Тихо было на палубе. Все молчали. Потом ласково сказал Степан:
– Страшно, Глаша?
И совсем тихо, боясь, как бы не услышал Фома Тимофеевич, сказала Глафира;
– Ой, Стёпа, знали бы вы, как страшно! Смотрите, тень пала какая! А тучи какие! Страшно, Стела!
– Ничего страшного, – ласково сказал Степан. – Выживем, Глаша,
Холодная тень пробежала по боту. Облако закрыло солнце. И в эту минуту отчетливо застучал мотор. Коновалов повернулся и спокойно сказал:
– Ну вот, значит, и трусить нечего. Раз мотор работает, может, и выстоим.
– К берегу ворочать? – спросил Степан. – В губу убегать будем?
– Прямо на норд, – резко сказал Фома Тимофеевич. – Ты что, хочешь, чтобы нас о камни разбило? Нам одно спасение – носом на волну.
Резко засвистел ветер.
– Начинается, Степан, – сказал Фома Тимофеевич. – Правь на волну, и только бы мотор не сдал.
– Выдержим, – спокойно ответил Новоселов, поворачивая штурвал. – Всякое ведь выдерживали.
На палубу выскочил Жгутов. Он был взлохмачен и возбужден.
– Ага! – кричал он. – Работает! А вы, Фома Тимофеевич, говорили! Жгутов знает машину! Жгутов понимает машину! За Жгутовым не пропадешь!
Только он успел это сказать, как мотор замолчал.
– Вниз, дрянь! – крикнул Фома Тимофеевич.
И Жгутов провалился вниз, точно снизу его кто-то дернул за ноги. А ветер свистел сильней и сильней, и бот положило набок. Меня швырнуло к борту, и я услышал свой испуганный крик, и сразу Фома схватил меня за руку и потащил к трапу. Я поскользнулся и упал на колени и только стал подниматься, как услышал резкий голос капитана:
– Все вниз! На палубе остаемся я и Степан.
По чести сказать, от страха я потерял голову. Я так до сих пор не понимаю, каким образом вытащил меня Фома. Я только помню белое от ужаса лицо Глафиры и Фому, который держал меня за руку, а другой рукой уцепился за крышку люка. И снова громко, отчетливо застучал мотор. Степан с напряженным лицом медленно ворочал штурвал. Волна налетела на палубу и окатила нас всех. А потом бот медленно повернулся и выпрямился.
Я протер глаза и увидел бурное море вокруг, и палубу, и нос бота, который то поднимался, то опускался, с шумом расплескивая воду. Я увидел спокойное лицо Степана, напряженное, бледное лицо Фомы, продолжавшего крепко держать меня за руку, Фому Тимофеевича, по бороде которого стекала вода и который спокойно сказал:
– Ну, вот и выпрямились. Страшное позади. А ну-ка, все вниз!
Бот поднимался и опускался вверх-вниз, вверх-вниз, и в этом уже было спокойствие: его не швыряло бессмысленно из стороны в сторону. Бот идет и будет идти, пока мотор работает. А мотор покуда работает. Он стучит отчетливо, громко, ровно. Я вытер лицо и шагнул к люку. По чести сказать, мне и самому хотелось в трюм. Что-то мне не понравилось, как окатывает волна. И вдруг я остолбенел. Навстречу нам по трапу поднималась… кто бы вы думали?… Валя! У неё было спокойное, заспанное лицо. Она оглядела нас всех и, кажется, даже не заметила того, что мы все взволнованные и мокрые.
– Который час? – спросила она так спокойно, как будто боялась опоздать к обеду.
Вопрос этот был настолько неожидан и глуп в нашем положении, что Фома растерялся и ответил ей;
– Четвертый.
Но Валя не слышала. Она наконец проснулась окончательно и поняла, что вокруг хлещут волны, что бот швыряет из стороны в сторону и что у нас всех слишком взволнованные и серьезные лица для спокойного, благополучного плавания.
– Ой, что это? – испуганно спросила она.
