Она высыпала кубики картошки в кастрюлю для супа и продолжала:
– Твоего папу звали Роберт. Роберт Куртис. Он был высокий блондин, очень симпатичный. – Она окинула любовным взглядом белокурые волосы Роны.
– Они вместе поехали в Венецию, и там он отравился и умер от осложнений. Это была ужасная трагедия. Лили вернулась домой, тут ты и родилась.
Она посмотрела на Рону:
– Она была очень молода. Она считала, что не сможет как следует за тобой приглядеть. И потому попросила нас о тебе позаботиться.
Роне казалось, что вся ее жизнь перемешивается сейчас, как суп в кастрюле.
– Ну вот, ты стала наша, и слава богу, что так вышло. – Ее влажная ладонь легла на макушку Роны.
– Потом Лили умерла в Стамбуле, и ее там похоронили. Я хотела забрать ее домой, но твой папа сказал: нет, Глазго все равно для Лили никогда не был домом.
В тот вечер мама вытащила большой черный альбом с семейными фотографиями и показала Роне ее настоящих родителей.

Рона смотрела в окно на оживленную улицу, полную магазинов и покупателей. Женщины были с детьми, везли их в колясках или держали за руку. Почему же она не сказала родителям о ребенке? Они бы помогли ей, на время взяли бы Лайема к себе, чтобы она могла закончить учебу. Просто ее жизнь была связана с Эдвардом. А Эдвард не хотел становиться отцом. По крайней мере тогда.
Рона пошла расплачиваться.
Ее официантка стояла за кассой.
– Не беспокойтесь о нем, – сказала она. – Если не жалеть для них времени, в конце концов они становятся людьми.
Рона поблагодарила ее и вышла.

Лишь миновав Гартенхилл, она поняла, что едет в сторону Управления полиции. Она чертыхнулась и даже треснула по рулю от досады, но потом смирилась с тем, что придется делать огромный крюк, чтобы вернуться в лабораторию. Перспектива пробираться сквозь путаницу улиц с односторонним движением на Гартенхилле ее не вдохновляла, и она поехала на Ганновер-стрит. Внезапно оказавшись на Джордж-сквер, она растерялась и пропустила нужный поворот. Господи, да она просто ездит кругами! Потом мимо поплыли величественные колонны Галереи современного искусства. Здесь можно проехать на Винсент-стрит. Она дала по тормозам, потому что впереди идущий автобус неожиданно вдруг встал.
Из автобуса выпрыгнул подросток и остановился в нерешительности. На ступеньках галереи загорала компания каких-то оборванцев, но этот мальчик был одет совершенно иначе. Он напряженно вглядывался, но не находил того, кого искал. Уныло поникшие плечи отразили его разочарование.
И тут она увидела мужчину. Он стоял за колонной. Когда он окликнул паренька, лицо у того радостно вспыхнуло.
Мужчина не стал приближаться. Но это не имело значения, потому что Рона уже его узнала.

