Так вот, он почти не ошибся Ц я ведь не человек, мне это все м
ожно… Или просто дано… Или полагается? Не знаю. Но для меня любовь Ц это б
ольше, чем щекотание чувств или безрассудочный порыв. Это еще и сохранен
ие вида. А когда стремление сохранить вид совпадает с этим самым порывом
… Знаешь, Оксанка, у меня просто нет слов, чтобы объяснить все это. Да и заче
м тебе-то знать?
Баюкая девушку на руках, Крысолов вдруг почему-то увидел себя, укачивающ
его Оксану на руках, но уже окровавленную, полумертвую, шепчущую последн
ие слова. И он разобрал их Ц посиневшие губы прошептали «люблю». Стряхну
в энергичным движением головы видение, Крысолов крепче прижал к себе дев
ушку, словно попытавшись оградить от страшного финала короткой жизни, сп
асти. Но при этом зная, что ничего не волен изменить.
Ц Я обещал тебе сказку Мертвых Миров? Ц прошептал он. Ц Так слушай и не
пугайся. Все мы когда-нибудь заходим за Черту.


Сказка Первая. Безумие лейте
нанта Прэстона

Вечерний снег окутал своей пеленой Город, притушил сине-оранжевое свето
вое марево над ним, сделал его чуть живее. Голые деревья ждали, что снег ук
роет их, но хлопья были сухими и не липли на их тонкие обнаженные ветви. Ли
шь ели благодарно поникли мохнатыми лапами под тяжестью микросугробов
на своих колючих зеленых плечах.
Я стоял на платформе и бездумно курил, прикуривая одну сигарету от друго
й. Ждал электричку на Город. Причем вся бессмысленность ожидания была мн
е ясна, как божий день, Ц последняя электричка ушла в Город два часа наза
д, следовательно, первая будет часа через два с половиной, а то и три. И можн
о было провести эти часы в тепле и уюте, благо до дома Ц двадцать минут хо
дьбы. Но я стоял и курил, не в силах забыть монолог лейтенанта.
Темный полузаброшенный парк, засыпанный снегом, похорошел, в нем появила
сь какая-то несвойственная ему уютность и покойность. Аллеи слегка осве
тились тем странным внутренним свечением, которое присуще лишь свежевы
павшему снегу. Хлопья невесомо падали нам на плечи, застревали в волосах,
холодно, равнодушно и мягко ласкали наши лица.
Снег поскрипывал под подошвами высоких ботинок лейтенанта. Я старался с
тупать тише, чтобы скрип снега не заглушал слов Прэстона, часть из которы
х я все равно не слышал, Ц лейтенант говорил тихо, часто Ц куда-то в сторо
ну, а тут еще и моя глухота на одно ухо. И как я ни подстраивался, лейтенант в
се равно оказывался с моей левой, глухой стороны. Эта игра в «услышь ближн
его» держала меня в напряжении, утомляла. Содержание речей лейтенанта то
же оставляло желать лучшего. Лейтенант Прэстон положительно был безуме
н. Но крайне любопытным и последовательным безумием.
Что-то неразборчиво пробормотав, лейтенант повернулся ко мне всем корпу
сом, словно штурмовое орудие «Элефант». Темные его глаза уставились мне
в лицо, как стволы спаренных «эрликонов». Я поежился от такого взгляда.
Ц История мертва, мой друг, Ц отчетливо произнес лейтенант и странно ус
мехнулся. Ц Мы дохлебываем остатки былого величия, доедаем былую непре
рывность, сами производя лишь перфорированную субстанцию, которую имен
уем то «время», то «история». Истории более нет, ибо нет времени и нет репе
рных фактов, на коих историческое исследование может базироваться.
Он сделал паузу и закурил. «Возможно, Ц подумал я, Ц но что же осталось? И
что куда девалось?»
Ц История мертва, Ц повторил он. Ц Ибо богов упразднили, а герои вымерл
и. Где Геркулес и Персей? Где Уллис и Леонид Спартанский? Где Александр, Це
зарь, Брут, Иешуа, Пилат? Атилла, наконец? Где они все? Мы помним их рассудочн
о, помним Ричарда Плантагенета, Тэмучжина, псевдоистеричку Жанну, Спиноз
у, Леонардо, Рафаэля. Почему-то помним Гете, Амадеуса, Фридриха Прусского,
дуэт Бонапарт-Кутузов, Вольтера и князя Рымникского, Ницше, Брусилова, Гу
милева-старшего, Танака, полковника Тиббетса и Гессе, Брехта. Но как помни
м? Для чего?
Произнеся столь длинную тираду, он умолк, переводя дыхание, пару раз жадн
о затянулся и продолжил, не выпуская сигарету из губ. Пару-тройку слов он
произнес из-за этого неразборчиво, и я их не услышал.
Ц …помним их, как я уже сказал, чисто рассудочно, уподобляя своих историч
еских героев героям беллетристической литературы. Истории более нет Ц
она погибла под руинами мифа, язычества, магии. Сама стала мифом, легендой.

