"У меня здесь имеется ваше личное дело, - сказал я ему. - Вы сошли на берег полтора года назад и с тех пор не проработали и шести месяцев. Теперь вы задолжали в Доме моряка. Рассчитываете, вероятно, на то, что морское ведомство в конце концов за вас уплатит? А? Уплатить-то уплатит, но если вы не воспользуетесь этим случаем, то вас отправят в Англию с первым же пароходом, возвращающимся на родину. Вы - не лучше нищего. Нам здесь нищие не нужны". Я его запугал. Но вы только подумайте, сколько мне это доставило хлопот!
- У вас не было бы никаких хлопот, - сказал капитан Уолей почти против воли, - если бы вы послали за мной.
Это чрезвычайно позабавило капитана Элиота; он затрясся от смеха. Но вдруг перестал смеяться: смутно вспомнилось, как после краха банка "Тревенкор и Декен" стали поговаривать о том, что бедняга Уолей разорился в пух и прах. "Парень нуждается, ей-богу нуждается!" - подумал он и искоса, снизу вверх, посмотрел на своего спутника. Но капитан Уолей улыбался сдержанно, глядя прямо перед собой и высоко держа голову, что казалось несовместимым с нищетой, и капитан Элиот успокоился. "Не может быть! Он не мог потерять все свои деньги. Его судно "Красавица" служило ему для развлечения. Человек, в то самое утро получивший сравнительно большую сумму денег, вряд ли захочет занять место с маленьким жалованьем". И этот довод окончательно успокоил капитана Элиота. Однако разговор оборвался, последовала длинная пауза, и, не зная, с чего начать, он пробурчал хладнокровно:
- Нам, старикам, не мешает теперь отдохнуть.
- Для кое-кого из нас лучше всего было бы умереть за рулем, - небрежно бросил капитан Уолей.
- Ну, полно! Неужели вся эта канитель вас не утомила? - сердито буркнул тот.
- А вас?
Капитан Элиот устал. Чертовски устал. За свое место он держался, чтобы выслужить самую большую пенсию, после чего думал вернуться на родину. Жизнь предстоит тяжелая, пенсия невелика, но только она и могла спасти его от работного дома. И ведь у него семья. Три дочери, как известно Уолею. Он дал понять "старине Гарри", что эти три девушки являлись для него источником постоянного беспокойства и забот. Было от чего сойти с ума.
- Почему? Что они теперь делают? - спросил капитан Уолей, рассеянно улыбаясь.
- Делают! Ничего не делают! Вот именно - ничего!
С утра до ночи лаун-теннис и дурацкие романы...
Если бы хоть одна из них была мальчиком! Так нет же! Все три - девушки. И, на беду, во всем мире как будто не осталось приличных молодых людей. Бывая в клубе, он видел лишь самодовольных щеголей, слишком эгоистичных, чтобы взять на себя заботу о счастье хорошей женщины. Крайняя нужда грозит ему, если придется содержать всю эту ораву. Он лелеял мечту построить себе домик - скажем, в Саррее - и там доживать свой век, но опасался, что мечта эта неосуществима... Тут он с таким патетически-озабоченным видом закатил свои выпуклые глаза, что капитан Уолей, подавив горькое желание засмеяться, сострадательно ему кивнул.
- Вы это и сами должны знать, Гарри. Девушки причиняют чертовски много забот и хлопот.
- Да! Но моя держит себя молодцом, - медленно проговорил капитан Уолей, глядя в конец аллеи.
Начальник порта был рад это слышать. Чрезвычайно рад. Он прекрасно ее помнил. Она была хорошенькой девочкой.
Капитан Уолей, спокойно шагая вперед, подтвердил, как сквозь сон:
- Она была хорошенькой.
Процессия экипажей расстраивалась.
Один за другим они покидали ряды и удалялись по широкой аллее, унося с собой движение и жизнь. А затем торжественная тишина снова спустилась на прямую дорогу и завладела ею. Грум в белом костюме стоял возле бирманского пони, запряженного в покрытую лаком двуколку; и пони и экипаж, поджидавшие у поворота, казались не больше детской игрушки, забытой под вздымающимися к небу деревьями. Капитан Элиот вперевалку направился к двуколке и уже занес было ногу, но приостановился; опустив одну руку на оглоблю, он переменил разговор и со своей пенсии, дочерей и нищеты перешел на другую интересовавшую его тему, - заговорил о морском ведомстве, о людях и судах порта.
Он стал приводить примеры того, что от него требовалось; в неподвижном воздухе его хриплый голос походил на докучливое жужжание гигантского шмеля. Капитан Уолей не знал, что мешало ему сказать "спокойной ночи" и уйти: было ли то проявление силы или слабости? Казалось, он слишком устал, чтобы приложить усилия. Как странно! Любопытнее, чем рассказы Нэда, Или же это было ошеломляющее чувство праздности?
