Сесилия Ахерн
Подарок




Благодарности
Рокко и Джей - лучшим из подарков, полученным одновременно.
Весь пыл моей любви - моей семье за дружбу, поддержку и любовь - Мим, папе, Джорджине, Ники, Рокко и Джей. Дэвид, спасибо тебе!
Огромная благодарность всем моим друзьям, дарящим мне радость и украшающим жизнь, Иойо и Леони - за Рантарамас. Спасибо Ахою Маккою - за уроки управления яхтой.
Спасибо коллективу "Харпер энд Коллинз" за поддержку и веру, которая так меня вдохновляла и побуждала к действию. Спасибо Аманде Райдаут и моим редакторам - Линн Дрю и Клер Бонд. Фиона Макинтош и Мойра Рейли - спасибо!
Спасибо Марианне Ганн О'Коннор за то, что она такая, какая она есть. Пэт Линч и Вики Сатлоу - спасибо!
Спасибо всем моим читателям, я буду хранить вечную благодарность вам за вашу поддержку.

1 Воинство секретов
Если рождественским утром вы пройдете по улице вдоль ряда окраинных домиков, то непременно почувствуете сходство их мишурных пряничных фасадов со свертками подарков, что лежат под наряженными елками внутри. Потому что как те, так и другие таят в себе секреты. Тяга прощупать и, проткнув, порвать яркую упаковку, посмотрев, что спрятано под ней, сродни неодолимому желанию заглянуть в щелку меж задернутых штор и застигнуть момент единения семьи в это утро Рождества, момент, обычно скрытый от любопытных глаз. Потому что внешнему миру, погруженному в умиротворяющую и в то же время полную трепетных предчувствий особую тишину этого единственного из всех утра, домики эти видятся нарядными игрушечными солдатиками, стоящими плечом к плечу - грудь вперед, живот втянут, - гордо и зорко охраняющими то, что сокрыто внутри.
Дома в это рождественское утро подобны шкатулкам запрятанных истин. Венок на двери - это палец, прижатый к губам, опущенные жалюзи - как сомкнутые веки. А потом, раньше или позже, за опущенными жалюзи и задернутыми шторами затеплится огонек - слабый признак начавшегося движения.
Как звезды на небе, являющиеся невооруженному глазу одна за другой, как крупицы золота на лотке старателя, за шторами и жалюзи в рассветном полумраке возникают огоньки. И постепенно, подобно небу, загорающемуся звездной россыпью, или счетам миллионера, неуклонно пополняющимся новыми поступлениями, комната за комнатой, дом за домом, улица начинает просыпаться.
В рождественское утро кругом воцаряется покой. Но пустынные улицы не внушают страха, скорее напротив: пустота их - это символ надежности и безопасности, несмотря на зимний холод, она дышит теплом. По разным причинам, но всех в это утро тянет к домашнему очагу. Ведь если снаружи мрачновато, то внутри расцветает мир бешено ярких красок, мир, полный восторга, клочков оберточной бумаги и разлетающихся во все стороны цветных ленточек. Воздух настоян на праздничных ароматах корицы и прочих специй, густо напоен рождественскими мелодиями и радостными ожиданиями. В воздух, как ленты серпантина, несутся веселые возгласы и отзвуки объятий, шутихами взрываются слова благодарности.
В Рождество все становятся домоседами, мало кто грешит бродяжничеством, даже у самых неприкаянных есть какая-никакая крыша над головой.
Лишь редкие черные точки одиноких прохожих на пути из дома в дом испещряют улицы. Подкатывают машины, из которых выгружают подарки.
Из распахнутых дверей в холод улицы доносится шум приветствий, дразня догадками о происходящем внутри. Но только ты на порог, устремившись вслед за ними, только ощутишь себя словно в толпе долгожданных гостей - не чужаком, а одним из приглашенных, - как парадная дверь захлопывается, замыкая остаток дня напоминанием, что не твой это праздник.
И сейчас в этом квартале игрушечных домиков по улицам бредет одинокая душа. Но не любоваться красотой потаенного мира, что прячется за этими стенами, пришла она сюда. Душа эта изготовилась к войне - распутать бантом завязанный узел, разорвать обертку, раскрыв то, что таится внутри дома под номером двадцать четыре.
Для нее не столь важно, чем заняты сейчас обитатели этого дома, но для особо любопытных скажем, что в этот момент младенец десяти месяцев от роду, ошеломленный выросшим в углу комнаты огромным сверкающе-зеленым и щетинящимся иголками предметом, тянет руку к блестящей красной игрушке, в которой так смешно отражается знакомая пухлая ручка и слюнявый ротик. В это же время двухлетний малыш валяется в ворохах оберточной бумаги и мишуры, подобно принимающему грязевые ванны бегемоту; в свою очередь, отец семейства застегивает бриллиантовое колье на шее матери семейства, и та, прижав руку к груди, изумленно и недоверчиво покачивает головой, как делали героини виденных ею когда-то старых черно-белых кинолент.
