Просто молящиеся и просто толпа. Ничто не предвещало того, что через несколько минут толпа падет ниц, потрясенная чудовищными событиями. И человек на ковре молился так же, как молятся обычно в любой мечети.Я огляделся еще раз. Нет, не все было по-будничному. Я увидел глаза моей матери. Я увидел калек, стоявших в толпе. Этих людей сюда привело отчаяние и безрассудная надежда. Они смотрели на молящегося, на палатку, на ковры, они ждали чудес, чудес во что бы то ни стало.Кто-то тронул меня за рукав.Бостан, пробравшийся сквозь толпу, стоял рядом со мной.— Спорю на рубль, — сказал он шепотом, — что калеки сейчас будут бить Мехди. Я уж думаю, не удрал ли наш мулла, что-то его не видно.В это время раздвинулись занавески, и из палатки вышел мулла. Я никогда не думал, что люди могут так меняться. В нем ничего не было от того хитрого, жуликоватого человека, которого мы с Бостаном так хорошо знали. Он был важен и медлителен. Он шел спокойно, не торопясь, не глядя на толпу, и даже его дрянная рыжая бороденка выглядела почтенной, торжественной бородой.Он поднял руки кверху и отчетливым, громким голосом, разнесшимся далеко над толпой, сказал:— Во имя бога милостивого и милосердного.И многие из толпы повторили эти слова. Мулла заговорил снова:— Приближается время, когда люди отдадут отчет, хотя бы они, погруженные в беспечность, и отвратились.Стих еще повторяли в задних рядах, а мулла уже начал новый:— Всякая душа изведает смерть. Мы испытываем все злом и добром, и вы будете приведены к нам.И так стих за стихом говорил он, обращаясь к толпе, и усерднее всех повторяли его слова калеки, ожидавшие чуда.— Настал долгожданный час, — сказал мулла. — Аллах посылает меня к вам — двенадцатого своего имама. Я чувствую в себе великую силу вести за собой правоверных. Приближается время, когда люди отдадут отчет перед своим небесным отцом. Они, погруженные в беспечность, отвратились от него.Шепот прошел по толпе и не успел заглохнуть, как мать моя вышла вперед, ведя за руку отчима. Она обратилась к мулле, и, пока она говорила, толпа все время шумела и двигалась. Это проталкивались вперед слепые, глухие, хромые, и здоровые пропускали их, понимая, что сейчас минута калек.— Мехди! — сказала мать. — Я верю тебе, что ты действительно Мехди, богом на путь поставленный. Я, несчастная женщина, обращаюсь к тебе. Вот мой муж Сулейман. Он от рождения глух и нем. Дай нам знак своей святости. Исцели его.Отовсюду из толпы, стоявшей вокруг палатки, выходили на костылях, ползли, тряся головами, тянулись к палатке увечные. Они протягивали руки к мулле, показывали ему пустые глазницы, немые рты, больные ноги и повторяли:— Мехди, богом на путь поставленный, исцели нас!Мулла молчал. Он бормотал про себя стихи из Корана и то припадал к земле, то, выпрямившись, простирал руки к небу. Тогда мать сделала еще шаг вперед.— Я прошу чуда, Мехди, — сказала она. — Я прошу чуда, чтобы узнать, истину ли ты говоришь нам.Слово, сказанное матерью, подхватили калеки.— Чуда, чуда, — говорили они и тянули руки к святому, и за ними толпа повторяла: «Чуда! Чуда!» И старики и старухи, любопытные по природе, с горевшими в ожидании необыкновенного глазами, повторяли: «Чуда! Чуда! Мы просим чуда, Мехди!»Тогда мулла встал. Он оглядел толпу и начал говорить громким размеренным голосом:— Они говорят: мы не поверим тебе, если ты не произведешь из земли источник живой воды или если не приведешь бога и ангелов, как поручителей твоих слов. Скажи им: веруйте или не веруйте, все равно. Кому дано познание прежде, те простираются и падают ниц.Он замолчал. Наступила тишина, и с удивительной отчетливостью в тишине этой прозвучал голос:— Хитришь, рыжебородый, снова хитришь!Я обернулся. Мамед стоял впереди толпы, стуча своей палкой о камень. Как он пробрался сюда, как провели старика к палатке имама его незрячие глаза, — я не мог понять.— Что вы стоите здесь, глупые люди? — кричал он. — Вы снова пришли слушать детские сказки? Имам — лжец! Я, слепой корзинщик Мамед, которого знают живущие в Новом городе, объявляю это перед народом. Вот он снова приводит лживые объяснения своего бессилия. Что он даст нам? Слова! Я не верю словам. Я не верю этому жулику. И я знаю, что бога, от имени которого он говорит, — нет. А если он хочет разубедить меня в этом, пусть он даст мне глаза.— Если мулла попробует увильнуть, — восторженно шепнул мне на ухо Бостан, — его поколотят. Здесь есть горячие парни.Я не слушал его. Я смотрел на муллу. Медленно он протянул руку к слепому.— Проведите его ко мне.Тогда человек, молившийся на ковре до появления муллы, вышел вперед и за руку подвел Мамеда к мулле.