– Нет, Даня, – задумчиво и медленно произнес Фома, – если бы у меня была такая сестра, я бы сбежал из дому.
Фома Тимофеевич, кажется, тоже растерялся, увидев Валю. Во всяком случае, он долго молчал и только теперь спросил её каким-то растерянным голосом:
– Ты как сюда попала?
– Мама меня не пустила, – начала объяснять Валя, – я и решила, что все равно проберусь. Вы магазин пошли осматривать, а я залезла в кубрике на верхнюю полку и одеялом накрылась. И заснула. Я ведь ночь почти не спала, – объяснила она, будто главная её вина была не в том, что она залезла на судно, а в том, что она заснула не вовремя.
– Только девчонки нам не хватало! – сказал Фома Тимофеевич, и голос его звучал, как стон. Но сразу же он овладел собой. – Ну, вот что, – загремел он яростным голосом, – раз уж ты попала сюда, помни – здесь судно. Если струсишь и дисциплину нарушишь, знаешь, что с тобой будет?
Валя только кивнула, глядя на Фому Тимофеевича испуганными глазами.
– Все вниз! – выкрикнул Фома Тимофеевич. – Быстро!
– Иду, иду! – закивала головой Валя, которой, кажется, и самой очень хотелось поскорее скрыться с глаз разъяренного капитана.
Она повернулась и пошла вниз по трапу, и всем своим видом она показывала, что она очень хорошая и послушная девочка и совершенно не за что на неё сердиться.
– Да, – повторил Фома убежденно – я бы сбежал из дому.

Глава десятая. НАС ЗАСТАВЛЯЮТ РАБОТАТЬ

И вот мы спустились в кубрик все четверо – мы с Валей, Фома и Глафира – и расселись на койках. Это так просто сказать – расселись. Нас швыряло в разные стороны, мы налетали друг на друга, цеплялись за поручни, за бортики коек и все-таки наконец расселись. Тускло светила лампа под потолком, заделанная железной решеткой. И очень неприятно было слушать, как в борт ударяют волны. Казалось, что борт тоненький-тоненький – так отчетливо были слышны удары. Бот поднимался и летел вниз, и каждый раз у меня замирало сердце и подкатывало к горлу. Валька тоже, кажется, сообразила наконец, в какую она влипла неприятную историю из-за своей привычки всюду лезть. Она сперва ещё хорохорилась, а потом побледнела, легла на койку с ногами и ещё минуты через три начала потихонечку хныкать.
– Чего ты? – мрачно спросил её Фома.
– Тошнит, – чуть слышно ответила Валя, – и голова кружится.
В это время волна ударила в борт, и Глафира тихонько пробормотала:
– Ой, мамочка ты моя родная!
– А вас, тетя Глаша, тоже укачало? – спросил Фома,
– Что ты! – возмутилась Глафира. – Меня разве укачает? Боюсь я, Фома, ну до смерти прямо боюсь! – Тут волна как под дала снова в борт, Глафира охнула и забормотала: – Ой, мама ты моя; мамочка! Это же ужас, что такое делается!
– Да ну, тетя Глаша, – солидно сказал Фома, – чего вы, на самом деле! Ничего же опасного нет. И мотор, слышите, ровно работает, и дед ведет судно, а он знаете какой опытный?
– Ой, знаю, – простонала Глафира, – всё знаю – и про мотор и про деда, а все равно волна как поддаст, так у меня все прямо…
Тут волна поддала и Глафира забормотала:
– Ой, мама моя дорогая, вот ужас, вот ужас!
Так мы сидели, и время шло, шло, и ничего не менялось. Тихонько поскуливала Валька, на разные голоса взывала к своей маме Глафира. Я, правда, молчал, но, по чести сказать, мне хотелось не то что заскулить, а просто полным голосом закричать караул. Только у Фомы был спокойный вид человека, который чего-то ждет, знает, что ждать необходимо, что ждать придется долго, приготовился к этому и запасся терпением. С таким видом он мог бы сидеть на приеме у зубного врача, если бы была большая очередь.