Нам это не столь важно, чего не скажешь о мальчугане, стоящем сейчас в палисаднике дома под номером двадцать четыре и силящемся проникнуть взглядом сквозь зашторенные окна гостиной. Что происходит за окном, он видеть не может, но этот четырнадцатилетний подросток, чье сердце уязвлено, а перед глазами стоит образ матери, льющей слезы все дни напролет, способен проявлять догадливость.
И потому, взметнув руки над головой и широко размахнувшись и отведя плечо назад, он делает сильный бросок. Он бросает то, что держит в руках, и, отступив, с горьким злорадством видит, как пятнадцатифунтовая замороженная индейка, разбив стекло, влетает в гостиную дома номер двадцать четыре. Вторая преграда из затянутых штор между ним и теми, кто в гостиной, несколько замедляет полет птицы. Она грохается на пол, но останавливается не сразу, а, вертясь и кувыркаясь, продолжает скользить по полу, пока не замирает, найдя последнее пристанище под рождественской елкой.
Это им подарок от него.
Люди, как и дома, хранят свои секреты. Не то секреты обитают в них, не то сами они обитают в секретах. Они удерживают секреты, крепко прижимая их к груди, язык облекает их в ложь, чтобы невзначай не выболтать. Но время идет, истина побеждает, правда берет свое. Она, извиваясь, корчится, ворочается, растет, натруженный враньем язык уже не в силах скрывать ее далее, и наступает пора, когда приходится выговорить слова, выплюнуть их, дав свободу громовой истине. Время всегда играет на руку истине, соседствуя с ней и поддерживая ее.
Эта история о людях, времени и истине. О людях, которые, подобно сверткам с рождественскими подарками, таят свои секреты, укрытые множеством оберток, пока наконец секреты не явятся тем, кому они предназначены, кто сумеет снять обертку и докопаться до сути. А иной раз стоит и себя подарить кому-то, чтобы понять, кто ты есть на самом деле. Иной раз, чтобы докопаться до сути, тоже приходится снимать обертки.
Наша история повествует о человеке, снимающем обертки. И о человеке, раскрывающемся, обнажающем свою суть перед теми, кому это важно. А те, кому это важно, раскроются в свой черед. Дайте только срок.

2 Утро ухмылок
Сержант Рэфаел О'Рейли медленно и методично расхаживал по тесной служебной кухоньке полицейского участка Хоут-Гарда, вновь и вновь возвращаясь мыслью к утренним открытиям. Его все знали как Рэфи, что следовало произносить: Рейфии; в свои пятьдесят девять он должен был отслужить еще год до выхода на пенсию. Не думал он, что будет с тоской ожидать этого дня, пока не случилось то, что случилось утром, пока произошедшее, ухватив его за плечи, не встряхнуло хорошенько, не перевернуло вверх тормашками, как это делает снегоочиститель с комьями снега, пока все, что он думал раньше, все его предыдущие планы и соображения не разбились, не разлетелись в пух и прах. С каждым шагом теперь он слышал, как поскрипывают под ногами осколки его некогда твердых убеждений.
Он отмерил в кружку две чайные ложечки растворимого кофе. Кружку в виде здания нью-йоркского управления полиции привез ему из Нью-Йорка в качестве рождественского подарка один его сослуживец. Рэфи притворялся, что подарок оскорбляет его эстетические чувства, но на самом деле кружка была удобна и кофе из нее успокаивал. Сжав ее в руках в то первое утро, он сразу перенесся мыслью на пятьдесят лет назад, когда тоже получил от родителей в подарок на Рождество игрушечную полицейскую машину. Он холил и лелеял этот подарок, пока однажды не оставил машину на дворе на всю ночь и дождь не попортил игрушку, заржавевшую так сильно, что полицейских пришлось досрочно отправить в отставку. И сейчас, держа кружку, он испытывал сильное желание поводить ею по столу, одновременно имитируя звук полицейской сирены, а потом атаковать ею пакет сахара, который, если никого не случится рядом, в конце концов опрокинется, просыпав на машину свое содержимое.
Вместо всего этого, убедившись, что в кухоньке он один, Рэфи всыпал в кружку пол-ложечки сахара. Преисполнившись некоторой уверенности, он кашлянул, дабы заглушить шуршание пакета в тот момент, когда ложка, вновь опустившись в него, вынырнула уже полной с верхом. Не пойманный за этим проступком, он, совершенно обнаглев, опять полез в пакет.
- Бросить оружие, сэр! - властно выкрикнул от дверей женский голос.
Испуганный вторжением, Рэфи вздрогнул, просыпав сахарный песок с ложки. На столе образовалась неряшливая кучка. Пора вызывать подкрепление.
- Пойман на месте преступления, Рэфи! - Подойдя к кухонному столу, его коллега Джессика быстрым движением выхватила у него ложку.
