Потом со снисходительной добротой умного человека к дуракам дал нам талонов на бензин, масло, две пустые бочки и машину, чтобы на автостанции эти бочки залить и доставить на берег.
Стояло начало августа, и впереди у нас было шестьсот километров морской дороги. Северные ветры нагнали в Чаунскую губу лед. Льдины, источенные ветрами, волнами и течениями, имели самоуверенный вид, теперь уж они надеялись, что доживут до зимы и уходящее лето их доконать не успеет. Вечерами солнце окрашивало эти льдины в заманчивые красные тона, море тоже станови-j лось красным, и как тут было не вспомнить слова ироничного телеграфиста Джорджа Кеннана, побывавшего на Чукотке в прошлом веке: "Описаниями цветущих островов, купающихся в пурпурных волнах океана, поэты с незапамятных времен увлекали неопытных обитателей твердой земли в морские путешествия".
Но вот что интересно! Всю нашу работу можно вообще-то было сделать за день или два на вертолете. Но арендовать в августе вертолет в местах, где царствуют пастухи и геологи, практически невозможно. И это обстоятельство нас, глупых, не огорчало. Шестисоткилометровое плавание на шлюпке с ненадежным бортом вдоль хмурых берегов как бы приобщало нас к методам работы старых времен, которые всегда кажутся героическими. И хотя оба мы достаточно насмотрелись в предыдущие годы на Чукотку, но все-таки плыть и смотреть на ее берега казалось, не только выполнять работу, но и приобретать еще что-то.
Десятого августа в ранний утренний час, когда поселок спал, спал и капитан порта, поклявшийся, что не выпустит нас в море на этой дырявой посуде, спали остроумные береговые комментаторы, в этот ранний час мы столкнули лодку на воду. Было холодно. Моторчик от водяной помпы, приспособленный для благоприятных температур, никак не желал заводиться. Мы по очереди лягали заводной рычаг, похожий на рычаг мотоцикла, с той только разницей, что, сорвавшись с рычага мотоцикла, нога била о надежную земную твердь, а не в хрупкий фанерный борт. В конце концов пришлось прибегнуть к запретному способу, вывинтить свечу и влить в цилиндр немного бензина. Мотор сразу "схватил", из выхлопной трубы полетели колечки дыма, и все в море ожило.
Певек отодвинулся и стал как бы торчать из воды. На верхушке сопки над поселком лежала ватная нашлепка - предвестник "южака". Мы залезли в кухлянки, одолженные добрыми людьми. И началась неразумная трата времени, когда надо просто сидеть в лодке, курить и думать о чем угодно. Можно уйти в мемуары, которые для души тот же согревающий мех, как кухлянка для тела.
...Мы плыли по Чаунской губе. Ровно двести лет назад, в августе 1762 года, по Чаунской губе плыл первый в ее водах корабль - Ленской постройки судно устюгского купца Никиты Шалаурова и морехода Ивана Бахова, которые два года назад вышли из устья Лены, перенесли тяжелую зимовку на Яне, потом на Колыме, и все для того, чтобы за "собственный кошт" отыскать северо-восточный проход в Тихий океан.
И, возвращаясь к потайной цели нашей экспедиции, мы радовались, что плывем на фанере, а не летим в грохочущем вертолете. Все дело в том, что нам предстояло проплыть мимо острова Шалаурова и мыса Шалаурова Изба. Названия же эти тянули меня с тех пор, как я связался с Чукоткой. Этот маршрут вкрест Куульского поднятия, к заманчивым сыздавна названиям был как бы итогом прожитых лет.
В аналитической геометрии по бесконечно малому участку кривой, заданной данным уравнением в данных координатах, можно определить дифференцированием тен- o денцию ее развития. Этот прием осложняется на точках перегиба. Но, отступив бесконечно мало от точки перегиба в ту и другую сторону, мы все-таки получим искомое направление кривой. Координата времени - величина необратимая, она развивается от рождения и смерти человека, зайца или общественной формации. И вот таким хитроумным путем можно прийти к утешительному выводу, что десять лет, в течение которых я знал Чукотку, - срок все-таки немалый.
В небе проплыл с замирающим посадочным рокотом оранжевый самолет полярной авиации. Наверное, садился на заправку, чтобы уйти в долгую утюжку над льдами по параллельным галсам. Я представил себе внутренность его с ярко-желтыми дополнительными баками в фюзеляже, на которых так удобно спать в длительном полете, и гидролога с бланковками, на которые нанесены треугольники, кружочки и галочки ледовой обстановки, радиста, который вслушивается в басовитые морзянки судовых передатчиков, и штурмана с его линейкой, ветрочетом, исчерченной галсами картой и располневших от сидячей работы пилотов.
Справа показался колхоз Янранай. Сливочные кубики новых домов выглядели издали идеальной игрушкой. Колхоз был перенесен сюда от невзгод Шелагского мыса, который вырисовывался впереди дремотным горбом.