Раньше, когда живы были Зевс и Аполлон, Овайнио и Шива, Си-Ванму и Один, врем
я было сплошным и один герой наследовал другому, царство шло за царством.
Герои и цари не умирали, они просто отходили в тень Ц во тьму, если хотите,
Ц и продолжали там жить. Пусть непонятной, таинственной и сокрытой, но Ц
жизнью. И история текла. История героев, царей, святых и богов. История оди
ночек.
Ц Но… Ц начал я, желая возразить так: «Но и сейчас историю вершат личнос
ти». И вовремя остановился, понимая всю абсурдность этого заявления. Но П
рэстон словно услышал мою фразу.
Ц Чушь, милейший! Чушь и абсурд! Историю Ц если это ныне можно так называ
ть Ц вершат более не личности. История стала уделом толпы, коллектива, ес
ли угодно. Раньше герой, вождь возносился над толпой силой личного мужес
тва, заслуг. Безумия, наконец! Сейчас толпа создает себе кумира Ц обыденн
ого, серого Ц под стать себе. Сама мифологизирует его. Отбери у такого псе
вдогероя его ореол легенды и несуществующих Ц или же непомерно раздуты
х Ц подвигов, кинь его в эту самую толпу. И что? Найдете вы его в этой серой
массе? И не надейтесь. Он мгновенно обезличится, сольется с ней. Ибо он Ц п
лоть от плоти этой толпы. А попробуйте смешать с толпой хунну Атиллу или А
лександра Ц с толпой македонян. И вы увидите, что Атилла останется военн
ым вождем хунну, а Александр Ц царем Македонии и прочая земли.
Прэстон уже перестал замечать меня. Он апеллировал к обширной аудитории
, ко всему человечеству.
Ц История мертва. Так давайте же не тужиться и не писать ее. Давайте пора
змыслим над тем, как нам жить далее в свете нынешней дырявой мифоистории.
Разделение персонажей на реальных и вымышленных уже невозможно. И Эл-Би-
Джей, и полковник Брэддок, и Джон Рэмбо, и Сахаров, и Мао, и Фидель, и сержант
Стрэйнджер, и Толкиен, и Алеф, и Скотт Маклэй, и Горби Ц все они и нереальны
, и реальны одновременно. Все они и история, и миф.
Мифоистория не есть история мифов, их зарождения, развития и исчезновени
я. Нет. Мифоистория Ц это история мира, мифологизированного до крайност
и и погруженного в перфорированное событийно-временное поле. Основной п
остулат такого мира следующий: «Нет мира, кроме этого мира, и история от ми
фов да очистится!» Глобальное самозамыкание в узких рамках своего жалко
го мирка, тщетные попытки установить какую-то абсурдную «историческую и
стину», «историческую справедливость», попытки избавиться от мифов и Ц
