– Разве это коровы? Это же косули! А ведь ваши филёзофы говорят: «Без коровы – пост, без коня – праздник…»
Он велел складывать назад в сундуки развешанное добро, затем поманил людей:
– Пошли к моему кораблю! Главного товара вы еще не видели. Ай-ай-ай!.. Корова не больше вши, лошадь как блоха… Разве у настоящих хозяев так?
На судне под грубым холщовым навесом горой высился буро-рыжий бык с кольцом в ноздрях, отправлявший в рот большие пучки сочной, свежескошенной травы.
При виде его девятибедовцы прямо осолодели, а тут еще купец рядом стоял, сахару подсыпал, меду подливал – своему товару похвалы расточал:
– Нидерландской породы! Золотую медаль получил, нужные бумаги у него есть, имя тоже есть!! Эй, Клеменс!
Бугай лениво поднял голову, покосился на людей и совершенно отчетливо протянул:
– Ну-у-у-у?
– Все понимает, – продолжал купец. – Прямо-таки не бык, а дворянин! Вот вы, к примеру, – обратился он к старосте, – не знаете, сколько весу было в ваших бабушке и дедушке, а он знает! И сколько весили, и какое потомство оставили, и сколько молока давали. Двенадцать гарнцев в день! А что за телята от него! Ростом с ваших лошадей! Вот запрягу я Клеменса, он и наш корабль на эту гору затащит. Клеменс, ведь затащишь?
– Гм-м-м, – заколебался бык.
– И сколько же за него просите? – все же рискнул поинтересоваться Даунорас.
– Тысячу красненьких! Зато через пару лет вашу деревню будет не узнать!
Люди лишь вздохнули, а сами подумали: «И чего ты всем понапрасну голову морочишь? Товар нам явно не по карману, а на подарок не рассчитываем». Но староста решил схитрить.
– Придется вам Клеменса этого назад везти, – сказал он купцу. – Нам его не осилить, да и для вас этакая громадина тяжеловата. Может, оставите его здесь с нашими коровками попастись, а на обратном пути заберете, а?..
Видит рыжебородый: мужик этот хоть и лесного роду-племени, однако ж не лыком шит.
– Вдруг его волки задерут? Или змея ужалит? А ну как в болото провалится? Нет, без залога и разговору быть не может. Как там ваши филёзофы говорят? Король подарков умер, так?
А люди опять за свое:
– Шкурок отменных дадим, дегтя в придачу…
Староста догадался, о каком залоге говорили купцы, но вслух спросить не решался. Пригласил он гостей к себе в избу, усадил в горнице за стол, угостил медовиной и понемножку выведал, что чужеземцы хотят забрать только Должника, а не пригожую девушку и даже не парня покрепче, чтобы на весла посадить. У Даунораса камень с души свалился – он-то думал, что купцы на Дануте Жямгулите зарятся, он к ней еще в прошлом году сватался, когда его старостой выбрали. Только девушка лишь отшутилась:
– Поглядим, что ты за староста… Вот поклонятся тебе люди по доброй воле да спасибо скажут, тогда и буду твоей…
…А Должника, конечно, жалко, только ведь он и вправду должник…
– Надолго оставляете? – спросил Даунорас. – По дороге назад быка заберете или все же на год оставите?
– Думаю, чем дольше, тем для вас лучше, – уклончиво ответил купец. – Музыкант не бык, может, ему у нас понравится, и он не захочет возвращаться.
Выпили еще и сошлись на том, что староста до утра подумает. К тому же нужно ведь и Должника уговорить. Свяжи его – играть не сможет, развяжи – убежит.
Купцы вернулись к реке. Одни из них улеглись на судне, рядом с быком, другие разбили на берегу шалаш и заснули. А Даунорас пошел к Алялюмасу искать музыканта, но обнаружил его возле кузницы Чютаса, – лаская белую ручку Руты, тот нашептывал девушке нежные слова.
