– М... музыку? – Она изумленно уставилась на него. Ее музыкальное образование ограничивалось пением кельтских народных песен, которые она когда-то слышала в поместье отца.
– Да-да, музыку, – повторил он. – Мелодии, часто проигрываемые на инструментах типа фортепиано, обычно просто режут слух.
– Я... я обожаю музыку.
Это была правда. Она обожала музыку так, как обожала искусство Микеланджело, – с благоговейным трепетом и полным отсутствием способностей в этой области.
– Но почему... то есть если вы композитор, почему сами не записываете музыку?
– Почему не записываю музыку сам? – Он вытянул перед собой руки красивой формы – сильные, с длинными пальцами, таившие в себе мужественность. В свете, струившемся из двери, блеснуло кольцо с печаткой.
– Тогда у меня пальцы были бы испачканы чернилами. Нет ничего более вульгарного.
– Я... я умею это делать! – выпалила Ханна, совершенно сбитая с толку, пытаясь разглядеть выражение его лица.
– Что делать? Быть крайне вульгарной?
Его ироничная улыбка придала девушке спокойствия.
– Я могу записывать музыку.
Это была явная ложь, но умолять этого человека проявить великодушие было бы столь же бессмысленно, как и унизительно.
Он смотрел на нее, явно пораженный.
– Было бы безумием впустить в дом совершенно незнакомую мне женщину. Сомневаюсь, что у вас имеются рекомендательные письма с места вашей прежней работы.
– А что, собственно, вы теряете? Если я не подойду, выгоните меня утром. А вдруг подойду?
Он нахмурился.
– Ваш облик наводит на некоторые размышления. Вы ходите по деревне, как попрошайка, но покрой вашего платья достаточно изыскан.
– Я счастлива, что вам нравится работа моей портнихи, сэр.
– Еще загадочнее то, что манера речи у вас, как у леди из благородного дома. Если быть точным, вы говорите с легким ирландским акцентом, но готов поспорить, что родились вы не в соломенной лачуге, несмотря на ваш нынешний вид.
– До чего же вы высокомерны! Мое происхождение заслуживает такого же уважения, как и ваше, уверяю вас. Незапятнанная репутация, честное имя...
Ханна стиснула зубы.
– Нет, вы явно не служанка. Я посоветовал бы вам быть осторожнее, нанимаясь на работу. Я знаю множество хозяев, которые не станут раздумывать перед тем, как пустить в ход палку, чтобы выбить из слуг дерзость, подобную вашей. Вопрос в том, что делаете вы, покрывая столь славное имя позором, шляясь почти ночью неизвестно где и умоляя дать вам работу служанки?
Она не осмелилась даже намекнуть ему, откуда пришла, – преследователи могут как-нибудь узнать об этом.
– Это дело мое. А ваше – нанять меня или нет.
Ханну охватило отчаяние, гордость не дала ей возможности продолжать. Она никогда в жизни не просила милостыню. Но мучительно осознавала присутствие малыша даже сейчас, когда он прятался за холодной каменной колонной.
– Пожалуйста, сэр... умоляю вас.
Она с трудом заставила себя произнести эти слова.
– Я проделала очень большой путь, чтобы найти работу. Вы – моя последняя надежда.
Она была почти уверена, что мистер Данте гордо прошествует в дом и с грохотом захлопнет дверь. Но он промолчал, лишь потер кончиками пальцев левый висок.
– У вас есть семья, сэр?
Он пристально посмотрел на нее и замер.
– Деревенские жители могут сколько угодно утверждать, что я родился под каким-то камнем, но, хотите верьте, хотите нет, у меня есть семья, хотя и далеко отсюда.
Его лицо исказилось от гнева.
– Какая наглость! Впрочем, лучшего я, наверное, и не заслуживаю. Угораздило же меня встать там, где поворачивает карета, к тому же болтаю с вами.
Он собирался вернуться в дом. Она по опыту знала, что сердце есть не у каждого, кто владеет большим состоянием. Этот человек с суровым лицом и горящими глазами казался гораздо более неумолимым, чем большинство таких людей.
– Я умоляю о работе не только для себя... – начала Ханна, и в этот момент малыш не сдержался и кашлянул.
– Проклятие! Что за шум? – вскипел Данте.
– Это Пип.
Данте вскинул бровь.
– Пип? Ничего не говорите. Это какая-то новая чума из Вест-Индии.
– Нет, сэр. Пип – маленький мальчик. Пип, подойди.
Она молилась о том, что, если им позволят войти, Пипа по крайней мере накормят и хоть немного согреют. А попав в дом, она смогла бы обманывать этого человека, до тех пор пока ребенку не станет лучше.
Пип очень осторожно показался из своего убежища, двигаясь к ней с таким видом, будто он мышь, бегущая под пристальным взглядом хищного ястреба. Вступив в полосу света, проникавшего из открытой двери, он остановился и замер.
– Что за!..
Данте выругался, когда тельце Пипа содрогнулось от кашля.
Он бросил на Ханну яростный взгляд.