Оно-то и заставляло его стоять здесь и выслушивать эти истории? У Нэда Элиота никогда не было настоящих забот; и постепенно Уолей стал как будто улавливать знакомые нотки, словно окутанные грубым хриплым гудением, что-то похожее на звонкий веселый голос молодого капитана "Дикого голубя". И задумался над тем, неужели и он сам до такой степени изменился; ему показалось что голос старого его приятеля изменился не так уж сильно, что человек остался все таким же. Неплохой парень - этот весельчак и шутник Нэд Элиот, услужливый, хорошо справлявшийся со своим делом...
и всегда любивший прихвастнуть. Капитан Уолей припомнил, как забавлял он его бедную жену. Она могла читать в нем. как в раскрытой книге. Когда "Кондор"
и "Дикий голубь" вместе стояли в порту, она часто просила его пригласить к обеду капитана Элиота. С тех пор они редко встречались; быть может, раз в пять лет. Изпод седых бровей он смотрел на человека, которому не мог довериться в беде, а тот продолжал свои излияния и был так же далек от собеседника, как если бы разглагольствовал на вершине холма на расстоянии мили отсюда.
Теперь у него затруднения с пароходом "Софала". Всегда кончается тем, что в порту ему приходится распутывать каждый узел. Они почувствуют его отсутствие, когда он через полтора года уедет, а на его место, по-видимому, посадят какого-нибудь отставного флотского офицера человека, который ровно ничего не понимает и понимать не хочет. Этот пароход был торговым каботажным судном, плававшим на север до Тенассерима; но беда в том, что нет капитана, который согласился бы совершать регулярные рейсы на этом пароходе. Никто не хотел на нем плавать. У капитана Элиота, конечно, не было власти приказать человеку занять эту должность. Можно нажимать по требованию генерального консула, но...
- Чем плохо судно? - спокойно перебил капитан Уолей.
- Судно-то не плохо. Хороший старый пароход. Сегодня владелец его был у меня в конторе и волосы на себе рвал.
- Он белый? - спросил Уолей, начиная заинтересовываться.
- Называет себя белым, - презрительно ответил начальник порта, - но белая у него только кожа. Я так и сказал ему в лицо.
- Но кто же он такой?
- Он старший механик "Софалы". Понимаете, Гарри?
- Понимаю, - задумчиво отозвался капитан Уолей. - Понимаю. Механик.
Эта история - как парень стал судовладельцем - была похожа на сказку. Капитан Элиот помнил, что пятнадцать лет назад этот человек приехал на английском судне, исполняя обязанности третьего механика, и был уволен после ссоры и со шкипером и со старшим механиком. По-видимому, они очень рады были от него отделаться любой ценой. Ясно, что парень не из покладистых. Так он и остался здесь и всем опостылел: вечно он нанимался на какое-нибудь судно и получал расчет, не умея удержать за собой место; прошел машинные отделения чуть ли не всех судов, принадлежавших колонии. И неожиданно капитан Элиот спросил:
- Как вы думаете, Гарри, что произошло?
Капитан Уолей, как будто производивший в уме какие-то вычисления, слегка вздрогнул. Право же, он не мог себе представить. Голос начальника порта хрипел и глухо вибрировал. Парню посчастливилось выиграть второй крупный приз в Манильской лотерее. Все механики и помощники покупали лотерейные билеты. Это было похоже на какую-то манию.
Теперь все надеялись, что он вместе со своими деньгами уберется на родину или отправится к черту, куда ему вздумается. Ничуть не бывало! Владельцы "Софалы", находя ее слишком маленькой и недостаточно современной для той торговли, какую они вели, выписали из Европы новый пароход, а "Софалу" продавали за умеренную цену. Он бросился к ним и купил ее. Парень не обнаруживал признаков того духовного опьянения, какое может вызвать получение крупной суммы денег, - не обнаруживал до тех пор, пока не сделался владельцем судна. Но тут он вдруг потерял равновесие; влетел в Управление порта, размахивая легкой тросточкой и сдвинув шляпу на левый глаз, и сообщил всем клеркам по очереди, что "теперь никто не может его выставить. Пришел и его черед! Нет и не будет на земле никого, кто бы стоял над ним!" Он чванился, важно разгуливал между столами, орал во всю глотку и все время дрожал, как лист; пока он был там, всякая работа приостановилась, и в большой комнате все стояли разинув рот и смотрели, как он кривляется. Затем можно было наблюдать, как в самые жаркие часы дня он с огненно-красной физиономией метался по набережным и созерцал свое судно то с одного, то с другого места. Казалось, он готов был остановить первого встречного и довести до его сведения, что "нет над ним теперь ни одного человека; он купил судно, и никто на свете не может его выставить из машинного отделения!"
Как ни дешево продавалась "Софала", но на покупку ее ушли почти все выигранные деньги. Он не оставил себе капитала, с которым можно было бы начать дело.