Пожелав девице спокойной ночи, отправились мужчины назад по уснувшей деревне, собираясь поговорить о вещах на этот раз грустных…
Поначалу Даунорас принялся расписывать Должнику, как очаровала купца его музыка, затем на все лады стал восхвалять того быка по прозвищу Клеменс, – скажем, останься бугай здесь, с их коровенками, сколько от этого проку будет. А уж масла, молока девать будет некуда. Если, разумеется, Должник согласится отправиться с купцами… вроде залога, что ли (к тому же не навсегда ведь, на время!). Поплавал бы в свое удовольствие на том чудо-корабле, на белый свет поглядел. Как знать, вдруг судьба возьмет и забросит его случайно в отчий край…
А про то, что за Должником и поныне должок числится, староста умолчал. Намекнул только, что купцовы пироги все же повкуснее рекрутского хлебушка. Да еще добавил, что за это все девятибедовцы ему в пояс поклонятся…
Даунорас говорил и словно бичом хлестал Должника: ведь тот только что пообещал Руте прислать свата – Алялюмаса, сыграть свадьбу и снова разжечь в горне пламя, угасшее со смертью кузнеца.
– Надолго?
– Чем дольше, тем лучше, – ответил староста словами купца. – Вдруг тебе там больше понравится и совсем не вернешься…
– Ладно, – согласился Должник, – только вот Руту хочу упросить, чтобы и она со мной поехала.
– Этим дело не обойдется. Прежде тебе придется купцов уломать. А если они двоих не возьмут, что тогда?
– Двоих не возьмут – один поеду. И ты, Даунорас, никогда больше не назовешь меня Должником! – хмуро ответил парень. – Не ты меня растил, не ты мою кадь перекатывал. Так что мой долг не больше твоего!
– Ну-ну, не будем ссориться, – примирительно сказал староста. – Завтра поутру распрощаемся, ведь один бог ведает, когда еще свидимся.
Спозаранку староста, так и не сомкнувший глаз из-за этих многообещающих хлопот, велел бабе Одноглазке обойти дворы и созвать всех от мала до велика на поляну. А чего ради, про это сельский голова умолчал.
«Может, этих шкуродеров провожать? – терялись в догадках люди. – Авось после того, как вчера не выгорело, сегодня сговорчивей будут…» Вот почему каждый прихватил с собой все свои капиталы.
Собрались селяне, с ноги на ногу переминаются, прикидывают, к чему тут прицениться, чего бы на свои гроши купить… Кое-кому из баб за ночь охота пришла и того и сего купить… Только вот купцов чего-то не видать. Небось в реке полощутся. Староста побежал за ними. Тем временем девушки принялись упрашивать Должника сыграть что-нибудь повеселее, а тот снова-здорово – озирается затравленно, молчит – и все тут.
– И чего высматриваешь? – сказала баба Одноглазка. – Сам небось до полуночи зубы ей заговаривал, ступай-ка теперь попиликай под окном, может, добудишься.
Показался Даунорас с купцами. Рыжебородый тут же осклабился:
– Добрый утро, добрый утро…
А староста подошел к Должнику, стиснул его руку и вполголоса бросил:
– Столковались. Можешь брать с собой. Они не против.
– Алялюмас, сходи за Рутой, – попросил музыкант, и тот со вздохом ушел.
Даунорас хоть и не выспался, но все равно выглядел бодро. Украдкой поглядывая на Дануте, принялся он растолковывать собравшимся, как долго пришлось ему улещивать купцов, потчевать их, чтобы в конце концов заполучить для Девятибедовки этого здоровенного бугая по прозвищу Клеменс.
Удивились люди, бросились к нему с радостными расспросами: «Да как же это? Как же дело-то выгорело? Неужто ухитрился все же купить скотину или в долг попросил? А может, еще что надумал?»