29

Взгляд Фионы был острее ножа.
– Почему ты не оставил его дома? – шипела она. – А как же фотографироваться?
– Но я не мог ничего поделать, – растерянно отвечал Эдвард. – Он просто смылся, не предупредив меня.
По лицу жены Эдвард видел, что лучше прекратить этот разговор. Чертовски некстати заболел муж Эми. Поставщики, слава богу, не забыли доставить им продукты, но дети остались без присмотра.
И все же ничто не могло омрачить для него этого момента. Даже отсутствие Джонатана. Фотография только выиграет, если на ней не будет его кислой рожи. Он обойдется, отдаст газетчикам какой-нибудь из их семейных снимков, сказал он Фионе.
– Итак, – торжествующе закончил он, – что ты думаешь? Как тебе наш перевес? Тысяча в нашу пользу!
– Вот сэр Джеймс обрадуется.
– Сэр Джеймс уже обрадовался. Он был на связи все это время. Ему бы очень хотелось быть сегодня у нас, но утром он улетает в Париж. Передает тебе свои наилучшие пожелания. – Эдвард нежно стиснул ей руку. – Ну, я пошел вращаться в обществе.
Гостиная была полна народу. Эдвард отлично знал, что при голосовании он не был всеобщим любимцем и после торжества многих знакомых нужно будет отсеять, но сейчас он принимал поздравления по номинальной цене. Он ходил между гостями, пожимая руки, тут шутил, там заинтересованно расспрашивал. Короче говоря, все прошло удачно.
Двери в сад были открыты настежь, и люди выходили насладиться теплым вечером. Ласковое солнце заставило его почувствовать себя еще более счастливым. Два долгих года он работал как каторжный, но достигнутое того стоит.
Он нашел глазами Фиону. Она создана для такой жизни. Образцовая жена члена парламента. Сдержанная, здравомыслящая, надежная и сексапильная – на зависть всем его коллегам в парламенте. Достаточно лишь взглянуть на других жен, чтобы понять, какой он счастливчик. Эдвард огляделся, дабы подтвердить свои мысли.
Его не слишком огорчало ее нежелание постоянно жить в Лондоне. Они решили не срывать с места детей. Но пусть даже и так, он все равно не понимал, чего ради ей охота сидеть в Глазго в течение всей недели. Однако это решение могло оказаться взаимовыгодным. Что до него, то он будет рад отдохнуть от семейной рутины, особенно от постоянных стычек с Джонатаном. Мысль о холостяцкой жизни в Лондоне чрезвычайно его воодушевляла.
Сэр Джеймс предложил ему на первые недели свою лондонскую квартиру, пока он не подыщет себе жилье. Чертовски любезно с его стороны, думал Эдвард. Все удобства, экономка, и подростков не только не видно и не слышно, но даже духу их поблизости нет.
Мысли Эдварда вернулись к настоящему. Мораг, стоя у бара, опять что-то лакала. Почему Фиона не следит за девчонкой, спросил он себя. Эдвард стал пробираться туда, чтобы одернуть ее, но в это время рядом с ней возник ее бойфренд. Он что-то сказал ей, и Мораг подняла на него взгляд, полный обожания. Это впечатляло. Ничто из сказанного им дочери никогда не вызывало с ее стороны подобной реакции. А он-то считал этого парня пустым местом.

Перевалило за полночь, когда гости начали расходиться. Они с Фионой стояли в дверях и пожимали всем руки. Вид у Фионы был утомленный, но она хотела закончить вечер, как полагается. Продемонстрировать их сторонникам, что она сделана из правильного теста. Наконец дом опустел.
– Ты запрешь? – спросила она усталым голосом.
– А Мораг?
– Она уже в постели. Перебрала шампанского.
Джонатан до сих пор не явился.
– Я не стану запирать на большой замок. Обычно он не так поздно приходит.
Эдвард погасил свет в гостиной.
Они устало поднялись по лестнице. Впервые Эдвард не чувствовал желания отметить свою победу сексом. Он надеялся, что избрание в парламент не ослабит его сексуальной энергии.

Джонатан закрыл входную дверь и прошел в гостиную. Светящийся циферблат над камином показывал четыре тридцать. Свет от фонарей, подсвечивающих газон, проложил дорожку прямо в гостиную, через батареи пустых стаканов и пепельниц, полных окурков.
Эми сегодня не было. Она бы ни за что не оставила на ночь такую грязь. Вспомнив об Эми, Джонатан чуть не расплакался. Эми всегда думала о нем только хорошее, даже когда знала правду.
Джонатан нашел бутылку водки. Он плеснул себе немного и сел на диван. Лобби, должно быть, услышал, как он пришел, потому что вбежал в комнату и плюхнулся на ноги Джонатану.
От собаки, прильнувшей к нему, исходило такое тепло и покой, что комок в горле у Джонатана сразу вырос, едва не задушив его. Слезы стыда покатились по щекам. Кисти рук, там, где их перетягивал ремень, жутко саднили. Он проглотил водку одним махом. Она обожгла его распухший язык, впилась в израненное горло. Джонатан поперхнулся, вспоминая жестокое вторжение Саймона.
Он обхватил руками подушку, прижал ее к животу и лег боком на диван, подтянув колени к подбородку. Поскуливая, пес лизал его лицо.