Мулла опустился на подушки, а Мамед стоял перед ним, и, мне было хорошо видно, лицо у него подергивалось от ярости и волнения. Но человек набросил ему на голову платок, и странно выглядела худая, высокая фигура слепого с головой, закутанной белой тканью.— Прежде чем убить неверного, надо трижды пытаться обратить его, — сказал мулла. — Бог явит тебе свое величие. Во имя бога милостивого и милосердного! Скажи: бог един. Скажи: я ищу прибежища у господа дневного рассвета. Скажи: я ищу прибежища у господа людей.Он долго еще читал стихи из Корана, и толпа молчала, и неподвижно стоял слепой. Тогда мулла плюнул вправо и влево и громко сказал:— Прославляй бога, возвещая его величие!Он встал и сдернул платок с головы слепого. Теперь, заново переживая события, я прежде всего вспоминаю ту удивительнейшую тишину, которая тянулась секунда за секундой и которой не было, казалось, конца. Молчала толпа, воздух был неподвижен и тих, горы обступали нас, высокие, молчаливые горы, а перед нами на ковре стоял неподвижно слепой, и самая его неподвижность, длительное его молчание заставляли предполагать, что случилось что-то огромное, неслыханное, о чем можно только догадываться. Долго тянулось это молчание, а потом в тишине раздался не громкий, но отчетливо слышный звук рыдания. Это рыдал слепой.Вздох прошел по толпе, тысячи людей перевели дыхание, но тишина еще продолжалась.Потом слепой медленно повернулся. Я вздрогнул. Передо мной было лицо, давно мне знакомое и в то же время не то, которое я знал. Оно видело! На нем сверкали большие видящие глаза. Он поворачивался, прозревший слепец, он оглядывал людей, горы, небо. Он поворачивался, и по его виду, по его движениям, еще ничего не зная, все, даже стоявшие далеко позади, поняли: слепой прозрел. Он поворачивался медленно, медленно и, сделав полный круг, остановился. Секунду он простоял неподвижно и вдруг крикнул голосом, разнесшимся далеко над толпой и улетевшим куда-то в ущелья:— Я вижу! Я все, все, все вижу!И тут разом кончилась тишина.Первыми закричали старухи. Они упали на землю и бились головами о могильные плиты и рвали на себе одежды. Толпа зашумела, заволновалась, и Мамед, шатаясь, как пьяный, пошел на толпу. Толпа подхватила его. Какие-то люди подняли его высоко на руках и понесли. И он поплыл над толпой, шумевшей и волновавшейся, оглядываясь ясными, зоркими глазами, выкрикивая молитвы, которые сотни голосов повторяли следом за ним. И он проплыл далеко туда, где стояли зрители, недоверчивые люди советских городов и деревень. Там было тише. Там никто не рыдал и не рвал на себе одежд. Там смотрели на него недоумевающе и выжидательно.Многие, знавшие его, окликали: «Это ты, Мамед?» И он отвечал им молитвами, но все его видели, и никто уже не сомневался. Да, это тот самый Мамед, слепой корзинщик, которого они уже знали несколько лет. И на каждого, кто его окликал, набрасывались стоявшие рядом с вопросами: кто он? В самом деле он был слеп? И знавшие старика разводили руками: да, в самом деле, он слепой, и они его знают давно. Слухи шли, и толпа волновалась, не зная, что думать, что предполагать.И пока по толпе, как круги по воде, расходилось волнение, возле белой палатки готовились новые события. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Сбывшиеся желания. — Незнакомый крестьянин советует моему отчиму уснуть, а дряхлый старик дает мне важное поручение. — Мехди, — услышал я крик моей матери. — Мехди, взгляни на меня и на моего мужа! Вот мы стоим перед тобой и умоляем о милости. Неужели ты не сделаешь для нас того, что сделал для безбожника? Пожалей меня, Мехди!Мать ползла к мулле на коленях. Отчим, потрясенный чудом, был страшен. Я никогда его не видел таким. Он мычал, мотая головой, как будто бы ворот давил ему горло, и быстро шевелил пальцами около своего рта — жест, по-видимому, означавший и мольбу о помощи, и надежду. Странно было слышать это болезненное мычание, странно было видеть уродливые ужимки на его лице, а калеки, стоявшие сзади, кричали и наперебой требовали чудес.Мулла молился. Казалось, что он не слышал ни диких воплей калек, ни просьб моей матери. Размеренно и спокойно он повторял стихи Корана и кланялся и целовал землю.И снова в толпе началось движение. Расталкивая стоящих впереди, из задних рядов пробивались хлопкоробы и виноградари, колхозники и горожане. Они больше не смеялись и не шутили. Они шли с серьезными и нахмуренными лицами, шли, чтобы понять, что происходит здесь, шли молчаливые и враждебные, готовые уличать и требовать правды. Они обходили молящихся, они заслоняли их, и вот уже палатка была окружена не безумными стариками и старухами, а спокойными настороженными людьми, подозрительно смотревшими на муллу.