Мыс сей знаменит в истории полярного мореходства , не меньше, чем мыс Дежнева или Челюскин. Когда-то его считали оконечностью Азии. Землепроходцы поместили здесь воинственное племя шелачей, отличного от чукчей народа. "Земля сия населена чукчами да шелачами", - сообщалось в донесении XVII века. Береговое течение постепенно съело низкий участок берега, в котором с древних времен стоял поселок охотников. Вдобавок из-за перешейка мыса с севера зимой на прижавшиеся к горе домики обрушивался ураганный ветер, сродни знаменитой новороссийской боре. Поселок решили перенести на юг, и Шелагский мыс опустел. Он до наших дней сохранил недобрую славу, и именно вокруг него запрещал нам идти, сейчас уже наверное проснувшийся, капитан порта. Об этот мыс разбился первый из кочей Семена Дежнева и потом билось немало кораблей, попавших в туман или шторм, который гидрологи объясняли тем, что здесь сталкивались два течения: одно - огибавшее Чаунскую губу, второе - идущее вдоль берега моря с востока.
...С берега начал тянуть ветер. Ветер был теплый и пах заморскими травами. Походило, что в самом деле разыгрывался "южак". Теплый ветер вначале дружески рябил воду, потом через полчаса начал разгонять острую волну. Ветер срывал с верхушек волн брызги, и они заливали лодку, янтарные от солнца при безоблачном небе.
Наконец ветер окончательно взъярился так, что Женя с трудом удержал лодку по курсу. Он плотно лег на волну, как будто включилась аэродинамическая труба. Было солнечно. Мы шли метрах в пятидесяти от берега, но и тут ветер ухитрялся кидать в лодку желтые каскады воды. Я подумал, что стоит мотору заглохнуть и... Весел у нас не было. Да если бы и были, то все равно не выгрести против этого спрессованного потока. Шелагский мыс виднелся уже километрах в десяти, все такой же четкий и безмятежный, как спящий каменный кот. Огибать его нечего было думать, и мы пристали к берегу под крутым галечниковым валом, защищавшим немного от ветра.
Мы разожгли костерок, но ветер беспощадно утаскивал угли в воду, и костер не горел, а как бы вспыхивал не дававшим тепла искусственным пламенем. Мы разгрузили лодку и вытащили ее носом на берег. Подумали и вытащили еще немного, а потом, подумав, сделали из плавника рычаги и вытащили совсем. Она вздрагивала от ветра и сползала обратно. Пришлось наложить под киль валунов. Время шло, и солнце уже было где-то за невидимым отсюда Певеком. Натянули палатку. Она вдувалась внутрь крутыми буграми, в ней было тесно и душно. Мы соорудили стенку из валунов и закрепили на берегу лодочный якорь. В палатке стало немного свободнее, ветер выл в каменной стенке на разные голоса. По временам ветер прыгал через стенку сверху, и потолок палатки мягко ложился на лицо. Я боялся, что она лопнет. Потом мы расстелили спальные мешки и легли на них сверху. Проснулись ночью от холода. Ветер дул по-прежнему, но палат- 3 ка натянулась, так как шел дождь и брезент намок.
Старожилы и доморощенные синоптики Певека утверждают, что "южак" дует либо одни сутки, либо трое, либо семь. К исходу первых суток он не кончился, и нам осталось только впасть в сонное оцепенение и ждать. Лодка надежно вросла в гальку, и мы уже не боялись, что ее унесет. Временами ветер становился потише. Тогда шел секущий холодный дождик. На волноприбоином валу дрожали одинокие обшарпанные ветрами былинки. На рассвете мы услышали чьи-то шаги по гальке. Неведомый долго пыхтел, колупая тщательно зашнурованную палатку. На всякий случай просунулся грязный палец, ловко нащупал застежку, расстегнул, и тут же возникла физиономия, снизу обрамленная бородой, а сверху капюшоном плаща.
- Привет! - сказал человек, и я узнал его.
- Привет! - ответил мой спутник. - Залазь.
- Лошадей не видали?
- Не было. Чьи?
- Партия Громыко.
С Жорой Громыко мы служили когда-то в Певеке в геологическом управлении. А парень этот был там техником.
- Далеко?
- Километрах в пяти.
Мы выпили чаю и отправились в гости, так как все равно было плыть нельзя.
...Как будто ничего не изменилось. В палатке на олень- ей шкуре сидел, скрестив босые ноги, Жора Громыко и разумеется, чистил пистолет. Страсть к оружию не пропала у него с годами. На склоне сопки маячили расходящиеся фигуры - шли искать исчезнувших ночью вьючных лошадей. Зашумел примус, и мы, растянувшись на шкурах, ударились в мемуары о Певеке прошлых лет: кто где, кто куда, кто кем. Где Граф, где Серега Гулин, где начальники партий прошлых лет?
