Ну, и не надо. Нам и без неё было хорошо. Даже ещё и лучше.
Стучал мотор. Мы уходили, в море. Оказалось, что оно совсем не страшное. И следа боязни у меня не осталось, Кажется, за последнее время навидался я моря, но только сейчас, отойдя от берега, я по-настоящему понял, какое оно красивое. Небольшие волны ходили по морю, и от этого казалось, как будто бот двигается скачками. Приподнимется, рванется вперед, потом грудью навалится на воду, и вода плещет под ним, да так весело, так бодро плещет, что одно удовольствие слушать.
Все страхи отошли куда-то. Оно было совсем не страшное, море, оно было радостное и большое. Даже Глафира, кажется, перестала бояться. Она сперва неуверенно высунулась из люка, осмотрелась и сразу спряталась, потом высунулась ещё раз и уже пробыла подольше, а потом нерешительно поднялась на палубу. Степан стоял у штурвала. Он увидел Глафиру и улыбнулся ей, и она в ответ смущенно ему улыбнулась.
– Не страшно, Глаша? – спросил Степан.
– Стерплю, – ответила Глафира Может быть, ей было и страшно, но только и весело тоже. Больно уж хорошо было вокруг.
Фома Тимофеевич, попыхивая трубочкой, прогуливался по палубе взад и вперёд. Кажется, он забыл, что приходится ему вместо настоящего судна командовать какой-то плавучей лавочкой. Лавочка там или не лавочка, а кругом все равно океан, и от одного этого хорошо на душе. Я посмотрел назад и удивился. Кажется, совсем недавно мы отошли, а берег уже был далеко-далеко,: и домики стали маленькие, и даже скалы, на которые мы с Фомой лазили и с которых страшно было смотреть вниз, отсюда казались совсем невысокими… Мы шли от берега наискось. Берег удалялся от нас и в то же время плыл мимо нас. Показывались новые, ещё мною не виданные безлюдные бухты и новые, не виданные мной каменные горы, потом большая гора проплыла мимо нас и закрыла становище, и мы шли теперь вдоль пустынного, безлюдного берега, такого, о каких я только в книжках читал, а сам никогда не видел.
Разговаривать не хотелось. Молчал Фома Тимофеевич, попыхивая трубочкой и прогуливаясь взад и вперед, молчал Фома, подставляя голову ветру и только посапывая от удовольствия, молчал и я, наслаждаясь тем, что вот я и путешествую, плыву вдоль пустынных берегов, и представлял себе, как было б хорошо открыть неизвестную бухту или какой-нибудь остров, придумать ему хорошее название и нанести на карту. Ещё я подумал, что славно бы поехать в Воронеж. Пришел бы к нам в школу, стал бы рассказывать о здешних местах и о том, какие я совершил путешествия, и весь наш класс слушал бы открыв рот, а некоторые из ребят говорили бы, что я, наверное, все вру, но на это бы никто не обращал внимания. Каждому было бы ясно, что они говорят из зависти. Потом я услышал негромкий разговор Степана с Глафирой. Глафира стояла рядом с рулевой рубкой, стекло в рубке было открыто, и им было удобно разговаривать.
– Вот странно, – говорила Глафира, – я Фому Тимофеевича на берегу ни чуточки не боюсь, а на судне прямо дух захватывает.
– Что же тут странного, – сказал Степан, – на берегу он всего только Фома Тимофеевич, а на судне он капитан.
– Нет. – Глафира покачала головой. – Тут не то. Просто я на море всего боюсь.
– Надо, Глаша, привыкать. Выйдете за меня замуж, станете женой моряка, вам моря нельзя бояться.
Глафира долго молчала. Потом она заговорила печально, тихо:
– Какая же, Степа, у нас может быть с вами жизнь? Я море знаете как не люблю? – Она говорила и смотрела в бесконечное сверкающее море. – Ужас, как не люблю! Ночью мне море приснится, так я вся дрожа просыпаюсь. А вы ведь без моря не можете.