– Вы что, с ума сошли – таскаете с собой ребенка в таком состоянии? Могли бы подождать, пока буря кончится!
Ханне очень хотелось наградить его подходящим эпитетом, повернуться и уйти, но она не сделала этого ради Пипа.
– Как жаль, что вы не смогли помочь нам советом, прежде чем мы отправились в дорогу. – Она произнесла эти слова очень отчетливо: было понятно, что у нее внутри все кипит от ярости. – Но мы уже здесь.
– Где вы раздобыли ребенка, черт возьми?
– Разве вы не знаете, сэр, откуда берутся дети? – Ханна ждала очередного приступа ярости этого чудовища.
Вместо этого в его глазах появились искорки веселья.
– Ну, кое-какие мысли на этот счет у меня имеются, мэм. Это ваш ребенок?
– Да.
Она заметила, как он скользнул взглядом по ее левой руке, на которой не было обручального кольца. Пусть думает о ней что хочет. По крайней мере не станет допытываться до истины.
– Вы выбежали в погоню за тем несчастным и неистовствовали из-за того, что вам нужно закончить сегодня какую-то работу. Впустите нас, и я тут же займусь делом, буду работать всю ночь, если вы разрешите Пипу поспать у огня.
Данте взглянул на нее, его глаза потемнели.
– Ни за что.
Сердце Ханны упало.
– Вы такая мокрая, что испортите всю обивку. Кроме того, от вас пахнет, как от мокрой собаки. – Он поморщился. Но в следующий момент в его глазах появилось насмешливое выражение. – Впрочем, с этим можно обождать и до утра, тогда по крайней мере вы не будете действовать мне на нервы, – договорил он.
– Извините, что мы такие мокрые и замерзшие, – огрызнулась Ханна.
Она хотела добавить, что они с Пипом начнут потихоньку умирать с голоду у него на пороге, но замолчала, неожиданно осознав смысл его слов.
– У... утра? Вы хотите сказать, что...
Она не осмелилась произнести это вслух, слишком много разочарований ей пришлось пережить за прошедшие месяцы.
– Симмонз! – крикнул Данте. Из двери вынырнул рослый лакей.
– Да, хозяин. Хотите, чтобы я выставил их вон? – поинтересовался Симмонз, бросив взгляд на весьма сомнительного вида путников, которых занесла сюда буря.
– Хочу, чтобы ты поместил их в комнату Уиллоби.
– Уиллоби?
Слуга растерялся.
– Да, Симмонз. Этот трус отправился той же дорогой, что и все другие. Его заменит мисс Грейстон.
– Неужели, сэр?
Слуга никак не мог прийти в себя.
– Вы хотите, чтобы... чтобы я разместил леди и юного джентльмена в комнате, которая находится через коридор напротив от вашей?
Симмонз явно пытался удостовериться в том, что хозяин понимает, что за приказ он отдает.
– Как же иначе я буду будить ее среди ночи, если меня посетит вдохновение, черт побери?
– Да, сэр, но, может быть, вы хотите, чтобы я запер их в комнате?
– Боишься, что они укокошат нас всех во сне? Ну, если у нее в этом узле и спрятан нож мясника, мне бы хотелось быть первой жертвой. По крайней мере не придется слушать крики служанок.
– Да, сэр.
– Мясной пирог, который сегодня подала кухарка, был явно хуже обычного. Чем скормить его собакам, отдай лучше им.
У Ханны уже текли слюнки, но ее гордость была уязвлена. Ей отдадут то, что предназначалось собакам?!
А чего ей ожидать? Что этот человек проводит их в собственную библиотеку, стащит с нее полусапожки и чулки, а потом собственными руками будет растирать окоченевшие ноги, чтобы согреть их?
Но почему все внутри ее задрожало, когда она представила себе, как эти сильные пальцы касаются ее обнаженных лодыжек?
Что за чувство охватило ее – благоразумную Ханну Грей, которую ничем не проймешь, у которой никогда не замирало сердце, не перехватывало дыхание, когда она встречалась с самыми привлекательными мужчинами?
Что привело ее в волнение?
– Мисс Грейстон.
Она вздрогнула при звуке его хриплого голоса и густо покраснела, будто застигнутая врасплох, словно Данте прочел все ее непристойные и столь неуместные мысли.
– Я буду в музыкальной комнате рано утром. Не опаздывайте. Вы уже слышали, каков мой нрав. Я бы не советовал вам рисковать.
С этими словами он повернулся на каблуках и с надменным видом прошествовал в комнату в глубине дома. Раздалось несколько аккордов, несогласованных до странности, пробудивших в груди Ханны беспокойство, неуверенность и страх.
Но у нее не было времени, чтобы задержаться, обдумать те странные чувства, которые вызвал в ней этот хозяин поместья Рейвенскар, пользующийся дурной славой. Симмонз уже вел их с Пипом по великолепному дому – сначала назад и в сторону, а потом в отдельно стоявшее здание, в котором располагалась кухня. Слуга суетился, готовя поднос с презренным мясным пирогом, не обращая внимания на благоговейный страх и вздохи Пипа, с которым тот рассматривал столы, ломившиеся от свежеиспеченного хлеба и корзин с яблоками, приготовленными для тортов, пирогов или фруктового пюре. Как же ей хотелось дать ему возможность отведать все эти лакомства, набить рот пудингами и пирожками, лизнуть осколок сахара, сверкавший в дальнем конце стола.