тем самым Ц создание сонмов новых, причем в геометрической прогрессии
Ц вот удел такого мира, его истории.
Прэстон вдруг резко остановился, словно налетел на стену. С какой-то робк
ой и опасливой улыбкой Ц будто ребенок, который боится, что его станут вы
смеивать за слова или поступки, Ц поглядел на меня.
Ц Я безумен, не правда ли, мой друг? Ц спросил он. Я кивнул. Ц Ну да это нич
его. Это всего лишь еще одна иллюстрация к моим тезисам о дискретности со
бытийно-временного поля.
Ц В настоящий момент, лейтенант, меня больше интересует другое Ц откуд
а вы взялись, как попали в Город, точнее Ц в Старый Пригород, в этот парк?
Ц В этом тоже нет ничего удивительного. Просто активное расслоение соб
ытийно-временного массива и полное слияние полей реальности, псевдореа
льности и мифа, усилившееся в последнее время, позволяет встречаться лич
ностям, ранее друг для друга абсолютно не существовавшим. Миры потеряли
четкую гармонию и стройную структуру, расслоились в кисель, ибо история
мертва…
Он продолжал еще что-то говорить, а я развернулся и пошел прочь по нетрону
тому еще свежему снегу боковой аллеи. Где-то вдали призрачно синело маре
во фонарей пригорода, общежитий, манило в тепло, но я уходил в снегопад и т
емноту старого заброшенного парка.
И вот я стою на платформе. Бездумно курю, смахивая снежинки со стекол очко
в рукавом. До первой электрички на Город еще два часа одна минута. Задул сл
абый ветер, и хлопья снега понеслись, закручиваясь в маленькие смерчи. Си
неватое неоновое освещение придает окружающему пейзажу какой-то совер
шенно нереально-инфернальный вид. А может, наоборот, Ц чересчур реальны
й, ведь история мертва.
Сейчас я удивляюсь тому, насколько был нелюбопытен; тому, что не расспрос
ил лейтенанта о его мире. Меня подмывает броситься в парк, обежать его, най
ти Прэстона, хотя я прекрасно понимаю, что это все ни к чему Ц его уже там н
ет.
Это все сейчас. А тогда, полчаса назад, мне все было ясно, вопросы были не ну
жны, как не нужен был и дальнейший разговор Ц история мертва. И только эти
полчаса, это неспешное кружение крупных снежинок в синеватом свете фона
рей спрессовали в монолит время и пространство. На сколько? Этого я не зна
л. Я знал лишь одно Ц история мертва. И мертворожденный ублюдок толпы Ц м
ифоистория Ц пожрет и меня, как уже пожрала многих.
Как сожрала разум бедного безумца, лейтенанта Прэстона, подарив ему дар
предвидения…

