Она молилась, чтобы Пип получил завтрак и чай, потому что сама она не получила ни того ни другого.
Служанка принесла поднос, но возвышенный и могущественный мистер Данте лишь взглянул на восхитительно пахнущие блюда, от которых у Ханны потекли слюнки.
Ей удавалось отвлечь его всякий раз, как он пытался взглянуть на ее записи. Она то прикрывала их рукой, то просила повторить последний отрывок – словом, пустила в ход все хитрости, какие только смогла придумать.
Каждая нацарапанная нота усиливала ее страх. Еще немного – и мистер Данте обнаружит, что она может записывать ноты не лучше, чем смывать чернила с лица.
И он это обнаружил...
Но Ханне было уже все равно. Она вытащила перо из судорожно сжатой руки и поднялась. Ей было плохо, она устала, глаза слипались.
– Ну что? – прозвучал его голос в наступившей тишине.
– Что – что?
– Что вы думаете о моем сочинении?
– Полагаю, для вас это не имеет никакого значения.
– Ловкая увертка, мадам, но вам не удастся так просто уйти от ответа.
– По-моему, это неплохо, но не хватает воображения! – выпалила она.
Ох уж этот язык! Когда наконец она научится говорить приятную ложь, легко слетавшую с языка многих молодых женщин? Могла же сказать: «Вы – выдающийся талант... музыка завораживает... о великий и могучий бог фортепиано, позвольте мне преклонить перед вами колени...»
Так нет же. Теперь он вышвырнет ее с Пипом на улицу. Прямо сейчас. Тем более когда увидит те значки, над которыми она трудилась весь день.
Она подняла глаза, посмотрела ему в лицо и замерла, пораженная. Его синие глаза были широко распахнуты, челюсть отвисла, и в следующее мгновение он разразился хохотом. Он хохотал до слез.
Ханна с опаской отступила. Интересно, когда он перестанет хохотать и начнет швырять ей вазы в голову? Кажется, прошла целая вечность, пока он, задыхаясь, не вытер следы слез кончиками пальцев.
– Недостаток опрятности восполняется вашей смелостью, мисс Грейстон. Поздравляю, вы первая, кто отважился сказать мне правду. – Он поморщился. – Как будто я не знаю, что сочиняю чушь. Но буду довольствоваться этим, пока не научусь писать лучше. А вам придется забыть о своем великолепном музыкальном вкусе и слушать эту чушь.
На этом мрачное веселье закончилось, он прошел к окну и принялся разглядывать зеленые рощи, простиравшиеся за ним. В каждом мускуле его тела ощущалось нетерпение.
Остен Данте был одержим сочинительством музыки, оно сводило его с ума.
Однако его страсть не походила на страсть человека, отчаянно пытающегося записать музыку, которая слишком быстро и живо звучала в его сознании. Это была скорее бурная страсть запертого в слишком тесном стойле дикого жеребца, рвущегося на волю. Интересно, какие невидимые барьеры удерживают хозяина поместья Рейвенскар?
В дверь тихонько постучали. Данте повернулся.
– Войдите.
Появился лакей. Он нес серебряный поднос, на котором возвышалась целая стопка писем.
– Свежая почта, сэр.
Данте небрежно пожал плечами:
– Ничего не могу с этим поделать.
– Сэр, здесь письма от вашей матери и несколько от сестер.
Радость на лице Данте сменилась унынием. Может быть, он опасался дурных вестей?
– Положите их к остальным, – распорядился он, махнув рукой в сторону стола, стоявшего в углу. Ханна обернулась и с удивлением увидела, как лакей складывает принесенную пачку писем поверх целой горы нераспечатанных посланий.
Мистер Данте подошел к стойке красного дерева, взял графин с бренди, налил стакан и залпом осушил.
– Полагаю, для первого дня достаточно, мисс Грейстон. Идите и дайте вашим бедным оскорбленным ушам отдохнуть до утра.
Она присела в неуклюжем реверансе и принялась собирать исписанные листы, с трудом веря в собственное везение. Если бы ей удалось удрать, не показав ему ту тарабарщину, которую она написала, Пип смог бы провести в теплой постели еще одну ночь.
Она едва не побежала к двери.
– Мисс Грейстон! – резким тоном произнес он. – Не уходите, дайте мне посмотреть листы.
Ханна ощутила дрожь в коленях.
– Вы играли так быстро, что некоторые фразы просто усеяны кляксами, – солгала Ханна, прижимая к груди стопку бумаги. – Я подумала, что перепишу их до утра.
– Вы либо очень усердны, либо слишком небрежны.
Он устремился к ней и взял листы. Ханна густо покраснела.
Данте внимательно просмотрел листы. Молчание затягивалось, словно петля вокруг ее шеи. Наконец Ханна не выдержала:
– Сэр, я... я могу все объяснить. Я несколько подзабыла ноты, а вы так быстро играете...
Он посмотрел на нее. Она ожидала гневной тирады и чуть не упала в обморок, когда он одарил ее слабой улыбкой.