– Купишь тут, держи карман шире, – ответил староста, метнув взгляд на стоявшего поодаль купца, который невозмутимо покусывал золотыми зубами ус. – Важно, что бык остается у нас! Ведь другого такого на сто верст окрест не сыщешь! – И, не стесняясь молодежи, добавил: – Коли чьей-нибудь буренке приспичит, ведите ее сюда. Пожалуй, Клеменса проще будет с корабля выманить.
При этих словах захотели было люди кинуться к старосте, качать его, да гостей устыдились. «Ладно, – думали они про себя, – еще успеется».
– Как вы знаете, – уже не столь бодро продолжал Даунорас, – король подарков окочурился, детей не оставил, а внуки, как верно заметил господин, за здорово живешь быков не одалживают. Увозят они нашего Должника, выкормка нашего, музыканта… И все же давайте не будем плакать и рыдать – ведь не навсегда расстаемся, не в рекруты отдаем. Разве ж мы его в путах уводим, силком гоним, – нет, он сам по своей воле, все уже говорено-обговорено… Руту с собой возьмет, в Гродно их ксендз обвенчает… На свет белый поглядят, поживут вместе, да и вернутся посмотреть, хорошо ли тут бык быкович потрудился…
И вдруг староста смолк, увидел, что люди его не слушают – все на Должника смотрят, а женщины украдкой вытирают передниками глаза. «Самое время привести сюда того Клеменса, – решил про себя Даунорас, – пока люди вконец не раскисли – поди, и не разберут сквозь слезы, что за богатство им привалило».
Не успел староста с купцами уйти к реке, как женщины, дав волю слезам, зарыдали в голос. А мужики по очереди принялись утешать Должника: мол, в рубашке парень родился, все равно терять ему нечего – разве что лапти да Алялюмасовы щи, небесами забеленные.
Должник с котомкой в руках с трудом, словно мякинный хлеб в голодуху, глотал подступавший к горлу горький комок да молча озирался – не идет ли Рута?
Наконец Алялюмас привел засоню. Может, и не засоню вовсе, а просто хлопотунью: Алялюмасу сказала, что замесила тесто, а оно из кадки выползло, а тут у матушки, как на грех, поясницу схватило… Главное же, что она сказала и при всем честном народе повторила, – никуда отсюда не уедет и матушку одну не бросит. Ведь у Должника этого сегодня одно на уме, завтра другое… Ну уж нет, не такая она дурочка, чтобы от добра добра искать, – чай, единственная дочка у матери, живет в холе, и нечего ей, словно бездомной, по белу свету шататься. Уж она-то, слава богу, никому не задолжала…
Ох, не ожидал Должник таких слов, горячей смолой жгли они ему сердце. Растолковал бы он Руте, что не сам с купцами напросился, не по своей воле Должником зовется, да времени не было. Э-эх!..
Опустил парень голову, глянул на свои жалкие пожитки – всего-то при нем Алялюмасова буханка, горсть земли девятибедовской да рубашка, что Рута сама ему в подарок сшила, – и залился румянцем. И с таким приданым он надеялся найти девушку, которая бы решилась бросить отчий кров, этих добрых людей и уйти с ним невесть куда…
Но такая девушка все-таки сыскалась. Легкой птичкой подлетела к Должнику дочка Жямгулиса Дануте и звонко воскликнула:
– Должник, я поеду! Возьмешь меня?
Люди ушам своим не поверили. Не вздумала ли Дануте в этот горький для всех час шутки шутить? Ведь все знают, что танцует староста Даунорас только с ней, ее одну провожает и вообще смотрит на Дану как на свою суженую.
– Я у отца-матери не единственная. Есть еще брат с сестрой. Да и матушке не надо будет о приданом заботиться. А ты мне, пожалуй, не меньше Даунораса люб, только не догадываешься…
Парень просиял, что и сказать, не знал. Молча обнял девушку за плечи, горделиво поглядев на людей.