Крысолов легко погладил волосы заснувшей под его мерный говор девушки и
поднялся с дивана. Сел на подоконник и закурил. В голову лезли очень нехор
ошие мысли, но усилием воли он их прогнал. Неспешно поднималась заря.

Орехово, Карельский перешее
к. Пятница, 10.07. 12:00

Брат Самэ сидел на пятках. Справа и слева рядком сидели братья. Самэ их ник
огда ранее не видел, но чувствовал, как ощущают руку или ногу: когда здоров
а Ц не ощущаешь, а как заболит Ц вовсю. Так и брат Самэ ощущал остальных
Ц словно больной зуб. Но Учитель Сегимидзу дал им задание. И не нужны тут
были никому сомнения, а лишь повиновение. И брат Самэ не произнес тех слов
, что рвались из его рта, мозолили язык. Наставник Торидэ поклонился, следо
м за ним припали лбами к татами и послушники, брат Самэ Ц в их числе.
Ц Да пребудет на вас благодать и благословение Учителя Гокуямы, Ц мягк
о произнес Учитель Сегимидзу. Все поднялись и покинули молельную комнат
у. Брат Самэ потер лицо ладонью. Выйдя из небытия всего два дня назад, он уж
е побил многих на полосе препятствий и в додзе. Наставник Торидэ возлага
л на него большие надежды. Но…
Но было слишком много непонятного. Например: брат Самэ был готов умереть
за Учителя Сегимидзу, но убить… А именно это и подразумевало задание Ц у
бить. Как можно больше. И выйти из бойни живым. Что-то сместилось в голове б
рата Самэ, немудрящей башке Мишки Волошина. Когда дело касалось чечей, Ми
шка даже не думал, вспоминая женщину, которая, попросив жратвы для мифиче
ских Ц или реально существующих Ц детей, швырнула им за бруствер из меш
ков с песком на блокпосту «лимонку». Или пацанок-побирушка, срезавший ко
мроты из новенького «узи», который выпростал из-под лохмотьев.
Но это одно Ц война; и Ц там. А сейчас и здесь убить простых русских людей
для того, чтобы создать резонанс Ц у Мишки, забывшего, что его зовут брато
м Самэ, шла кругом голова. Автоматически он вошел в Сокрытую Комнату, где п
олучил автомат Ц до боли знакомый АК-74 Ц с толстым цилиндром пэбээса на
стволе, «лифчик»
Сумка для магазинов, крепящаяся на грудь; в Афганистане и Чечне Ц ч
астично Ц в них переделывали спасательные жилеты, украденные или вымен
енные у летчиков, коим спасжилеты положены на случай катапультирования
над морем.
и пару гранат.
Погрузились на микроавтобусы. Брат Самэ поглядел на мирную обитель Ц он
не знал, что в последний раз, Ц и грустно улыбнулся. Здесь он провел лучше
е время в жизни и надеялся найти умиротворение своей бесшабашной и мятущ
ейся душе. Не судьба. Брат Самэ усмехнулся и потер предплечьем запотевше
е цевье автомата.

8. И ИМЯ ЕМУ…


Улица Тверская, Москва. Суббо
та, 11.07. 16:50

Осторожно придерживая Оксану за локоть, Крысолов вел ее по Тверской. Его
мышцы и воля были напряжены Ц он чувствовал ураган. Не только атмосферн
ый, но и внутренний, эмоциональный. Что-то должно было случиться, и они неп
ременно окажутся в эпицентре событий. Вот только одного не знал Крысолов
Ц когда и где.
Вчерашнее утро было грустным и смешным. Вставший с утра пораньше Леня об
наружил свою сестру в постели Крысолова, а его самого Ц дремлющим полул
ежа на широком подоконнике открытого настежь окна. Леня поднял брови и в
опросительно поглядел на старого приятеля. Крысолов отрицательно пока
чал головой и, бесшумно поднявшись на ноги, выскользнул в прихожую.
Ц Пошли, прогуляемся, Ц шепнул ему Леонид, Ц до работы проводишь заодн
о.
Крысолов пожал плечами и сунул ноги в ботинки. Вышли на улицу. Солнце уже с
тояло высоко над горизонтом, но воздух был еще по-утреннему свеж и прохла
ден. Крысолов сунул в губы сигарку и, закурив, неспешно пошел рядом с прият
елем, подстроившись под ритм его шагов.
Ц Ну ты, Миха, блин, даешь, Ц негромко протянул тот.
Ц Если ты про это, Ц Крысолов мотнул головой в сторону дома, Ц так зря, н
ичего и не было.
Ц Потому и говорю, что не было Ц даешь, блин.
Ц Не понял.
Леня покачал головой и тоже закурил.
Ц Знаешь, Миня, ты единственный толковый мужик, которого моя сестрица в ж
изни видела. Я не в счет Ц брат как-никак, да и за отца был. Воспитывал, когд
а Григорий свет Ляхсандрыч, ни дна ему, ни покрышки, лыжи из дома навострил
. Я это к чему Ц ты нормальный мужик, она это чует, первый после всяких нарк
отных Лариков и пальцующих Жориков. Она к тебе всей душой, а ты Ц убаюкива
ть да по головушке гладить, аки дитя неразумное. Ты мужик не глупый, но дум
ай, что делаешь-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55