С тех пор как Мамед вышел вперед из толпы и стал поносить Мехди, прошло уже очень много времени. Однако мне казалось, что это было часа два назад, не больше. С удивлением я заметил, что солнце уже шло к закату и тень от горы падала на котловину. Я почувствовал, что у меня отекли ноги, потому что, сдавленный со всех сторон толпой, все это время я стоял не пошевельнувшись. Рядом со мной вздыхал Бостан. Я смотрел на него. Он осматривался вокруг и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. И многие вокруг нас топтались, откашливались, переводили дыхание. Тогда я не смог бы этого выразить, но сейчас мне в голову приходит сравнение: так бывает в театре, когда наступает короткий антракт. Зрители, те, что, замерев и волнуясь, смотрели прошлую сцену, вздыхают и усаживаются поудобнее. Одну минуту на сцене и в зале движение и шорох. Но вот актеры заняли свои места, дан сигнал, и в тишине продолжается представление.Почувствовал ли мулла перемену, происшедшую в толпе, я не знаю. Во всяком случае, он ничем этого не выказал. По-прежнему он молился, не обращая внимания на происходящее, и, казалось, весь был поглощен стихами Корана. Мать стояла перед ним на коленях — мулла не видел ее, отчим мычал, мотал головой — мулла не слышал его; но постепенно в толпе нарастал гул, он становился все громче и громче, и вот уже можно было расслышать отдельные фразы.— Кто он? — говорили в толпе. — Вправду ли он глухонемой? — Да, да, его знают! — Ты знаешь? — Знаю. Я был года два назад в его городе и видел его. Надо опросить в горсовете, амбулатории, — наверное, его смотрели врачи.Но вдруг поднял руку Фейсалов, и толпа стихла.— Есть ли здесь кто-нибудь, знающий глухонемого сапожника Сулеймана? — громко произнес он.Несколько человек выступило вперед:— Мы знаем.— Я его тоже знаю, — продолжал Фейсалов. — Правда, я знал и Мамеда, слепого. Но вот Сулейман. Он из нашего города. Мы знаем его давно, знаем его жену, его жизнь. Он честный, хороший человек, глухонемой от рождения. Здесь нет обмана.Многие из толпы, знакомые с отчимом, кивали головами и повторяли: «Тут нет обмана».— Пусть мулла попробует исцелить сапожника Сулеймана, — закончил Фейсалов, — пусть Сулейман заговорит!И многие в толпе кивали головами и повторяли: «Да, да, пусть Сулейман заговорит».Мулла продолжал читать стихи из Корана. И когда он кончил читать, он встал с колен, неторопливый и торжественный, и, как будто не слышал ни слов Фейсалова, ни разговоров толпы, указал глазами на отчима: подведите его ко мне.Человек в белом подошел к отчиму и за руку подвел его к мулле. Мать плакала от волнения и счастья, а стоявшие вокруг смотрели так, как бывало, мы с Бостаном смотрели на заезжего фокусника с непременным желанием поймать его в тот момент, когда он выбрасывает из рукава монету.Отчиму накрыли голову платком. Все было так же, как с Мамедом. Мулла долго читал по-арабски Коран, а потом плюнул в разные стороны и сказал:— Прославляй бога, возвещая его величие!Снова толпа замерла в ожидании, и вдруг из-под платка раздались слова, произнесенные звонким, не знакомым мне голосом:— Нет бога, кроме бога, и Магомет его посланник!Я сначала даже не понял, что это сказал отчим! Прожив с ним вместе больше четырех лет, я ведь никогда не слышал его голоса. Те бессвязные звуки, которые он иногда издавал, ничем не напоминали голоса, произнесшего теперь «шахад».Но вот он сдернул с себя платок. Он стоял перед толпой растерянный и счастливый.— Люди! — выкрикнул он. — Люди! — и, упав на колени, поцеловал ковер, на котором сидел мулла.И снова стон прошел по толпе. Снова грохнулись наземь старики и рвали на себе одежды, а хлопкоробы и виноградари, колхозники и горожане стояли с растерянными лицами и молчали. И хмурый стоял Фейсалов.Мать лежала, распростершись на земле. Она, как услышала впервые голос мужа, так и замерла неподвижно. Калеки волновались, тянулись к мулле и умоляли исцелить их. Мулла поднял руки и громко сказал так, что все слышали:— Когда нам пришла помощь божия и победа и когда ты видишь, что люди толпами входят в недра веры божией, то воспевай хвалы господу твоему и умоляй его о прощении.Потом он повернулся, вошел в палатку и задернул за собой занавеску. Тогда я заметил, что солнце уже зашло и наступили сумерки.Отчим подошел к матери и поднял ее с земли. Она рыдала от счастья, и он утешал ее и говорил ей, что все хорошо и что больше не о чем плакать, а она всхлипывала и улыбалась и слушала его. Мне кажется, ей был приятен не смысл его слов, а самые слова, то, что он их произносит. Я с удивлением слушал незнакомый голос отчима. Я все никак не мог привыкнуть к мысли, что это он говорит, мне все казалось, что за него говорит кто-то другой.Потом его окружил народ, и все кричали отчиму поздравления и спрашивали о самочувствии, о том, как это произошло, и он всем отвечал ясным, отчетливым голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27