Она сказала это полувопросительно, будто надеясь, что Степан откажется от моря и тогда всё уладится и все будет хорошо. Но Степан ответил грустно и коротко, будто извиняясь:
– Да, не могу.
– Ну, вот видите! – сказала Глафира.
– Что – видите? – повторил Степан. Он глядел вперед, и казалось, что он обращается не к Глафире, а просто так, куда-то в пространство. А говорил он настойчиво и убежденно: – Ничего я не вижу. А как все моряки живут? Конечно, когда муж в рейсе, жена на берегу, но уж зато муж из рейса пришел – водой супругов не разольешь. Гости придут посидеть – муж рассказывает, что в рейсе случилось: может, шторм был или машина испортилась, чуть на скалы не нанесло или ещё что, – а жена сидит, переживает. И печка натоплена, чистота кругом, половички постланы, самовар шумит. Хорошо!
Он говорил это будто сам себе, будто Глафиры и не было рядом, и так же, как будто для себя, сказала Глафира:
– А потом вы опять в рейс уйдете, а я ночи не буду спать, думать, что с вами, не случилось ли чего.
– Все равно, – убежденно сказал Степан, – ни мне без вас не жить, ни вам без меня. Тут, Глаша, уж ничего не сделаешь.
– То-то и беда, – сказала Глафира.
Я посмотрел назад. Берег был теперь далеко-далеко. Уже нельзя было разглядеть ни скал, ни бухт, ни ущелий. Только черная гряда тянулась по самому горизонту, низкая, черная, неровная гряда. Мы были одни в бесконечном море. Ровно сту чал мотор, «Книжник» весело налегал грудью на волны и расплескивал их, будто играл, радуясь широкому морскому простору. Жгутов вылез на палубу, присел на край люка и закурил.
– Как работает, Фома Тимофеевич! – сказал он. – Слышите? Часы! Со мной не пропадёте.
Фома Тимофеевич буркнул что-то очень недовольно, и в этот момент наступила тишина. Я сперва даже не понял, отчего так тихо. Волны плескались о борта «Книжника», чайка, крича, пролетела над самой палубой, и, несмотря на это, было удивительно тихо. Я увидел испуганное лицо Глафиры, увидел, как Фома Тимофеевич резко повернулся к Жгутову, как Жгутов торопливо прыгнул вниз, в люк, и тогда только повял, что произошло; замолк мотор. И сразу тишина, неожиданно наступившая, показалась мне страшной и грозной, я сразу у меня сжалось сердце.
Я посмотрел на Фому. Нет, Фома был как будто спокоен, хотя у этих поморов разберешь разве, когда они спокойны, а когда волнуются?
– Погляди, Степа, который час? – спросил Фома Тимофеевич.
– Десять десять, – ответил из рубки Степан.
Я даже вздрогнул. Неужели уже два с лишним часа, как мы вышли из порта? Незаметно, в спокойных, ленивых размышлениях, прошло время. Значит, мы уже через час должны были бы быть в Черном камне, но мы были далеко в море, и берег был еле виден на горизонте.
Фома Тимофеевич смотрел, щурясь, на черную полосу берега.
– Сильно нас сносит, Степа, – сказал он.
– Ничего, – сказал Новоселов, – мотор заработает, все за час наверстаем.
– Позови-ка Жгутова, – буркнул Фома Тимофеевич.
– Механика к капитану! – крикнул Новоселов в переговорную трубку.
Жгутов сразу поднялся на палубу. Очень жалкий у него был вид. Он отводил глаза в сторону и переступал с ноги на йогу.
– Звали меня? – спросил он.
– Ну, что там с мотором? – Коновалов смотрел на Жгутова в упор. – Долго ещё возиться будешь?
– Просто не знаю, Фома Тимофеевич, – жалобно загнусил Жгутов. – Всё время заедает, проклятый! Намучился я с ним!
Фома Тимофеевич подошел вплотную к Жгутову. Он стоял, приблизив свое лицо к растерянному лицу моториста, а моторист смотрел в сторону, будто его занимали чайки, с криком летавшие над водой.