Но даже если Остен Данте и был из тех, кто позволил бы такие шалости, печально подумала Ханна, Пип никогда не станет, визжа и смеясь, носиться по комнате, весь липкий от сахара.
Она взяла малыша за руку, когда слуга направился обратно к главному зданию, а потом провел их вверх по служебной лестнице в широкий коридор, расписанный зеленью цвета первой весенней листвы, примороженной белизной. Стены украшали портреты, морские ястребы времен королевы Елизаветы в белой пене, отважные всадники, с улыбками более живыми, чем плюмажи, украшавшие их щегольские шляпы, портрет дамы со сдержанной улыбкой, которая, должно быть, проводила своего мужа на войну Алой и Белой роз.
Ханна задумалась: а если бы те, кто изображен на портретах, узнали, что удача может покинуть их в мгновение ока? Они узнали бы, как короток путь от жемчужных ожерелий и бархатных плащей до одежды, вымокшей насквозь, и ночного неба вместо крыши над головой.
Она споткнулась, ее влажные полусапожки хлюпали, оставляя мокрые следы на прекрасном мраморном полу. Симмонз широко распахнул дверь, и Ханна вошла в спальню, в которой все еще царил хаос, оставшийся после побега несчастного Уиллоби.
Дверцы шкафа были распахнуты, рядом с умывальником валялся ботинок, из комода для белья торчала грубо заштопанная мужская рубашка, а на столе были разбросаны листы бумаги, испачканные чернилами, чернильница, перочинный нож и пучок перьев.
Но за решеткой камина весело плясало пламя, в комнате стояла огромная кровать с так притягательно откинутым покрывалом, что Ханне тут же захотелось броситься на эту постель прямо в мокрой одежде, в которой она была. Но вместо этого она подвела Пипа поближе к огню и принялась снимать с него мокрую одежду.
Она мельком взглянула на Симмонза, поставившего поднос на изящный позолоченный столик.
– Даже не думайте о всяких глупостях, мисс, – предостерег ее лакей, смерив суровым взглядом, – хозяину, может, и все равно, если его убьют в собственной постели, а мне вот нет.
– Сегодня я не собираюсь никого убивать, пожалуй, перенесу это на завтра.
Симмонз издал низкий звук.
– Уж лучше будьте осторожнее, мисс Грейстон. Хозяин – человек горячий.
Ханна поморщилась.
– Я поняла это, увидев, как бедный Уиллоби спасался бегством.
– Уиллоби не первый, кто сбежал.
– Я не убегу, – пообещала Ханна, когда Симмонз с величественным видом покинул комнату.
Ей не придется бежать. Нет никакого сомнения, что хозяин завтра собственноручно вышвырнет ее. Если только она не найдет способ водить его за нос чуть подольше.
Она выудила чудом оставшуюся сухой ночную рубашку из саквояжа и натянула на Пипа.
– Отправляйтесь в постель, молодой человек, укройтесь этими прекрасными одеялами, а я принесу поднос с пирогом, и вы сможете поесть.
Она ожидала, что Пип, как и любой другой ребенок, будет в восторге оттого, что его так балуют. Но вместо этого он закусил нижнюю губу и настороженно взглянул на кровать.
– Что, если я накрошу в постель? Этот псих окончательно рехнется.
– Хозяин, мой дорогой. Мы должны называть его хозяином. Он не узнает, что ты накрошил. У него под лестницей живет целая армия слуг, которая за ним убирает. Не волнуйся, милый. Ну, давай полезай, а то еще больше простудишься.
Мальчик в который раз нерешительно взглянул на нее и вскарабкался на кровать с такой осторожностью, как будто покрывала на ней были сотканы из стекла.
И все же, подавая ему большой кусок пирога, Ханна не могла не признать, что именно она вызовет утром гнев хозяина поместья Рейвенскар.
Как же отреагирует Остен Данте, когда поймет, что она его обманула? Будет орать? Бушевать? Гнаться за ней полдороги до Ноддинг-Кросс, как гнался за своим предыдущим помощником?
Ханна вздрогнула.
Нет. Этот человек не запугает ее, разразившись проклятиями. Считает себя вправе проклинать любого более низкого происхождения, чем он, вымещать на ней свое раздражение и подчинять своей воле? Но она не подчинится ему.
Однако страх не покидал Ханну.
Она видела, каким опустошительным может быть гнев человека, обладающего огромной властью.
– Нанна, – раздался из огромной кровати голосок Пипа. – Как ты думаешь, этот псих из Ревен не выгонит нас ночью? Няня говорила, что сассенаки так поступают с плохими мальчиками. С тех пор как появился этот страшный Кромвель, англичанам понравилось пожирать ирландских мальчиков.
1 2 3 4 5