Потом по трапу затопали сапоги, и в кубрик вошел Новоселов. Он был в зюйдвестке, проолифленных штанах и куртке. Не знаю, где и когда успел он одеться. Он весь был мокрый, а на плечах и на зюйдвестке налип талый снег.
– Ну, как существуете, морячки? – весело сказал Новоселов. – Ничего, живы?
– Ой, Степа, – застонала Глафира, – до чего страшно! Что там наверху? Не тонем ещё?
– Как можно, Глаша, тонуть? – удивился Новоселов. – Разве потонешь с Фомой Тимофеевичем? Его волна боится. А как молодежь?
– Стонут, дядя Степа, – солидно сказал Фома, – скрутило их очень.
– С непривычки, конечно, может скрутить, – согласился Новоселов, – только, смотрю я, не делом вы занимаетесь. Не годится это – сидеть да слушать, как волна бьет. Это и храбрый человек струхнет.
– А как же, дядя Степа? – спросил Фома.
– Работать надо, – решительно сказал Новоселов – Есть у вас, Глаша, какая работа?
Тут волна так ударила в борт, что Глаша даже взвизгнула:
– Ой, мамочка, мамочка, мамочка! – Потом она помолчала и продолжала уже более спокойно: – Какая тут работа! Книжки надо бы разобрать, да разве это возможно?
– Почему невозможно? – удивился Новоселов. – Обязательно возможно. Книжками займитесь, вам полегче и станет. И ребят поднимите. Ничего, что укачало, за работой забудут. Давай, Фома, организуй. Давайте, Глаша. Нечего, нечего.
Фома с сомнением посмотрел на меня, потом с ещё большим сомнением на Вальку и хмуро покачал головой.
– Не знаю, дядя Степа, – сказал он, – как их поднять.
– Давай, давай, – сказал Степан. –
ЭЙ, Валентина, вставай, работать надо. Нечего на койке валяться.
– Вот ещё! – буркнула Валя. – Не могу я работать, оставьте меня в покое!
– Что? – удивился Новоселов. – Это ты с кем говоришь? Ты понимаешь, что ты на судне? Здесь каждый работать обязан.
– Я не обязана, – с рыданием в голосе возразила Валя, – я маленькая.
– Как забираться на судно, так не маленькая, – рассердился Степан, – а как работать, так маленькая? А ну давай, нечего, нечего!
Он взял Валю, поднял её, поставил на, I пол и одобрительно на неё посмотрел:
– Ну, видишь, вполне способна работать. Мы тебя ещё в матросы запишем. Давайте, Глаша, командуйте, что ей делать. Веселее, веселее!
– Неужели, Степа, книги разбирать?
– А как же? – Новоселов даже удивился. – Обязательно.
Снова ударила волна в борт, и застонала Глафира:
– Ой, мамочка, мама, ой, как бьёт!
– Ничего, ничего, – сказал Новоселов. – Суденышко старенькое, но ещё крепкое.
Я с ужасом ждал, что сейчас Степан возьмётся и за меня. И он действительно взялся. Он наклонился надо мной и, прищурившись, заглянул мне в глаза.
– А ты что? – спросил он удивленно. – Ты это брось на койке валяться. Ты же мужчина, моряк, а так могут подумать, что ты боишься.
– Нет, – сказал я, хорошо представляя, какой у меня жалкий вид и какое несчастное выражение лица, – я не то что боюсь, а просто меня немножко мутит.
– Это ничего, – сказал Новоселов, – это у всех бывает, не надо внимания обращать.
– Я и стараюсь не обращать, – начал я, – но…
Дальше я собирался объяснить ему, как я слаб и несчастен, и что я не только работать, а и пошевелиться-то не могу, и что дело тут не в страхе, а в физическом заболевании, в котором ничего стыдного нет, но Степан не дал мне договорить:
– Вот и хорошо, что не обращаешь.