– Да ведь ты же целую ночь возился! – сдавленным голосом сказал Фома Тимофеевич. – Ты же утром опробовал. Ну, говори, объясни, что случилось, ведь ты же механик. Ты должен знать.
Жгутов все следил за чайками, как будто ждал от них сочувствия.
– Не знаю я, Фома Тимофеевич, – сказал он, – сам ничего понять не могу.
Капитан отошел от моториста, пососал трубку, даже не заметив, что она погасла, прошелся взад-вперед и, остановившись перед Жгутовым, сказал спокойным голосом:
– Даю тебе полчаса. Если через полчаса мотор не наладишь, в первом порту списываю, и пойдешь под суд, ясно?
Жгутов кивнул головой и молча спустился вниз.
– Заметь время, Степа, – сказал Коновалов.
– Десять часов восемнадцать минут, – ответил Степа и добавил успокаивающе:
– Что вы припугнули Жгутова, это, конечно, Фома Тимофеевич, правильно, но вообще-то ничего страшного, даже если он к вечеру отремонтирует. До Черного камня ходу час, ну полтора, значит, так и так с утра торговать начнем… А погода славная. В крайнем случае поболтаемся несколько лишних часов.
– Да знаешь ли ты, Степан… – рявкнул капитан на Новоселова и вдруг осекся. Он кинул взгляд на нас с Фомой, помолчал, пососал трубочку и закончил совсем спокойно: – Вообще-то, конечно, ничего страшного.
Он мог бы и закончить свою мысль. Я все равно все вспомнил и все понял: во второй половине дня нас ждет шторм, до второй половины дня, часов до трех, осталось пять часов. А если за это время мотор не будет починен?
Я посмотрел на Фому и встретил его наблюдающий взгляд. Он думал: понимаю ли я, чем нам грозит остановка мотора? Он-то, конечно, давно уже все вспомнил к сообразил. Боюсь, что вид у меня был неважный, но все-таки мне удалась сказать довольно спокойно:
– В самом деле, поболтаемся в море, даже интересно.
В глазах Фомы я прочел одобрение. Он понял меня. Он понял, что я хотел ему дать понять: всё, мол, помню, всё знаю, но не бойся, буду держаться.
Фома молча кивнул мне головой.

Глава девятая. НЕВИДИМЫЙ ПАССАЖИР

Ох, и медленно же тянулось время! Фома Тимофеевич вошел в рулевую рубку и тихо разговаривал со Степаном. Я знал, о чем. Он сообщал ему о прогнозе погоды и предупреждал, что надо скрыть это от нас и от Глафиры. Через полчаса опять вызвали Жгутова. Жгутов оправдывался и клялся, что он не виноват, обещал все исправить, но прошел ещё час и два, и по-прежнему была тишина, по-прежнему мотор молчал. Глафиру капитан услал вниз, велев ей все готовить к торговле, чтобы, как придем в Черный камень, можно было сразу пускать народ. Глафира сказала, что у неё все готово, но капитан на неё так прикрикнул, что она прямо скатилась вниз. Она понимала, что происходит что-то нехорошее, и понимала, конечно, что Фома Тимофеевич хочет её убрать с палубы. Ослушаться капитана она не решилась и, наверное, бедная, сидела внизу, обмирая от страха. Во всяком случае, время от времени из люка показывалось испуганное её лицо, но, как только Фома Тимофеевич к ней поворачивался, она точно проваливалась вниз.
Было около двух часов, когда капитан начал внимательно вглядываться в небо.
– Будто облачко? – негромко спросил он Новоселова.
– Похоже на то, – ответил Степан.
В это время на палубу поднялся Жгутов. Вид у него был очень жалкий.
– Разбирать надо мотор, Фома Тимофеевич, – сказал он, глядя в сторону.
– Да ведь ночью же ты разбирал? – спросил капитан.
Жгутов молчал.
– Ну, говори, разбирал или нет?
Жгутов молчал. Фома Тимофеевич подошёл к нему, взял его двумя руками за плечи и притянул к себе.
– Может, обманул? – тихо спросил он. – Может, не ремонтировал? Ну, говори!