– Вполне сносно, мисс Грейстон. Вы будете служить у меня, пока сможете выносить мой ритм работы. Но предлагаю вам получать жалованье, а не поступать, как этот дурак Уиллоби.
Она отступила на шаг, пораженная. Он пытается усыпить ее бдительность, прежде чем наброситься на нее с кулаками и швырнуть в камин ту чушь, которую она нацарапала?
– Я... вы шутите? – спросила она.
– Значит, вам не нужна работа?
– Да! То есть, разумеется, нужна, – ответила она с чувством облегчения и вины. – Похоже... вы... довольны мной?
– Так оно и есть. Можете идти, мисс Грейстон. Надеюсь, завтра я буду иметь честь встретить вас в гостиной несколько раньше.
– Да, сэр. Разумеется, сэр. «Вы что, с ума сошли, сэр?»
Она тихонько проговорила это, когда собирала пачки нотных листов. Видимо, она скопировала их куда лучше, чем предполагала.
Или это злая шутка с его стороны, месть за ее обман?
Но разве она не поддалась тогда странным эмоциям, совсем ей несвойственным? Эти ощущения напоминали надвигающийся шторм. Или все дело было в том, что он, несмотря на желание проверить ее работу, видел перед собой лишь набор клякс, смысл которых был ему непонятен? Неужели он различал ноты не лучше Ханны?
Нелепо. Смешно. И все же только так можно логически объяснить то, что он нанял ее. В этом случае ее с Пипом шансы остаться здесь возрастали в тысячи раз. Господь услышал ее молитвы. Сотворил чудо.
Дойдя до двери, она обернулась и посмотрела на мистера Данте. В этот момент он показался ей таким одиноким, таким ранимым.
Он вернулся к фортепиано. Ханна вдруг поняла, почему задержалась в тот момент, когда он снова сел к инструменту, а его пальцы забегали по клавишам.
В этот раз она была просто ошеломлена. С кончиков его пальцев как будто струились и складывались в песню чувства. От этого дикого, стремительного полета к облакам захватывало дух.
В середине пассажа он вдруг остановился, на лице его отразилось отчаяние, когда он ударил кулаком по клавишам.
Ханна никогда не смогла бы объяснить, почему она поступила именно так, а не иначе. Она отважилась вернуться в комнату.
– Мистер Данте, я ошибалась, когда говорила так о вашей музыке! – выпалила она. – Это было... прелестно.
Раздался горький смешок.
– Это не моя мелодия. Ее сочинил мой отец, когда ему было всего шесть лет. Как вы думаете, на него произвело бы впечатление то, что я сочинил сегодня?
Кровь прилила к лицу Ханны, когда она увидела боль в его синих глазах.
– Я... я не знаю вашего отца и не могу ответить на ваш вопрос...
– Уверен, что можете, мисс Грейстон. Если только мой отец вдруг не разучился читать ноты.
С этими словами он вскочил, выбежал из комнаты и позвал лакея.
– Скажите Уидерзу, чтобы немедленно оседлали и привели Огнеборца.
– Конечно, сэр. Но... ваш обед. Кухарка приготовила ваше любимое блюдо.
– К дьяволу обед. Есть дела поважнее.
Ханна подошла к окну, чтобы посмотреть, как он взлетел на поджарого чалого жеребца. После такого изнурительного дня у него больше сил, чем у нее в тот момент, когда она торопилась утром в музыкальную комнату.
И куда же он направляется в столь неурочный час? Почему не падает от усталости? Ведь он исчерпал все силы, какие только могут быть у простого смертного, и вдобавок ничего не ел.
Лакей вернулся в дом и обратился к Ханне:
– Не знаю, зачем кухарка ему готовит. В большинстве случаев он не ест. Ну и хорошо. От этого стол в людской становится более изысканным. Вы и ваш мальчик сами убедитесь в этом сегодня. Это будет очередной праздник.
– А куда... куда направился мистер Данте?
Ханна не смогла сдержать любопытства, хотя знала, что это ее не касается, если бы даже он отправился на луну. Лакей пожал плечами:
– Кто знает? К каменоломне, к мельнице, да мало ли куда. Может, он отправился со своими сочинениями к меднику и вернется только на рассвете. А может, через несколько часов. После того как спадет жар.
– Значит, мистер Данте болен? – удивилась Ханна.
– Ну да. Но его не сможет вылечить ни один врач, благослови его Бог.
На лице лакея отразилась печаль. «Видимо, он привязан к хозяину», – не без удивления подумала Ханна.
А она-то надеялась, что, как только этот человек уедет, все в доме спокойно вздохнут. Хотелось лишь одного: подняться к себе и рухнуть на кровать.
Она нахмурилась. Неужели этот безжалостный человек страдает каким-то скрытым недугом? Неужели живущий в нем демон не дает ему покоя? Он не выглядит ни болезненным, ни слабым. Он просто пышет здоровьем. А какие крепкие у него мускулы! Ни один костюм не может их скрыть! Его аристократическое лицо покрыто бронзовым загаром, синие глаза сверкают.
Что за мысли лезут ей в голову? Этот человек ей совершенно чужой. И она не станет о нем беспокоиться.