30

Набрав номер, Нейл переложил телефон в другую руку, обнял Крисси и привлек ее к себе. Одна щека у него по-прежнему оставалась опухшей и бурой. Крисси коснулась губами его вздутой кожи, он стиснул ее плечи.
– Может быть, его нет дома? – предположила она.
Нейл покачал головой, и как раз в этот момент на другом конце взяли трубку.
– Я хочу поговорить с Джимом Коннелли.
Крисси слышала, как женщина отвечает, что ее муж пока не проснулся.
– Мне нужно с ним поговорить. Скажите, что это важно.
– Какого черта вам надо? – рявкнул Коннелли. – Если вы насчет газеты, звоните в редакцию.
– Мне не нужна редакция.
Крисси увидела, что на щеке у Нейла задергался нерв. Он пытался сосредоточиться, а долго стоять на ногах было для него мучительно.
– Заткнитесь и слушайте, – сказал он.
Нейл сообщил Коннелли достаточно, чтобы пробудить в нем интерес, и назначил встречу. Крисси услышала одобрительное мычанье. Нейл был прав: журналист проглотил наживку.
Повесив трубку, Нейл ссутулился, как будто силы оставили его.
– Ты должен лечь в постель, – сказала она.
В первый раз его самоуверенность ему изменила, и он не стал спорить.

Когда Эдвард следующим утром спустил ноги на пол, пол под ними вздыбился. Держась за спинку кровати, он выпрямился и с проклятьями стал натягивать халат. В голове грохотала барабанная дробь, а в желудке была такая тяжесть, будто он ехал на пароме через Ла-Манш. Пришлось постоять и подождать, пока пол перестанет качаться.
По пути в душ он попытался вспомнить, сколько было выпито вчера. Вроде бы немного, но он все время разговаривал и почти не ел.
Теперь наступила расплата.
Эдвард включил душ. Голову закололо иголочками, но легче не стало. Он пообещал себе крепкий кофе и две таблетки от мигрени. Это должно помочь.
Когда он спускался, Фиона крикнула, чтобы он заглянул в комнату к Джонатану.
– Я не слышала, как он вчера пришел, – сказала она.
Эдвард застонал и поплелся обратно.

Дверь в комнату была плотно закрыта. Эдвард ненавидел, когда Джонатан запирался изнутри.
А вдруг пожар? – пронеслось у него в голове. Он говорил об этом сыну миллион раз, но все без толку.
Если Джонатан там курит, а он не может этого отрицать, то опасность пожара еще больше.
– Джонатан, – громко позвал он. – Отвечай, Джонатан. Я знаю, что ты там.
От мертвой тишины за дверью его нервы натянулись. Теперь он по-настоящему разозлился. Он толкнул дверь, и она слегка подалась, но ее держала задвинутая щеколда.
– Идиот, – прошипел Эдвард.
Удивительно, как этой маленькой щеколде удавалось выводить его из себя. Мелочь, отделившая жизнь сына от его собственной. Это она не впускала его. От обиды к горлу подступила тошнота. Сейчас у него нет на это времени. Только не сегодня утром. Наличие задвинутой щеколды глубоко его оскорбляло, и ему хотелось бросаться на дверь и колотить изо всей мочи, и к черту головную боль. Но он не поддался порыву.
Надо держать себя в руках, сказал он себе. Отличная, в общем, дверь, если не считать этой дурацкой задвижки. Если он ее выломает, то дерево, чего доброго, треснет.
Эдвард снова постучал:
– Ради бога, Джонатан. Только отзовись, чтобы я мог сказать твоей матери, что ты жив.
Тишина.
Эдвард с раздраженным восклицанием отпустил ручку. Хватит, надоело! Если дверь заперта, то Джонатан внутри. Он шагнул к лестнице.