Жгутов шмыгнул носом и, с тоской глядя вдаль, сказал:
– Обманул, Фома Тимофеевич.
– Так, – кивнул головой Коновалов. – Где ж ты ночью-то был? Спал, бездельничал?
– Гулял с ребятами, Фома Тимофеевич, – сказал Жгутов, – всю ночь гулял.
– Что ж ты думал? – спросил капитан. – На что надеялся?
– Думал, до Черного камня добежим, – жалобно тянул Жгутов, – а там отремонтируюсь.
– Совесть прогулял, Жгутов, совесть! – чуть не шепотом сказал Фома Тимофеевич. – Честь потерял. Какой же ты негодяй, Жгутов! – Он в ярости занес кулаки над Жгутовым, но, сдержавшись, опустил их. – Как с мотором? – спросил он.
– Фома Тимофеевич, – захныкал Жгутов, – дайте мне три часа. Я разберу мотор. Я успею. Видите, безветренно, небо чистое. Я буду как чёрт работать. Дайте мне три часа.
– Три часа тебе дать? – спросил Коновалов. Он взял его за плечо, подвел к борту и показал на горизонт: – Видишь облачко? Посмотри хорошенько. Это шторм на нас идет. А мы убежать не можем и выстоять не можем. А у нас дети на борту, Жгутов. У нас женщина на борту. Кто отвечать будет? Ну, ты пойдешь рыбам на корм. Ты заслужил, а они при чем?
– Виноват, Фома Тимофеевич, – сказал дрожащим голосом Жгутов. Он, кажется, очень перепугался.
– Десять минут я тебе даю, – сказал капитан. – Кровь из носу, чтоб мотор работал, ясно? Иди.
Жгутов пошел по палубе, дошел до люка и остановился. Глафира, растерянная, испуганная Глафира, стояла на трапе, до пояса высунувшись из люка. Достаточно было посмотреть на её лицо, чтобы понять: она слышала весь разговор. Она знала все. Надо же было столько лет бояться моря, решиться наконец выйти в безопасное плавание и сразу попасть в такую катавасию!
– Пусти, – бледными губами пролепетал Жгутов.
И Глафира спустилась вниз и моторист за нею.
Степан стоял на руле. Фома Тимофеевич ходил по палубе взад и вперед, а облако все росло и росло. Оно, видно, мчалось на нас с огромною быстротой. Над вамп ещё светило солнце, а на севере море было уже темное, пасмурное, и уже белые барашки были видны вдалеке, и будто холодом дышало на нас с севера. Капитан все шагал по палубе и вдруг остановился прямо перед нами.
– Вот что, ребята, – сказал он резко, – скоро, понимаете, шторм начнется, а у нас мотор не в порядке. В общем, надо, знаете, ко всякому приготовиться. Ты-то, Фома, морской человек, я думаю, трусить не будешь, а вот Даниил не знаю. Ты как, Даниил?
– Я что ж, – сказал я, и мне самому было стыдно, такой у меня был дрожащий голос. – Я постараюсь.
На палубу поднялась Глафира. Бледная подошла она к рубке.
– Что ж это, Степан, – сказала она, – погибать будем? Как же это Жгутов нас всех потопил?
– Ну уж и потопил! – сказал Степан. – Может, ещё и не потонем.
– Ой, – запричитала Глафира, – ой, Степа, боюсь! Ой, Степа, боюсь! Сил моих нет, Степа! Под водой-то рыбы, акулы, утопленники.
Фома Тимофеевич в два прыжка оказался возле неё. От его обычной медлительности следа не осталось. Он был быстр в движениях, решителен и резок.
– Кто говорит «боюсь»? – рявкнул он. – Если кто струсит, плохо будет. Не до шуток. Спасаться надо. Не советую трусить. Поняла, Глафира?
– Поняла, Фона Тимофеевич, – сказала Глафира и всхлипнула.
Фома Тимофеевич словно забыл про Глафиру я, подойдя к борту, стал внимательно вглядываться в стремительно выраставшее облако.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20