Она достала из шкафчика свою кружку, сувенирную, подарок Криса Крангла, и пододвинула ее через стол к кружке Рэфи. На секунду пышные груди белотелой Джессики уперлись в его полицейскую машину, и у Рэфи мелькнула мальчишеская мысль: как приятно, должно быть, ребятам-полицейским внутри такое прикосновение.
- И мне тоже! - Эти слова прервали цепь его видений - полицейских, обжимающихся с Джессикой Рэбит.
- Пожалуйста, - поправил ее Рэфи.
- Пожалуйста, - повторила она его голосом и закатила глаза.
Джессика была новичком. Она появилась в участке лишь полгода назад, но и за столь короткое время успела едва ли не вскружить голову Рэфи. Он питал слабость к этой двадцатишестилетней, в пять футов четыре дюйма ростом, крепкой блондинке, с такой готовностью и сноровкой выполнявшей любое задание. К тому же он чувствовал, что она привнесла в их полностью мужской коллектив столь необходимый дух женской предприимчивости и энергии. Многие из его товарищей согласились бы с ним, но, может быть, по причинам несколько иным, нежели его собственные. Он относился к ней как к дочери, которой не имел. Или же как к дочери, которую имел, но потерял.
Выкинув из головы ненужные мысли, он стал смотреть на Джессику, стряхивавшую просыпанный сахарный песок со стола.
Несмотря на всю ее напористую энергию, глаза Джессики, миндалевидные, темно-карие почти до черноты, таили в своей глубине что-то невысказанное. Как будто из свежего, недавно нанесенного слоя почвы вот-вот должны проклюнуться ростки - травы или злаков, что ждут своего часа под спудом. В этих глазах была тайна, познать которую он не слишком стремился, довольствуясь твердой убежденностью, что, какова бы ни была эта тайна, именно она побуждает Джессику действовать, толкая вперед, когда самое разумное было бы двигаться в обратном направлении.
- Ну, пол-ложечки меня не убьет, - проворчал он, пригубив кофе и решив, что в самый раз была бы еще ложка.
- Если, прижимая к обочине "порше" на прошлой неделе, вы чуть не окочурились, то вам для этого и пол-ложечки хватит. Вам что, нового сердечного приступа захотелось?
Рэфи вспыхнул.
- Да ерунда все это, сердце просто пошаливает, и не надо так шуметь! - прошипел он.
- Вам нужен покой, - сказала Джессика уже тише.
- Доктор сказал, что у меня все в норме.
- В таком случае ему самому голову проверить не мешает - до нормы вам далеко!
- Ты и знаешь-то меня всего полгода, - буркнул он, передавая ей кружку.
- Такие полгода целой жизни стоят, - усмехнулась она. - Ладно, так и быть, возьмите коричневый, - виновато добавила она и, набрав полную с верхом ложку из пакета с коричневым сахаром, высыпала ему в кружку.
- Коричневый сахар, коричневый рис, все коричневое. Помнится, было время, когда жизнь моя наполнялась более радужными тонами.
- Наверняка было время, когда вы и ноги свои видели, поглядев вниз! - моментально парировала она.
Старательно размешивая сахар в его кружке, она устроила в ней маленький водоворот, и, наблюдая это, Рэфи думал, что будет, если нырнуть туда с головой: выпрыгнет ли.
- Если этот кофе вас убьет, чур, я не виновата, - сказала она, передавая ему кружку.
- Если я помру, я стану преследовать тебя - буду являться тебе до самой твоей смерти.
Она улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными - улыбка лишь тронула губы и замерла где-то у переносицы.
Он следил за тем, как утихает водоворот в его кружке, а возможность прыжка в другую реальность уносится вместе с поднимающимся вверх паром вверх. Да, чертовски трудное выдалось утро. Не до улыбок. А может, не совсем так. Может, тут уместны ухмылки. Непонятно.
Рэфи передал Джессике кружку с кофе - черным, без сахара, как она любила, и оба склонились над столом друг против друга, каждый дуя на свой кофе, - ноги уперты в землю, душа витает в облаках.
Он глядел на Джессику - обхватив ладонями кружку, она вперилась туда взглядом, словно то был магический кристалл. Как было бы хорошо, если б это было так, если б обладали они даром предвидения, чтобы предотвратить многое из того ужасного, чему оказались свидетелями. Ее щеки были бледны, а глаза окружены розовой тенью - единственный след пережитого утра.
- Ничего себе утречко, верно, дружок?
В миндалевидных глазах что-то блеснуло, но она тут же опомнилась, взяв себя в руки, кивнув и сделав глоток в качестве ответа.
По легкой гримасе, которую она постаралась скрыть, Рэфи понял, что она обожглась, но, словно наперекор очевидному, сделала второй глоток. Даже кофе, и тому она бросает вызов.
1 2 3 4 5