"Южак" не стих и на третьи сутки. Он дул с удивительнейшим разнообразием: нудно свистел меж камней, окружавших палатку, шлепал по полотну широкой ладонью, взвизгивал в щелях обрыва и сотрясал землю неожиданными ударами. Запах ветра был также разным - от погребной сырости осеннего льда до теплых полынных запахов неведомых степей, а может, пампасов.
Ночью мы проснулись от непонятного, вошедшего в мир. Оказалось, что непонятным была тишина. В этой тишине ясно слышалось, как спокойно и монотонно плещет о берег вода, и еще было слышно шуршание, вкрадчивый шорох. Я высунулся из мешка и затылком почувствовал, что брезент палатки стал тверд, как фанера.
В синей предрассветной тьме был виден снег на верхушках сопок, синие полоски снега лежали вокруг палатки и в ложбинках берегового галечника. Вокруг днища лодки тоже лежал снег, а вода, скопившаяся на дне, покрылась пленкой льда. Море казалось очень черным. Мы разожгли костер, тьма вокруг сгустилась, и только заваленные снегом вершины сопок белели, как будто светились немного изнутри слабым ночным светом. От черной морской воды и холода было чертовски неуютно. И неуют этот продолжался все время, пока горел костер, кипятился чайник, пока мы складывали смерзшуюся палатку, скалывали лед в лодке и грузили ее.
Постепенно светало, и все кругом стало еще неряшливее, как будто землю закидали обрывками ваты, только верхушки сопок выступали в снегу строго и лучезарно. В них возникла гармония, которая всегда бывает у снежных вершин.
Пока мы грузили лодку, чайник закипел снова, и мы пропустили кипящую струю через водяную рубашку мотора, только вода лилась в обратном порядке - из выходного шланга в заборную воронку у киля лодки. Мотор согрелся и сразу отблагодарил нас - завелся с первого толчка. И под этот шестисильный треск исчез неуют.
Под надежный стук его мы прошли мимо бывшего поселка Шелагский, где еще торчали над землей домики нескольких упорных старожилов, не желавших покидать привычное место. Обложенные торфом домики казались привычными земляными выступами, такими же древними, как и сам мыс.
Берег загнул на восток, и начались отвесно уходящие в воду скалы. Камень был темный, мокрый. Лодка шла по легкой зыби - это возвращались отголоски шторма, поднятого отгонным ветром. В расщелинах мыса висели клочья тумана. Из-за поворота каменной стены стал выскакивать резвый ветер и вдоуг ударил в лодку погребной мокрой струёй. Здесь была бестолковая толчея волн, и лодку стало заливать сразу с обоих бортов. Ветер дул в лицо, холодный и сырой, как из старого погреба.
- Разворачиваться?! - крикнул Женя.
Мы немного еще прошли вперед, и вдруг толчея стихла, стих ветер, мы выплыли в зеркальные гладкие валы и увидели северную сторону мыса. Шелагский был пройден.
Мы увидели спокойные зеленые валы океана, чистого, свободного ото льда, а на этих валах невдалеке покачивалась на воде лимонно-желтая байдарка, и в байдарке той сидели два человека в зеленых камлейках. Двухлопастное длинное весло переднего лежало поперек лодки. В руках он держал винтовку. Второй медленно взмахивал веслом, и байдарка бесшумно шла вперед. Лопасти описывали в воздухе плавные дуги, и я видел, как с них скатывались тонкие сверкающие струйки воды. Люди не оглянулись на стук мотора, - они, конечно, давно слышали нас и, значит, видели, определили, что это какая-то чужая лодка. Передний все держал в руках карабин, второй греб, и оба они напряженно смотрели на воду, по-видимому, ждали нерпу. Потом второй положил карабин, взял весло, и они стремительными взмахами понеслись от нас на север, горбатые от камлеек люди на желтой лодке по зеленой воде.
Обрывы мыса кончились. К воде сбегал пологий, заросший пушицей, покрытый травой и кочками увал. Запоздалый гагачий выводок цепочкой плыл к берегу. Гага не улетела, а выбежала на берег, и утята выбежали за ней. Они цепочкой пересекли полосу гальки и сразу неразличимо исчезли в кочках. Впереди маячили крылья ветряка и антенны полярной станции Валькаркай. Я посмотрел на часы всего-то-навсего было шесть утра. Мы пристали к берегу, чтобы сделать очередные измерения.
Поднявшись повыше по склону, мы посмотрели в бинокль и увидели точку байдарки на безбрежной воде и солнечные отблески от лопастей весел.
Я вспомнил, как мы на байдаре за номером ВН-740 с подобной работой прошли от косы Двух Пилотов через поселки Нешкан и Ванкарем и острова Серых Гусей в Колючинскую губу и дальше через известный мыс Сердце-Камень к Уэлену и вокруг мыса Дежнева приплыли в губу Лаврентия, которая находится уже в Беринговом море. Это было долгое, почти двухмесячное, путешествие, а байдара была старая, почти отслужившая свой срок, и одна дырка на ней была даже не заплатана, а заткнута кусочком моржового сала.
1 2 3 4 5 6