Пока он завтракал, раздалось полдюжины звонков, в том числе один от Иена Урхарта. Все радуются, говорил Иен. Как будто партия победила на всеобщих выборах. Но заметь, подумал Эдвард, что выиграть на севере место для тори – это почти то же самое.
После взаимных поздравлений Иен осторожно поинтересовался, не хочет ли Эдвард дать сегодня парочку интервью. Иен был достаточно смышлен, чтобы догадаться, что у Эдварда похмелье после вчерашнего. Конечно хочет, кисло ответил Эдвард, но смотря кому и о чем.
Джиму Коннелли из «Ньюс».
Эдвард скорчил гримасу. Придется срочно выздоравливать, чтобы быть в форме для свидания с Коннелли.
К полудню наконец появилась Фиона. Эдвард разбирал почту на кухонном столе.
– Ты неважно выглядишь. Голова болит? – заботливо поинтересовалась Фиона.
Он поднял глаза от бумаг:
– Я выгляжу в сто раз лучше, чем она.
Мораг, которая сидела сгорбившись над тарелкой кукурузных хлопьев, ничем не напоминала себя вчерашнюю. Она даже не оценила его замечания.
– У меня тут интервью в два часа, – с раздражением сообщил Эдвард. – Надеюсь, она к тому времени уберется отсюда.
– Я ее организую, – пообещала Фиона. – Джонатан так и не появлялся?
– Нет.
Эдвард продолжил свое занятие, а Фиона устало вздохнула.
– Пойду приму душ, – сказала она.
Он думал, она оставит его в покое, но не тут-то было.
– Пожалуйста, пойди и подними Джонатана и отправь его в ванную. Пусть наденет что-нибудь человеческое. Ты же не хочешь, чтобы пресса подумала, что сын у тебя дебил?
Эдвард проводил жену взглядом. Если наш сын дебил, думал он, то в этом наверняка вина Фионы. Он где-то читал, что мальчик наследует мозги (либо их отсутствие) от матери.
Он снова поднялся по лестнице, полный решимости на этот раз войти в комнату, даже если придется сорвать дверь с петель.
Музыка играла еле-еле, но теперь, когда шум в голове прекратился, Эдвард определенно ее слышал. Наверное, Джонатан сидит там, нацепив наушники, и потому глух к его призывам.
– Джонатан! Я к тебе, Джонатан!
Эдвард пригнулся и резко двинул плечом в дверь. Щеколда, отскочив, шлепнулась на пол, а дверь распахнулась. В комнате было смрадно от сигаретного дыма. Урезав вдвое выдаваемую Джонатану на карманные расходы сумму, он-то надеялся положить конец этой привычке.
Эдвард быстро подошел к окну, поднял шторы. В комнату хлынуло солнце. Но голове от этого не стало легче. Он дернул шпингалет, с громким «ну вот!» распахнул окно и обернулся к кровати, готовый броситься в схватку. Все было так, как он и думал. Придурок уснул с наушниками в ушах, поставив свой компакт-диск в режим бесконечного проигрывания.
Эдвард шагнул к спящему, сорвал с его головы наушники и отбросил одеяло. Джонатан не пошевелился.
Мальчик уснул, не раздевшись. Он лежал на боку, подтянув согнутые колени к груди и сунув руки между ними. Когда Эдвард увидел эту позу зародыша, гневные слова застряли у него в горле. Джонатану было пятнадцать лет, но сейчас он казался пятилетним.
Эдвард осторожно коснулся его плеча, потом встряхнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22