Это обстоятельство особого значения не имело, ибо то были счастливые дни для каботажных торговых судов, пока английские судовые фирмы не решили завести местный флот для обслуживания главных линий.
Когда дело было организовано, они отрезали себе, конечно, лучшие куски пирога; а затем через Суэцкий канал пролезла стая проклятых немецких грузовых судов и подобрала все крошки. Эти люди охотились за дешевкой и шныряли вдоль берега и между островами, словно акулы, готовые подхватить все, что вы уроните.
И тогда доброму старому времени пришел конец. В течение нескольких лет "Софала", по его мнению, зарабатывала не больше, чем нужно для того, чтобы жить хорошо. Капитан Элиот считал своим долгом всемерно помогать английскому судну. Ясно было, что "Софала", не находя себе капитана и пропуская рейсы, скоро потеряет все свои торговые связи. Вот в чем была беда.
Парень оказался слишком непокладистым.
- Не на свое место попал, - пояснил капитан Элиот. - Время шло, а он изменялся к худшему. За последние три года он сменил одиннадцать шкиперов, - кажется, всех здесь перебрал в стороне от пароходных линий. Я его раньше предупреждал, что так поступать не следует. А теперь, конечно, никто и смотреть не хочет на "Софалу". Я вызвал к себе двух-трех человек и потолковал с ними; но какой смысл, - заявили они мне, - поступать на службу, вести в течение месяца собачью жизнь, а затем получить расчет по окончании первого рейса? Парень, конечно, говорит, что все это вздор: уже несколько лет пытались составить заговор против него.
И теперь дело сделано. Негодяи шкиперы в порту сговорились поставить его на колени, потому что он - механик.
Капитан Элиот хрипло хихикнул.
- А факт тот, что, пропусти он еще два рейса, - и не будет ни малейшего смысла снова приниматься за дело. Никакого груза он не найдет. Слишком велика сейчас конкуренция, чтобы люди держали свои товары в ожидании судна, которое не является вовремя. Плохо его дело. Он клянется, что засядет на борту и умрет с голоду в своей каюте, но не продаст судна, хотя бы ему и удалось найти покупателя. А это мало вероятно. Даже японцы не дадут за "Софалу" той суммы, в какую она застрахована. Это не то, что продавать парусные суда.
Пароходы скоро становятся устаревшими, не говоря уже о том, что они изнашиваются.
- Все-таки он отложил, должно быть, приличную сумму, - спокойно заметил капитан Уолей.
Начальник порта раздул свои багровые щеки.
- Ни пенни, Гарри. Ни единого пенни!
Он умолк, выжидая. Но так как капитан Уолей, медленно поглаживая бороду, смотрел в землю и не говорил ни слова, капитан Элиот коснулся пальцем его руки, привстал на цыпочки и хриплым шепотом сказал:
- Манильская лотерея поедала его сбережения.
Он слегка нахмурился и быстро закивал головой. Все они этим занимались; треть жалованья, выплачиваемого офицерам ("в моем порту", - добавил он), уходила в Манилу. Какая-то мания! Этот парень Масси с самого начала был одержим ею, как и все остальные; но, однажды выиграв, он как будто убедил себя, что стоит попытаться - и второй крупный выигрыш достанется ему.
С тех пор он дюжинами покупал билеты перед каждым розыгрышем. Вследствие этого порока и неопытности в ведении дел денег ему никогда не хватало, с тех пор как он, на свою беду, купил пароход.
По мнению капитана Элиота, это давало возможность разумному моряку, имеющему на руках небольшую сумму денег, войти в компанию и спасти безумца от последствий его безумия. Масси был одержим манией ссориться со своими капитанами. Поступали к нему и хорошие люди, которые рады были бы остаться, если б только он этому не препятствовал. Но не тут-то было!
Казалось, он считал, что перестанет быть хозяином, если не выгонит утром старого капитана и не поссорится к вечеру с новым. Ему нужен был шкипер с двумя-тремя сотнями фунтов, который на приличных условиях войдет пайщиком в дело. Вы не станете прогонять человека, ни в чем не повинного, только потому, что вам доставляет удовольствие сказать ему, чтобы он собирал свои пожитки и отправлялся на берег, - вы не станете его прогонять, ибо в противном случае вам придется выкупить его пай. С другой стороны, человек, заинтересованный в деле, не бросит своего места в припадке гнева, из-за пустяка. Капитан Элиот сообщил свое мнение Масси. Он сказал ему: "Так не годится, мистер Масси.
Вы начинаете надоедать нам здесь, в Управлении порта.
Теперь вы должны попытаться найти моряка, который бы согласился стать вашим компаньоном. Вот, по-видимому, единственный выход". И это был разумный совет, Гарри.
Капитан Уолей, опиравшийся на палку, застыл на месте и, перестав поглаживать бороду, сгреб ее рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20