Ее хорошенькие сестры утешали своих поклонников, когда у тех случались несчастья: то лошадь отказалась прыгнуть через изгородь, то жилет плохо сшит, то коляска, на которую поставлена огромная сумма, перевернулась во время скачек.
Ханна подобной ерундой не занималась. Она думала, как переделать старое мамино платье в нечто симпатичное для Элизабет, как купить для мамы заморский кофе, которым она так восхищалась. Как продержаться последнюю неделю месяца, когда содержание уже потрачено.
У нее никогда не было ни времени, ни желания разыгрывать сочувствующего ангела перед мужчинами, и она не собиралась заниматься этим сейчас.
Особенно по отношению к такому мужчине, как мистер Данте, – живому и непостоянному, как ртуть, и полному мрачных загадок.
Да он ей даже не нравился.
Единственной целью ее пребывания в доме Остена Данте было получить небольшую передышку и рассчитать следующий шаг. У Пипа должна быть крыша над головой – так долго, как только это возможно. И хорошая еда. И удобная постель.
А до мистера Данте ей нет никакого дела. Бог свидетель, у нее и так достаточно забот. Ей пришлось пойти даже на обман. А обман она всегда ненавидела.
Но в сложившейся ситуации ей ничего другого не оставалось. Она сделала то, что должна была сделать, так же, как в ту ночь, когда они с Пипом незаметно скрылись во тьме.
Она поднялась по лестнице в их с Пипом комнату. Перед дверью задержалась, чтобы натянуть на лицо улыбку. Пип хорошо улавливал настроение взрослых людей – этот урок самосохранения он усвоил, еще находясь у отца на коленях.
Она прогнала эту мысль и открыла дверь. Сначала ей показалось, что ребенок исчез. В комнате царил такой порядок, словно ее только что покинула служанка. Ханну охватила тревога. Куда подевался Пип? Что с ним будет, если он не поладил с мистером Данте? Кажется, тот не очень любит детей.
– Пип? Пип, ты где?
Тут Ханна услышала шорох, донесшийся от занавешенного окна.
– Я здесь.
Она торопливо отодвинула занавеску, и сердце ее замерло. Пип забился в уголок, точно перепуганный мышонок. Он держал все вещи, которые она развесила на просушку прошлым вечером, а на коленях у него лежал узел, сделанный из салфетки, с одной стороны закапанной вишневым соком.
– Что ты здесь делаешь, мой дорогой?
– Жду, когда надо будет уходить. Еды хватит на несколько дней. Служанка принесла завтрак, а потом чай. Я сложил про запас куски получше.
– Ах, Пип! Я же сказала, что ты должен наесться до отвала! – уныло проговорила Ханна.
– Я очень много съел, – заявил Пип и отвернулся. От ощущения вины его щеки покрылись красными пятнами.
Ханна была растрогана до глубины души: ребенок спрятал еду для нее.
– Просто мой желудок съежился.
Наверное, это было именно так: ребенок все прошедшие недели ел очень мало. При мысли об этом Ханне стало не по себе.
– Ты... на меня сердишься, Нанна?
– Нет, ангел мой. Конечно, нет. – Она ласково погладила его по голове. – Скоро мы спустимся вниз, в людскую, и пообедаем. Что же касается еды, которую ты отложил, можешь поклевать все эти вкусные кусочки завтра, а скоро ты будешь есть, как настоящая лошадь.
Лошадь... Ханна запоздало пожалела о своих словах. Пип сжал губы и побледнел. Взгляд его стал испуганным, виноватым и очень-очень печальным. Она лягнула бы себя за такое легкомыслие.
Ей пришлось оставить ребенка на целый день и сражаться с невыносимым мистером Данте.
Ему не с кем было поговорить, некого взять за руку, когда на него нахлынули мрачные воспоминания. И зачем только она напомнила ему о катастрофе, из-за которой они убежали?
Она взяла у него узел, отложила в сторону и подхватила Пипа на руки.
– Мне тебя так не хватало во время работы. Наверное, здесь ужасно скучно.
– Скучновато, – произнес Пип тоном, по которому Ханна поняла, что это была настоящая пытка. – Особенно когда я начинал размышлять.
– О чем же ты размышлял, сокровище мое?
– А что, если папа придет, когда тебя нет? А что, если он найдет меня и заберет? Я прислушивался, не грохочут ли его сапоги, пока голова не заболела.
Неудивительно, что малютка прятался! Ханну обуяла лютая ненависть к человеку, который все еще имел над Пипом такую власть.
– Он никогда не заберет тебя у меня, Пип. Клянусь. – Она крепко прижала его к себе. – Помнишь, что я тебе говорила? Мне известна тайна, а твой папа не хочет, чтобы эту тайну знал кто-то еще. Я оставила ему записку. Написала, чтобы он держался от нас подальше, иначе я всем расскажу его тайну.
– Должно быть, он очень разозлился.
– Не важно. Здесь мы в безопасности. Помнишь, что сказал медник, когда взял нас прокатиться на своей телеге?
– Он сказал, что умеет водить за нос.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5