фр.).

, даже в хорошем настроении у него хватало злобы на всех.Джек держал ее за юбку, испуганный и злой, десяти лет от роду. Слишком маленький, чтобы защитить ее. Ничтожный, бессильный, ни на что не годный. Годный только ненавидеть. Он подумал, что преуспел в этом. Он ненавидел отца каждой частичкой своего детского существа. Именно такая ненависть заставила его оторваться от дрожащих ног матери и встать на пути Блэкки, когда тот придвинулся с занесенной для нового удара рукой.Раздался пронзительный крик, когда Мария вбежала в кухню. Джек, не взглянув на свою младшую сестру, закричал, чтобы она не приближалась, а сам бросился на отца. Он хотел бы быть выше ростом, сильнее, чтобы ударить Блэкки так же, как тот ударил маму, но он был лишь маленьким и тщедушным ребенком, как не раз говорил его отец.Джек сжал кулаки, намереваясь как следует ударить своего отца, но у Блэкки было другое мнение. Он с силой опустил руку, которую занес, чтобы ударить свою жену, на лицо Джека, отбросив его в сторону, как игрушку.Джек упал на пол, голова у него кружилась и гудела, слезы туманили глаза, ненависть обжигала, как кислота.Вот ему уже не десять лет. Он подросток. Он встает на ноги и хватает железную сковородку с длинной ручкой, стоящую на плите, и замахивается ею со всей силой, на которую способен…Он вздрагивает всем телом, воспоминания обрываются.— Я убиваю людей только на бумаге, сладкая… С того места на темном балконе, где он стоял, был виден Бель Ривьер. Нормальные люди спали в своих кроватях в такой поздний час. И Лорел спала.— Только один я сижу здесь ночью и вою на луну, — пробормотал он, садясь на выщербленный пол балкона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69