Главное – это внимания не обращать. Давайте, Глаша, ему работу. Он вам сейчас покажет, что значит мужчина. Здоровый же парень, прямо смотреть приятно. А ну, давай!
Он меня взял за плечи, и не успел я опомниться, как уже стоял на ногах и он меня подталкивал по направлению к магазину, а Валя была передо мной, и поэтому невольно я подталкивал её, впереди шел Фома, а сзади Глафира, и так мы вошли в магазин, держась за все, что попадалось под руку.
Мы вошли в магазин, и тут, оказывается, было что делать, потому что, несмотря на замечательные рейки, которые Глаша сама придумала и которыми очень гордилась, некоторые книги все-таки выпали каким-то образом с полок и часть картин упала с крюков, на которые они были повешены.
– Давай, Даня, – сказала Глафира, – подбирай книги, а потом разберемся, какую куда. А ты, Валя, картинки собери, и живо, живо, нечего время терять. Работать надо.
Она словно переняла у Степана этот его бодрый тон, эту его настойчивость. Честно сказать, я злился на неё очень. Меня раздражало то, что они, люди, выросшие на море, родившиеся на море, не хотят понять, как трудно нам, воронежцам, никогда моря не видавшим. Я бы и начал спорить с ней и со Степаном, однако понимал, что выглядеть это будет как трусость. И книги и картины от нас удирали и словно дразнили нас. Стоило мне наклониться над книгой, с трудом удерживаясь на ногах, как книга вдруг устремлялась в другой конец магазина, а мне навстречу летела картина, только что удравшая от Вальки. Толк был небольшой от нашей работы, но все-таки мы работали. Во всяком случае, нам казалось, что мы работаем.
Степан был доволен ужасно:
– Вот это я понимаю, а то куда ж годится! Давайте и вы, Глаша, работайте.
Я попозже зайду, посмотрю, как дело идет.
– Вы бы побыли с нами, Степа, – жалобно сказала Глафира, обеими руками держась за прилавок. Но тут волна ударила в борт, бот мотнуло, и Глафира застонала: – Ой, мамочка, мамочка, ой, ужас какой!
– Мне Фому Тимофеевича надо сменить, – сказал Новоселов. – У вас тут за командира Фома останется. Он моряк опытный и не трус. Верно, Фома?
– Не знаю, дядя Степа, – солидно сказал Фома. – Вам видней.
– Я говорю – значит, верно, – подтвердил Степан. – Ну, живите, не скучайте.
И не бездельничать. От безделья и мысли мрачные, и качает будто сильней. Будьте здоровы.
Застучали сапоги Степана по трапу, и, когда он ушел, сразу пропала бодрость, которую он сумел нам внушить. Видно, невелик был её запас. Немного ещё после ухода Степана мы продолжали ловить убегавшие картины и книжки, но постепенно двигались все более вяло. Первая заскулила Валька. Какая-то картина в тоненькой золотой раме – потом я разглядел, что это были «Мишки в лесу» Шишкина, – удирала особенно энергично. Валька гонялась, гонялась за ней и вдруг отчаялась. Вцепилась в прилавок и захныкала:
– Ой, тетя Глаша, не могу я работать, мне что-то нехорошо.
– Ну, ну, – прикрикнула Глафира, – я тебе похнычу! Ты что думаешь, здесь детский сад? Раз на судно попала, значит, подчиняйся, работай!
Смешно было, что она говорила совсем так, как Степан. Точно таким же тоном. И, хотя в это время снова волна ударила в борт, Глафира даже не вспомнила про свою знаменитую мамочку.
От этой волны картина, все время убегавшая от Вали и как будто дразнившая её, вдруг, поняв, по-видимому, что Валя может и в самом деле оставить её валяться на полу, любезно подползла к самым Валькиным ногам. Но Вальке было не до картины. Она заплакала уже совершенно всерьез.



– Ну не могу я! – вопила она сквозь рыдания. – Ну что хотите делайте, не могу!
Тут пришлось вмешаться мне. По чести сказать, я тоже чувствовал, что не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20