– Ох, дитятко! – громко обратилась к Дануте мать старосты Даунорене. – Уж не черевички ли эти да платки шелковые тебе приглянулись? Только ведь ты не к купцу золотозубому набиваешься, его холопу… себя предлагаешь. Попотеете оба не хуже того быка. Да вон как раз сын его ведет.
– Что ж поделаешь, коли твой единственный сынок нас на скотину променял! – отрезала Дануте и побежала домой укладывать узелок.
Быка вел на цепи купец. Староста же увивался вокруг, то приседая около быка, то выпрямляясь, все разглядывал его и нарадоваться не мог на его всесилие.
– Эй, мужики! – закричал староста людям. – А трава где же? Чего не встречаете? Не видите, что ли, кто идет!..
Одни и впрямь засуетились, кинулись искать угощение для этакого зверюги, другие продолжали стоять, сгрудившись, вокруг Должника, а старая Даунорене и баба Одноглазка наперебой затараторили про то, что тут натворила в его отсутствие Дануте.
Нахмурился Даунорас, чернее тучи стал от стыда и досады. Когда купец привязал животное к дереву, староста отвел рыжебородого в сторонку и принялся упрашивать его взять с собой только Должника и оставить в покое Дануте: с кем не бывает – сегодня он с ней поссорился, а завтра, глядишь, и помирятся.
– Хе-хе-хе! – осклабился купец. – Вчера ты совершил большой ошибка… Я думаю, лучше было бы так: ты ей колечко, а она тебе сердечко?.. Мужчина должен быть филёзоф…
Наизмывавшись вдоволь, купец все же согласился соврать, что, дескать, Неман стал таким мелководным, что двоих они взять не смогут.
Запыхавшись, в сопровождении убивающейся матери и отца прибежала Дануте с узелком в руках. И тогда староста вслух повторил людям небылицу. Купец же при этом лишь кивал головой и всплескивал руками:
– Да, да… так, так… Дождя нет, а ждать мы не можем.
– Раз так, – сказал Должник, – возьмите ее на корабль, а я берегом отправлюсь! Покуда дождя не дождемся.
Все от изумления лишь рты разинули и молча уставились на старосту.
– А если ты удерешь?! – обозлился Даунорас.
– Ну, нет! – рассмеялся Должник. – Грех покидать такую славную девушку. Но если вздумаешь теперь меня одного купцам отдать, так и знай – на самом деле убегу! А ты, Дануте, подожди – долго не задержусь.
Тут уж ничего другого не оставалось, как распрощаться людям с Должником и с Дануте, потому что Даунорас не знал, чем ее удержать, а купец все больше беспокоился, торопился в путь.
Уселся Должник на валуне, зажал между колен пилу и, чего доброго, в последний раз стал играть односельчанам. Затянул он песню, которую пели обычно рекруты или те, кому пришлось волей-неволей покинуть родимую землю:

В край родимый, край далекий
Лети, аист белый.
Глянь: на ясене высоком
Там гнездо я сделал…

К Неману, реке глубокой,
Ты сверни, мой аист.
Матушке скажи далекой –
На чужбине маюсь.

Перышко-письмо к порогу
Кинь – пусть ждет родная!
Камнем лягу у дороги,
Лишь бы в отчем крае.

Опечалились люди. Пожалуй, только сейчас они всем сердцем почувствовали, кого безропотно отдают купцам. Так и стояли все понуро, не решаясь даже обнять Должника, – не христопродавцы же они, в самом деле! Лишь Жямгулене, припав к дочери, громко причитала:
– Ох, не вернешься ты, доченька… Не увидят тебя мои оченьки, не услышу тебя, нету моченьки… А коли и вернешься, нас уже не найдешь, нет, не найдешь…
– Ну-у-у! – вдруг угрожающе взревел бугай, фыркая от злобы, что о нем забыли.
1 2 3 4 5